Отправлено: 12.01.12 00:01. Заголовок: Кузьма Крючков - герой двух войн.

Решил обновить немного давно не обновлявшуюся страницу. Представляю читателям материал о Кузьме Крючкове - легендарном Георгиевском кавалере и о его участии в боях Донской армии.

 Отправлено: 12.01.12 00:01. Заголовок: Козьма Фирсович Крюч..

Козьма Фирсович Крючков.
(Воспоминания о подвиге Крючкова его однополчанина Ф.С. Родина, служившего во время войны в том же 3-ем Дон. каз. полку, что и К.Ф Крючков).

Козьма Фирсович Крючков, 1-ый георгиевский кавалер 1-ой Мировой войны.

С объявлением войны 1914 г. наш 3-ий Дон. каз. полк был спешно переброшен по жел. дороге в пограничную полосу, в район г. Кальвария. Моя 4-я сотня была временно прикомандирована к штабу 3-го арм. корпуса, стоявшего в м. Белая Олита, а я попал вестовым к начальнику штаба.
На фронте в то время была полная тишина, но через несколько дней в штабе стало известно, что казаки имели стычку с немцами, и двое раненых казаков лежат в лазарете Белой Олиты. Как только я об этом узнал, то, прихватив одного казака, отправился разыскивать раненых. В лазарете мы сразу их узнали: это были казаки 6-ой сотни Крючков и Астахов. Крючков с забинтованной головой. Стал я его расспрашивать. В ответ он приподнял одеяло и я увидал, что он весь, с головы до ног, окручен бинтами.
Вот, что рассказал нам крючков.
Он, как приказный, был назначен старшим на сторожевом посту из 5-ти казаков.
«Мы были в сторожевом охранении, одного казака я послал с утра к командиру сотни с донесением, а другого за фуражом. Остались мы втроем. Тут поляк, проезжавший мимо нас на подводе, сообщил: «В стороне есть деревня, а около нее стоят пруссаки спешенные». Нас это заинтересовало – хоть издали посмотреть на немцев. Подтянули подпруги, схватили винтовки и поехали куда указал поляк. Проехали немного и, действительно, недалеко от деревни заметили человек 30 спешенных немцев. Увидя их, мы растянулись, едем друг за другом, как будто мы дозор идущих за нами частей. Немцы нас заметили и, возможно приняв за дозорных, сели на коней и поехали в другую сторону. Их было 27 человек. Съехавшись, мы поговорили и решили следовать за ними; поснимали винтовки и начали по ним стрелять прямо с коней. Немцы скоро скрылись в складках местности, а мы, выехав на бугор, остановились, спешились, держа винтовки в руках. Но оказалось, что немцы, пользуясь холмистой местностью, незаметно подкрались к нам и понеслись на нас в атаку. Мы только успели вскочить на коней. Сами мы не имели пик, не взяли их. Впереди немцев был их офицер, нам сразу удалось его убить, но остальные охватили нас. Схватка была неравной: трое против 27, у нас в руках винтовки, а у них пики. Но все же нам удалось отбить их пики. Те немцы, что проскочили мимо нас, задержали своих коней и повернули обратно на нас. Окружили со всех сторон. Однако Щеголкову удалось вырваться даже не будучи раненым, Астахов тоже вырвался, хотя и был ранен. Тогда немцы окружили меня и стали колоть пиками, так же как и коня моего. Немцы на своих пиках имеют специальные петли, которые надевают на плечо, это не позволяет им сделать сильный размах рукой и нанести достаточно сильный удар, чтобы сразу приколоть меня. Я своей винтовкой отбивал, насколько мог, удары немецких пик, до тех пор, пока немецкий унтер-офицер не ударил меня саблей по пальцам руки. Винтовка выпала у меня из рук, пальцы онемели. В это время немало мне немцы нанесли ударов, но вот пальцы мои стали отходить и я, выхватив палаж, стал им отбиваться от пик. Но не очень-то им отобьешься. Бросил я тогда палаш, вдарил коня каблуками. Конь мой взвился прямо на ближайшего немца. Вырвал я у него пику и стал ею отбиваться. Немцы, не ожидавшие этого, стали отскакивать, и тут мне удалось выскочить из их кольца. Немцы погнались за мной. Тут попал я в болото, конь с трудом из него выбрался. Но немцы, настигавшие меня, перед трясиной остановились, спешились и начали по мне стрелять. Обливаясь кровью, выбрались мы из болота, и конь мой был весь в крови. От потери крови голова моя стала кружиться, повесил я пику на луку седла, а сам, чтоб не свалиться с коня, обнял его шею. Конь мой шел сам, а куда – я сам не знаю. Поляк, случайно ехавший навстречу на подводе, снял меня с коня, положил на свою подводу, а дальше я уж ничего не помню».
Вот, что мне рассказал сам К.Ф. Крючков через три дня после этой схватки. Сам Крючков получил 11 ран, его конь 21-у.
Излечившись от ран, Крючков снова вернулся в свой полк. Начальник дивизии взял его к себе, назначив начальником каз. конвоя при штабе дивизии. Подвиг его прогремел по всей России и его популярности способствовало также и возвращение его в действующую армию. Мой крестный брат, служивший в том же конвое, рассказывал мне, что «мы всем конвоем не могли прочитывать всех писем, приходивших со всей России, и так же всем конвоем не могли поедать всех те посылок, которые ему присылались».
Когда наша дивизия отводилась с фронта на отдых в какой-нибудь город в тылу, то часто начальник дивизии сообщал городским властям, что приедет и К. Крючков, и весь гарнизон города с музыкой выходил нас встречать. Всем жителям города хотелось увидеть столь прославленного героя – донского казака Козьму Крючкова.
Город Петроград преподнес ему шашку в золотой оправе, клинок был весь исписан похвалами. Москва тоже ему поднесла шашку в серебряной оправе.
Громкая слава Козьме Крючкову и вечная ему память. Он был убит во время гражданской войны.
Ф. Родин.
Париж.

 Отправлено: 12.01.12 00:02. Заголовок: К воспоминаниям Ф.С...

К воспоминаниям Ф.С. Родина интересно добавить те сведения о Крючкове, которые появлялись в каз. печати.
Н. Каледин («Казачья Жизнь» №138) пишет:
«Многие уверяли, что К. Крючков всю германскую войну провел при штабе дивизии и там получил еще три георгиевских креста. Все это выдумки досужих людей или просто злостная ложь. При штабе он был очень короткий срок, ему было ясно, что его здесь держат для «показа», и он, по собственному желанию, вернулся в полк. Германскую войну закончил, имея два георгиевских креста и две медали, будучи на должности взводного урядника в звании вахмистра».
С фронта Крючков вернулся с полком в декабре 1917 г. И в марте 1918 г. он уже среди своих станичников Усть-Хоперцев, восставших против красных.
В журнале «Вольное Казачество», в одном из первых номеров, имеются воспоминания А.Л. «К.Ф. Крючков в гражданскую войну».
«Значение К. Крючкова в гражданской войне многосторонне. Тут нельзя ограничиться словами «храбрость и геройство» - этого мало. Ведь в то время каз. среда порядочно разнуздалась от революционного духа, и в момент, когда с красными можно было покончить одним прыжком, вдруг какой-нибудь мамунич предлагает обсудить вопрос: наступать или нет…
Мне пришлось бежать из Усть-Медведицкой от царицынского карательного отряда карательного отряда в 1-ый день пасхи 1918 г. к восставшим Усть-Хоперцам. Приехал в станицу. Майдан в разгаре. Увидели знакомые старики. «А почему без погон? Знать ничего не знаем, а чтоб ты, как офицер, должен приличествовать своему сану. Веди наших сыновей в окружную станицу и вычисти хамов».
«Ну, думаю, старики-то говорят так, а вот как-то фронтовики?» Выхожу из правления. Стоит сотня казаков. Что-то с азартом обсуждают. Слышу: - «Да оно бы поменьше старых дураков следовало бы слушать. А то раскудахтались больно здорово. Послать бы их на фронт, были бы им погоники». И сразу у меня пало настроение – старики-то останутся дома, а вот с этой братвой наступать страшновато. На первый раз мне удалось отбояриться от командования.
Наконец, договорились: наступать… Проехали версту. Команда – «слезать, подтянуть подпруги». Слышу замечание: «Во-во… Опять старое, верста шагом… верста рысью…, стой да подпругу подтяни…Тьфу, так ее… да когда же это кончиться?!».
Какой-то всадник часто проезжается по колонне взад, вперед, прислушивается. Поднялась буря с проливным дождем.
«И куда мы это едем? Стой»… Остановились по предложению ночного митинговщика. Вдруг выскочил всадник и сразу не желающего – лязь плетью: «Ты что, митинговать?» - «Да я, Фирсыч, ничего, ты чего же обижаешься? Ехать, так ехать…».
«Рысью марш!...» И колонна стройно двинулась вперед.
Спрашиваю, кто это «Фирсыч»? Получаю ответ – Козьма Крючков. И как-то отрадно стало на душе.
Усть-Медведица взята. Через две недели меня назначили командиром Усть-Хоперского полка. Бои идут с переменным успехом, но все же продвигаемся к Саратовской губернии. Во что бы то ни стало нужно взять станцию Кумылга. Полк продвигается слабо. Делаю последнюю пробу: бросаюсь в карьер вперед. И чудо! Полк ринулся за мной. Кричит: «Приказ Козьмы Фирсовича: Выручай командира»… Станция наша.
Вошли в степные хутора Скуришенской станицы. Кроме баб и детей – никого. – «Где казаки?» Бабы отвечают, что мобилизовал Миронов, но пошли неохотно. Посылаю двух баб к мужьям объяснить – кто мы и зачем пришли. Казачки идут неохотно. Возвращаю их назад, спрашиваю: «Видали когда-нибудь Козьму Крючкова?» - «На портрете видели, а вот как бы живого посмотреть»… Вызываю Крючкова. Неописуемая радость на лицах. Сбежались все бабы. Затопили печи и скоро появились куры на столе, а казачки притянули ночью сотню скуришенцев.
И много-много раз присутствие К. Крючкова заставляло испуганное население проявлять свое хлебосольство и выручать полк от излишней голодовки. Достаточно было сказать: «Дедушки, бабушки, молодки, накормите казаков, а я вам покажу живого Крючкова» - и откуда все бралось! Да и измученный народ веселел. И все потому, что К. Крючков с ними.
Ночное наше нападение. Вхожу с Крючковым в хату, набитую красными. Режутся в карты. Подхожу к столу с револьвером. Кричу: «Перебор – ваших нет…». Один из красных с выпученными от ужаса глазами вдруг лезет под стол. Оказалось, что красных тоже георгиевский кавалер и узнал Крючкова, так как они вместе были на царском смотру первых героев и теперешний красный тогда получил от Крючкова маленькую встрепку за свой длинный язык. Узнаю от красных, что комиссары пугали Крючковым и предупреждали ночью не спать.
Прошло в боях полгода, и за это время Крючков проявил столько мужества и храбрости, что невозможно и перечислить. С каждым боем – новая черта храбрости. Геройства и самоотвержения. Вызываю как-то его к себе и передаю ему весть о представлении в офицеры. Благодарит, но просит не делать этого, «потому что «чернильный» офицер к офицерской среде не подойдет, а от своей братвы он не хочет отрываться, да и грамотный то плохо». Через месяц он получает чин хорунжего. Страшно смущен. Получает отпуск, из которого возвращается раньше времени, потому что «стыдно в тылу».
В ночное время, да еще время холодное, когда особенно тянет к теплой постели, когда изволь мерзнуть через красных и на душе у всех кошки скребут, Козьма частенько выручал своими остроумными рассказами из жизни старообрядцев или из собственной жизни, как его 13-летнего женили на 15-летней, тоже староверке, оказавшейся к несчастью сильнее его. И смотришь: зимняя ночь прошла у костра под веселые рассказы Крючкова – все забылись от мрачной действии.
Когда отходили за Маныч и много казаков 1-го Дон. округа скрывалось, решив сдаться на милость красных, Крючков с честью выполнил щекотливое поручение – собирать малодушных, и многих увлек он за Маныч, чтобы снова ринуться в бой за казачью вольность.
Но вот снова двинулись вперед. Красные не выдерживают и беспорядочно отходят. Какая великая радость обуяла нас всех при виде разлившегося на много верст зеркального Дона, освещенного ярким весенним солнцем, и уже никакая сила не могла удержать казака! Смотришь по сторонам, а казаки поснимали шапки и молятся Богу, что Он, Великий Создатель, дал такую красоту беспредельной степи Донской… Громкое ура услышал наш батюшка Дон и как будто все свои могучие силы передал казакам. Не выдержали красные и толпами ринулись в холодные волны. А не потерявшие рассудок сотнями сдавались.
Пленные врачи мне потом рассказывали: «Когда нас захватили, то кое-кто из казаков стал собирать по повозкам разную мелочь. Вдруг слышим: Козьма Крючков скачет… «Ну, думаем, значит конец пришел». И… Боже! Вместо нашего расстрела, крестит кое-кого из казаков плетью, быстро отогнав их от нас… Некоторые из нас приготовили кошельки в подарок, а он как запустит «по матушке, по Волге»… «Что-ж вы, с…, думаете, что и мы такие же продажные?!» И как начал нас стыдить, так мы не знали, куда глаза прятать». И таких примерев было много. Не любил он чужого, хотя бы взятого и с боя».
О встрече с Крчковым во время гражданской войны писал и И.Н. Плахов в № 28 «Род. Края» (май – июнь 1960 г.).
В то время на Дону сложилась даже поговорка:
«Супротив мужиков есть Козьма Крючков».
О смерти Крючкова так рассказывает Н. Коледин. («Каз. Жизнь» № 138). «В 1919 г. в конце августа, по выздоровлении после ранения, я получил назначение в Дон. конный полк имени Атамана А.М. Назарова. По прибытии в полк я был зачислен в 1-ую сотню, где находился хор. К.Ф. Крючков. Точной даты его смерти я не помню, но помню, что это было в конце августа. Наш полк, утомленный ночным набегом, отдыхал в с. Лопуховках, Саратовской губернии. Район расположения нашей сотни находился около речки, перегороженной плотиной, там же была и водяная мельница. Было 4-5 часов пополудни, когда из талов противоположного берега раздалось несколько ружейных выстрелов. Возмущенный за нарушенный покой, Крючков решил пойти по плотине на другой берег и узнать, кто там стреляет. На мое предупреждение не делать этого, пока наш пулеметчик не обстреляет талы, он только рассмеялся, добавив, что вся эта с… уже разбежалась.
Пока пулеметчики возились около пулемета, Крючков шел уже по плотине. Не успел он дойти до конца ее, как из талов раздался залп и крючков упал. Сейчас же открыл огонь наш пулемет и, под прикрытием его огня, я, вахм. Калмыков и казаки К. Попов и Е. Малахов пошли и принесли Крючкова. Он был еще живой, но рана была ужасная. Речушка была узкая и красные стреляли чуть ли не в упор. Весь залп пришелся Крючкову немного выше пояса. Все внутренности стали вываливаться наружу. На попытку доктора сделать перевязку, Крючков имел еще мужество заметить: «Доктор, не портьте бинтов, их и так мало, мне перевяжите какой-либо тряпкой, лишь бы с середины ничего не вываливалось бы, а я уже отвоевался».
Через полчаса хор. К.Ф. Крючков скончался. Наскоро казаки сколотили из подручных досок гроб, положили в него бездыханный трут и повезли на родной хутор Калмыков, станицы Усть-Хоперской».