Отправлено: 03.02.19 21:45. Заголовок: Последний бой полковника Чернецова.

Последний бой полковника Чернецова.

К рассвету 3-го февраля Чернецов так и не получил никаких сведений от есаула Лазарева. Он понимал, что в такой ситуации атаковать повторно невозможно и решил возвращаться в станицу Каменскую для того, чтобы выяснить обстановку и собраться с силами.
Полковник не знал, что есаул Лазарев со своей частью отряда накануне во второй половине дня вышел к Глубокой, но не дождавшись атаки Чернецова, принял роковое решение вернуться в Каменскую, посчитав, что с группой Василия Михайловича что-то случилось.
Тем временем на хутор прибежал, плененный во время вечернего боя партизан, который доложил о большом скоплении красных у мельнице, на что Чернецов решил открыть напоследок огонь из орудия по большевикам.
В результате обстрел вышел получился, наряды ложатся точно, красные несут большие потери, но упущено время и большевики бросаются в погоню. Хотя в данной ситуации я бы не стал винить Чернецова, он наверняка понимал, что делает. Да и я не думаю, что красные просто так не стали бы искать отряд своего злейшего врага для того, что добить обескровленных партизан.
Так или иначе, но чернецовцы уходят из хутора по бездорожью, пытаясь оторваться от возможного преследования, о котором они с точностью еще не знают, но догадываются. Однако они успевают преодолеть всего два-три километра, когда их нагоняет отряд Голубова и конная батарея красных.
По воспоминаниям легендарного казачьего поэта Туроверова, вначале над их головами засвистели пули. В ответ он и еще несколько партизан поскакали в догонку за стрелявшими, нагнав красных, они застрелили одного из нападавших и обнаружили, что он одет в казачьи шаровары.
Стало ясно, что это казаки-предатели Голубова. Василий Михайлович получив об этом донесение от юнкеров, приказал вначале проверить и, если это казаки Голубова, то предложить им пропустить его отряд без боя, а если обычные красные бандиты, то немедленно вступить в бой.
Однако большевики сразу открыли ураганный огонь, пытаясь отрезать Туроверова от отряда и партизанам пришлось принять бой.
Положение было крайне тяжелым, красные буквально расстреливали чернецовцев, окруживших своего командира. Под будущим легендарным поэтом был убит конь, у партизан заканчивались патроны.
Чернецов послал Николая Туроверова в хутор, собирать стариков, а сам решил отступать к железной дороге. Но надежды на помощь стариков оказались напрасны, на хуторе будущий поэт был схвачен и жестоко избит сторонниками большевиков из числа иногородних.
А тем временем бой продолжался, стоит сказать, что в самом его начале орудие Миончинского было выведено из строя прямым попаданием вражеского снаряда. По словам Туроверова, он видел, как медсестры бросились к раненым артиллеристам.
Чернецов понимая, что сорок-пятьдесят мальчишек-партизан не могут сдержать лавину конницы и артиллерию красных, приказал отступать.
Ощетинившись штыками, остатки отряда начали пятиться к железной дороге в надежде на помощь из Каменской. Орудие пришлось бросить, по грязи и далее по оврагу лошади не могли его протащить. Командир батареи Миончинский снял орудийный замок и другие детали, перевернул орудие в грязь и догнал уходящих партизан, которые вскоре оказались в полном окружении, выходы из балки блокировали красные.
Чернецов понимал, что все кончено и на этот раз ему уже не удастся уйти. Поэтому он отдал приказ Миончинскому и остальным конным юнкерам идти на прорыв, а сам с партизанами остался прикрывать.
Миончинскому и порядка двадцати человек удалось прорваться и ускакать в Каменскую, вместе с ними спаслась и одна из сестер милосердия. Вначале Подполковник ввел большевиков в заблуждение, размахивая белым платком и, те подумали, что он сдается, а потом уже было поздно.
Гнаться за удаляющимися юнкерами красные не стали, сосредоточив все силы против Чернецова, который был по словам Деникина душой обороны Дона, которая вместе с ним покинула защитников Дона.
И вот, легендарный и неуловимый доселе Чернецов был окружен, он готовится принять свой последний бой, его партизаны рассредоточились вдоль скатов оврага, а юнкера расположились вокруг самого полковника.
Голубов будучи опытным командиром, полагал, что имея в своем подчинении свыше пятисот всадников и конную батарею, ему не представляется сложным уничтожить около сорока пеших мальчишек-партизан пусть и во главе с непобедимым Чернецовым. Однако первую атаку партизаны отразили, они подпустили всадников ближе и почти в упор дружным залпом опрокинули атакующих, которые в панике и замешательстве развернув коней, бежали обратно.
Понимая всю тяжесть ситуации, чтоб подбодрить и таким образом наградить своих партизан Чернецов поздравил всех с производством в прапорщики. На что юнкера и партизаны ответили дружным "Ура!". В тот же момент красные готовились к повторной атаке.
Разозленный неудачей Голубов бросил с удвоенным рвением свой отряд на чернецовцев, но все повторилось снова, только на этот раз полковник поздравлял своих орлов с производством уже в подпоручики.
Голубов был просто взбешен, в те времена еще считалось, что сражаться в пешем строю с конницей невозможно. Хотя подчиненные Голубова были предателями, повернувшими оружие против собственных братьев, но по выучке они оставались казаками и были глубоко оскорблены такой пощечиной. Тем более перед боем бывший офицер Голубов отобрал только самых надежных и лучших из всего 27-го полка и остатков других менее успешных полков.
Таким образом самовлюбленный несостоявшейся атаман Голубов (Голубов не был идейным большевиком, еще весной он претендовал на роль атамана, но проиграв с треском Каледину, переметнулся позже к большевикам, где искал собственной власти) ничего не хотел слышать и видеть, только вперед и красные поскакали в атаку в третий раз.
Чернецов выстроил оставшихся в живых партизан и юнкеров, мальчишки напряженно вцепившись в винтовки, смотрели на приближение врага. Уже казалось, что еще немного и засверкают шашки, снося головы чернецовцев, но в этот момент раздалась резкая и громкая команда полковника Чернецова "Огонь!" и плотный залп в третий раз опрокинул лавину красной конницы. Белогвардейцы стреляли снова и снова по большевикам, которые не выдержав огня, спешились и подобрав раненных с убитыми, залегли на холмах, обстреливая издали находящихся в овраге чернецовцев.
Полковник поздравляет всех с производством в поручики и после продолжительного "Ура!", собрав вокруг себя остатки отряда, отдает приказ идти на прорыв к станице Каменской.
Чернецовцы начинают подниматься по склону оврага на противоположную сторону от залегших красных, но уже при выходе из оврага Василий Михайлович получает ранение в ногу. Он не может больше идти, но отвечает отказом на предложение юнкеров сесть на коня и спасаться, тем более боевых коней у них уже нет.
Перевязав своего командира, партизаны и юнкера залегли, облепив его со всех сторон и приготовились с честью умереть. Уходить было некуда, в открытой степи для конницы по одиночке каждый из них стал бы легкой добычей, а лежащих на склоне еще легче было расстрелять прямой наводкой из артиллерийской батарей, да и патроны были уже на исходе. Все это понимал Чернецов, понимали и его храбрые мальчики.
На какое-то время над место сражения повисла тишина, затем прозвучало несколько криков. Сейчас уже вряд-ли можно точно восстановить картину произошедшего и то, как начались переговоры. По одной из распространенных версий кто-то из "казаков" Голубова первым предложил прекратить проливать кровь, затем к окруженным партизанам стали подходить группы спешившихся конников красных.
Больше уже никто не стрелял, чернецовцы также молчали, не открывая огня, в противно случае будучи полностью открытыми для врага, они не прожили бы и десяти минут, а так еще сохранялась призрачная надежда. Дело в том, что против них были не матросы, присланные с флота и не комиссары из Москвы, а так как все это происходило еще до окончательного ожесточения, то оставался небольшой шанс на то, что удастся договориться, сохранив жизнь и свободу.
Прискакал и сам Голубов, он клятвенно обещал, что никого из партизан и юнкеров не тронут, а лишь сопроводят до станицы Каменской и отпустят, при этом Голубов давал "слово офицера", уже им не являясь.
Поверили ему партизаны или нет - сложно сказать, ну да выбора у них уже и не было, подошедшие вплотную красные, нахлынули толпой с задних рядов и было прекратившие огонь, партизаны оказались в плену, после чего мгновенно превратились из "братьев", которых якобы не хотели убивать подчиненные Голубова в пленных врагов, в отношении которых тут же зазвучали угрозы и призывы к расправе на месте.
Избивая ногайками, красные заставили пленных раздеться до белья, после чего вопреки обещаниям сопроводить в Каменскую погнали обратно в станицу Глубокую. Вместе с остатками отряда шел и Туроверов, который вместе с доктором Гусевым был схвачен на хуторе и едва не забит до смерти. Красные отобрали у них лошадь и стали уже раздевать, чтобы забрать одежду и добить, но Голубов приказал прекратить самосуд и гнать вместе с остальными в станицу.
Некоторые партизаны пытались сопротивляться, понимая, что их хотят передать комиссарам. Они ложились на землю и отказывались идти, некоторые из числа самых молодых мальчишек просили убить сразу, но голубовцы избивая прикладами, поднимали их. При этом некоторых мальчишек вместо лошадей заставили тащить сани с заклинившими пулеметами. Остальные молча плелись, оставляя кровавый след.
Раненый полковник Чернецов ехал вслед за Голубовым, выставив простреленную ногу чуть вперед и полузакрыв глаза, он не обращал внимание на оскорбление окружавших его предателей. Однажды один из красных с бранью даже замахнулся нагайкой, чтобы ударить полковника, но Голубов его остановил, как бы в издевку с видом победителя напомнив тому про три ранения и награды Чернецова.
В этот момент прискакали несколько всадников и сообщили о том, что оставшаяся часть отряда Чернецова наступает на Глубокую. Голубов снова обрушился на пленных с бранью и угрозами, требуя от Чернецова под страхом смерти приказать прекратить наступление, а в замен обещал не отдавать пленных в руки комиссаров и судить своим судом.
Чернецов в ответ написал записку и отправил к наступающим партизанам доктора и одного из юнкеров, таким образом спасая им жизнь, Туроверов позже вспоминал то, как они все с надеждой смотрели в спину удаляющихся всадников, желая передать с ними родным последние слова.
Однако наступление не прекратилось. К тому моменту отряд Голубова с пленными уже вышел к железной дороге и было видно, как артиллерия красных вела огонь по наступающим партизанам. Одновременно прискакал Подтелков, которому Голубов передал захваченных чернецовцев и ускакал в станицу.
Грузное лицо Подтелкова было покрыто потом, изрыгая проклятия, он засверкал шашкой над головой полковника, угрожая немедленно порубить всех пленных, если наступление не прекратится. Конвоиры вновь начали избивать мальчишек, которые и так уже едва держались на ногах от холода, усталости и постоянных избиений.
Туроверов шел пошатываясь и держась за седло лошади Чернецова, который в ответ на проклятия и угрозы Подтелкова спокойно предложил послать еще раз записку с приказом немедленно прекратить наступать и более громко, чтобы слышали красные приказал Туроверову передать категорический приказ о прекращении атаки на станицу Глубокую, после чего нагнулся якобы для того, чтобы поправить повязку и тихо добавил: "Наступать, наступать, и наступать!"
Однако передать этот приказ Туроверов не успел, в этот момент вдалеке появились трое всадников. Чернецов понимал, что это красные из отряда Голубова, но воспользовавшись тем, что Подтелков стал спрашивать у всадников кто они такие, не дожидаясь ответа, с силой ударил Подтелкова наотмашь по лицу и закричал: "Ура, это наши!"
Подтелков как сноп сена рухнул в снег, а Чернецов пришпорив коня здоровой ногой, рванул в степь. Какой-то мальчишка выбив и седла красного, вскочил на коня и с криком "Ура! Генерал Чернецов!", поскакал за следом. Также бросились вначале в атаку на разбежавшихся конвойных, а затем в рассыпную партизаны и юнкера.
Большинству удалось уйти, пока большевики не опомнились и не бросились за ними, но были и те, кого догнали и изрубили, некоторых схватили снова, но они этой же ночью убежали от спящих конвойных.
Позже Туроверов писал, что в тот момент он не чувствуя боли, бежал прочь по железной дороге, с радостью осознавая, что живой. Красные быстро поняли, что произошло и бросились в погоню, сам Туроверов прыгнул в узкую железнодорожную канаву, где и спрятался от подоспевших большевиков, которые шашками тыкали в разные стороны, но слава Богу, так и не достали будущего знаменитого поэта.
Некоторым повезло меньше, они приняли в темноте эшелон с красными за подошедший им на помощь из Каменской и бросились к нему, а когда стало ясно, что они ошиблись, то было уже поздно.
Израненные мальчишки с голыми руками бросались на пулеметчиков и вместе с ними скатывались с платформ бронепоезда. Позже их так и нашли лежащими вместе с задушенными и заколотыми большевиками-матросами.
Все оставшиеся в живых и успешно ушедшие от преследования, в том числе Туроверов, вышли к своим и были подобраны Лазаревым. Сам полковник Чернецов скорее всего подумал, что Каменская уже в руках красных и ускакал в Калитвенскую, из которой он был родом. От раны и усталости он едва держался в седле и уже дома впал в полубессознательное состояние, в котором и был вскоре захвачен Подтелковым.
Царствие небесное и вечная память всем воинам партизанского отряда полковника Чернецова, павшим в борьбе с предателями и врагами свободного Дона и России. Ваша память жива, а значит живы и вы.
Денис Романов.
Примечание:
1 фото - полковник Чернецов, портрет из личной музейной коллекции Владимира Петровича Мелихова.
2 фото - сотник Лазарев, который должен был атаковать станицу Глубокую в лоб, а после гибели Чернецова руководил оставшимися в живых партизанами.
3 фото - партизан-чернецовец и донской поэт Николай Туроверов, часть из воспоминаний которого я использовал для восстановления картины боя.
Продолжение моей статьи с описанием смерти полковника Чернецова будет опубликовано завтра.

Денис Романов

 Отправлено: 12.02.19 04:09. Заголовок: https://voccentr.inf..

https://voccentr.info/kto-i-kak-ubil-polkovnika-chernecova/?fbclid=IwAR3UiuVWUERSLLSduVkHjfYxFueB6nR33qX_6_zyiT4RB2CkVJoJIoBc5ek

[img]https://i0.wp.com/voccentr.info/wp-content/uploads/2019/02/Чернецов.jpg[/img]

КТО И КАК УБИЛ ПОЛКОВНИКА В.М. ЧЕРНЕЦОВА
(неожиданная версия)

Уста ваши говорят ложь, язык ваш произносит неправду. Никто не возвышает голоса за правду и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство.
Смерть полковника Чернецова была стартовой отмашкой для начала реализации заговора, организованного донской войсковой старшиной, командованием Добрармии и международным масонством против войскового атамана Алексея Максимовича Каледина. Среди всего окружения войскового атамана Каледина есаул, а затем полковник Чернецов был самым преданным ему казачьим офицером и обладал реальной военной силой, способной противостоять как полубандитской Красной гвардии, так и обеспечить безопасность Алексея Максимовича от «своих».
Василий Михайлович Чернецов происходил из казаков станицы Усть-Белокалитвенской Области Войска Донского. Был сыном ветеринарного фельдшера Михаила Иосифовича Чернецова и Акилины Иосифовны (урожденной Бородиной). Образование получал в Каменском реальном училище. Затем закончил Новочеркасское казачье училище. На Великую (Первую мировую) войну вышел в чине сотника, в составе 26-го Донского казачьего полка (4-ая Донская казачья дивизия). Выделялся отвагой и бесстрашием, был лучшим офицером-разведчиком дивизии, трижды ранен в боях. На полях Великой (Первой Мировой) войны Василий Чернецов снискал славу храброго и удачливого офицера. За воинскую доблесть, боевое отличие в службе и храбрость награждён орденами Святого Станислава 3-й степени, Святого Святослава 2-й степени с мечами, Святого Владимира с мечами, Святой Анны 4-й степени, Святой Анны 3-й степени, а также Георгиевским оружием. После крушения фронта есаул Чернецов, как и подавляющее большинство казаков, возвернулся на Дон. Как и все казаки-фронтовики, он на тот момент находился под влиянием большевистских лозунгов. Более того, в своей станице он вступил в большевистский станичный комитет и стал депутатом Макеевского Совета от казаков. Как видим, семя большевистской пропаганды в то время находило почву не только среди рядового казачества, но и среди низшего слоя казачьей интеллигенции. Однако во время своего депутатства, столкнувшись с реальным отношением большевистской власти к казачьей интеллигенции, казачьим офицерам и казачьей власти на Дону он быстро понял, что скрывалось за большевистскими лозунгами и большевистской пропагандой. В результате он пришёл к выводу, что Советская власть направлена против справного казачества и первейшей задачей большевиков на конец 1917 г. является уничтожение казачьей власти и установления своей диктатуры с помощью отбросов русского народа и инородцев. Это было им нужно, чтобы установив свою власть на Дону, иметь возможность, как принято гуторить ноне, не просто беззастенчиво грабить казачество, а грабить на так называемых «законных основаниях», принятых якобы лучшими представителями рабочих и трудовых казаков.
В действительности же, депутатами становились ставленники уголовного мира, деклассированные элементы, проходимцы и «политические перевёртыши» всех мастей, желающих «погреть руки», услуживая новой большевистской власти. Опираясь на свой опыт и общаясь с так называемыми депутатами и исполнителями воли большевистской власти, он приходит к убеждению, что существует единственный способ противостоять большевизму на Дону, это вырубать большевизм шашкой.
В Новочеркасске он встречается с атаманом Калединым и после длительного с ним разговора становится убеждённым его сторонником и активным защитником донской власти. Нарастание борьбы между большевиками и атаманской властью обострило также противоречия и внутри казачества. Так, в апреле 1918 г. казак-большевик В.С. Ковалев, характеризуя отношения между казачьей беднотой и казачьей верхушкой, констатировал: «Когда шли советские войска бороться с Калединым, эта пропасть не была заметна, а теперь она обнаружилась».
Есаул Чернецов, которого за удаль и бесстрашие добровольцы прозвали «донским Иваном-царевичем», свою борьбу с большевизмом начал с того, что сформировал партизанский отряд, который состоял из учащейся молодёжи. Отряд Чернецова состоял почти на 100% из идеалистически, в буржуазном смысле, и автономистски настроенной учащейся молодёжи от 12 до 18 лет и около 30% состава отряда составляли иудеи. Это были студенты, гимназисты, кадеты, реалисты и семинаристы, которые оставили школьную скамью и взялись за оружие. При этом запись в отряд происходила часто против воли родителей или тайно от них. Они шли спасать казачий Дон, то есть Дон только для казаков, атаманскую власть и «свободу», дарованную им Февральской революцией.
Отряд насчитывал около 600 человек. В его составе действовал также взвод Сводной Михайловско-Константиновской батареи. Говоря о тех, кто состоял в отряде В.М. Чернецова, один из участников тех событий вспоминал: «…я не ошибусь, наметив в юных соратниках Чернецова три общие черты: абсолютное отсутствие политики, великая жажда подвига и очень развитое сознание, что они, ещё вчера сидевшие на школьной скамье, сегодня встали на защиту своих внезапно ставших беспомощными старших братьев, отцов и учителей. И сколько слёз, просьб и угроз приходилось преодолевать партизанам в своих семьях, прежде чем выйти на влекущий их путь подвига под окнами родного дома!».
В абсолютном своём большинстве члены отряда были незнакомы с военной службой и не знали тяжёлой походной жизни по грязи, по холоду и под пулями противника. Именно юношеская восторженность и непонимание опасности, а также диверсионно-разведывательный опыт их командира, несомненность в успехе и ореол непобедимости способствовали бесшабашности чернецовских партизан.
Следует особо отметить, что в партизанский отряд не вступали ни казаки-фронтовики, ни офицеры, которые праздно шатались по Новочеркасску. В конце ноября, на собрании офицеров, которое раскололось на “корниловское” и “демократическое”, после выступления атамана Каледина и Митрофана Богаевского выступил молодой есаул Чернецов. Он предложил офицерам вспомнить о присяге и выступить на защиту Дона, а затем обратился к ним со следующими словами: «Д, я погибну! – говорил он. – Но также погибнете и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю и умру с восторгом, а вы не будете знать, за что умираете и погибнете в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне… и если меня убьют или повесят “товарищи”, я буду знать, за что; но за что они вздёрнут вас, когда придут?». В перерыве Чернецов предложил офицерам записываться в его отряд или составить самостоятельный отряд партизан.
Однако большая часть слушателей осталась глуха к этому призыву: из присутствовавших около 800 офицеров записались сразу… 27. В.М.Чернецов возмутился: «Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы, – лишил содержания. Позор!».
Отряд есаула Чернецова имел переменную, «плавающую» численность и структуру. Довольно скоро отряд Чернецова получил прозвище донской «кареты скорой помощи». Он молниеносно перебрасывался с фронта на фронт по всей Области Войска Донского и всегда отбивал наступавших на Дон красногвардейцев, захватывая их врасплох и вызывая в их рядах панику. Сей партизанский отряд был едва ли не единственной воинской силой, которая подчинялась приказам атамана и выполняла их. На протяжении целых полутора месяцев партизаны действовали на воронежском направлении, препятствуя движению эшелонов Красной гвардии вглубь территории Войска Донского, а также обеспечивали поддержание порядка внутри Донской Области.
Вначале казачество пошло навстречу шахтёрам. В свою очередь рабочие Макеевского района не выступили активно против атаманской власти и даже не объявили 16 (29) ноября 1917 года “Донской социалистической республики”. Поэтому столкновений между расквартированными там казаками и шахтёрами не наблюдалось. Однако затем положение изменилось. Начались волнения. Есаул Чернецов беспрекословно выполняет все приказания атамана Каледина по усмирению донецких шахтёров. Дерзкие операции его отряда в районе Макеевки, Дебальцево, Александровска-Грушевского (ныне город Шахты) сделали Чернецова фигурой, широко известной среди шахтёеров. Особенно опасное положение для атаманской власти сложилась в шахтёрских посёлках. Так, Туроверов, состоявший в отряде Чернецова, пишет «Для усмирения донецких шахтёров были кинуты свеженавербованные отряды. В Макеевском районе подвизался есаул Чернецов, там же находились и части регулярного 58-го казачьего полка». По существу отряд есаула Чернецова действовал как карательный отряд по отношению к той части населения Донской Области, которая не подчинялась атаманской власти. Один из вождей антикоммунистической борьбы белый генерал Деникин (“Родимый Край”, № 36) о есауле Чернецове пишет так: “…Его имя повторяется с гордостью и надеждой. Чернецов работает во всех направлениях… Успех сопутствует ему везде. О нём говорят и свои, и советские сводки, вокруг его имени родятся легенды и большевики дорого оценивают его голову…”.
О есауле Чернецове на Дону ходили всякие байки. Вот некоторые из них.
Однажды на одном из митингов в “Макеевской Советской Республике” шахтёры решили арестовать есаула Чернецова. Враждебная толпа тесным кольцом окружила его автомобиль. Угрозы, ругань… Чернецов спокойно вынул часы и заявил: “Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую…”.
Или вот ещё. На одном из митингов шахтёров он сидел среди накалённой толпы, закинув ногу на ногу, и стеком пощёлкивал по сапогу. Кто-то из толпы назвал его поведение нахальным. Толпа заревела. Чернецов через мгновение появился на трибуне и среди мгновенно наступившей тишины спросил: “Кто назвал моё поведение нахальным?”
Ответа не последовало. Издеваясь над трусостью толпы, Чернецов презрительно бросил: “Значит, никто не назвал? Та-ак!”. И снова принял ту же позу.
Шахтёры хорошо знали, что такое сотня есаула Чернецова. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов, если захочет, зайдёт со своей сотней с краю и загонит в Азовское море население всех рудников. Выполняя приказания атамана по наведению порядка, есаул Чернецов постепенно становится шашкой атамана и превращается в этакого Дзержинского при атамане, со своими партизанами-«чекистами». А затем он незаметно морально трансформируется в подобие кровавого мстителя. Жестокость Чернецова и его партизан по отношению к шахтёрам была подчас запредельной и напоминала действия немецких карателей против партизан в годы Великой Отечественной войны. Прочитав эти строки, кое-кто из казаков, взрощённых на сладкой белоэмигрантской лжи, скажет: « Ах ты «краснопузая» сволочь! Как ты можешь так говорить о нашем казаке, герое, отдавшем свою жизнь за независимость Дона от большевисткой сволочи?». На что можно ответить так: «А как, например, надо относиться к так называемому Реестру, в который понабрали всякие отбросы казачества и русского народа, которые «казаки» только на бумажке, а ноне пытаются объявить себя самыми што ни на есть первейшими казаками, наровне с потомственными казаками? Как поведёшь себя ты, ежели Казачий Народ не выдержит нонешней распрекрасной жизни и восстанет, как было в Новочеркасске? На чьей стороне будешь ты? Как ты будешь поступать, если реестровые развяжут террор по отношению к нежелающим жить под разными спекулянтами, жуликами, коррумпированными чиновниками, разным ворьём и вообще под различными кровососами казачьего и русского народа? Кто будет регламентировать жестокость по отношению к полунищему населению?».
Жизнь шахтёров была настолько тяжела и беспросветна, что даже чекисты, эти получеловеки, считали, что работа в шахтах пострашней любой тюрьмы или лагеря. Так следует ли удивляться тому, что шахтёры, раздавленные нищетой и бесправием и наслушавшиеся сказок большевиков о справедливом обществе и народной власти, не желали больше горбатиться на всяких там кровососов и «атамано-буржуйскую» власть. А так как их не считали за людей и убивали, как собак, они брались за оружие. По отношению к восставшим шахтёрам применялись расстрелы, причём, подчас под расстрел попадали и женщины и дети. Есаул Чернецов как раз и был той карающей шашкой, которая рубала всех без разбора, кто выступал супротив донской казачьей власти и донской буржуазии.
А это были обездоленные, нищие, задавленные нуждой и непосильной работой шахтёры и их семьи. Были ли шахтёры большевиками? Конечно, нет! Они отстаивали своё право на жизнь, не на скотскую, жизнь гоев, а на человеческую. Да, их недовольством воспользовались большевики. А что сделала донская власть, чтобы облегчить жизнь шахтёрам? Она объявила их большевиками и стала посылать отряды, одним из которых и был отряд Чернецова, которые действовали подчас как каратели по отношению ко всему населению, включая женщин и детей. Самое мерзкое состояло в том, что работу палачей выполняла молодежь от 12 до 18 лет, тем самым растлевая их души. Поэтому понятна ненависть Подтёлкова к Чернецову. Он ненавидел его и как врага трудового казачества, и как офицера, командовавшего юными палачами шахтёров.
В свою очередь, Чернецов ненавидел всех красногвардейцев как отбросы общества, стремящиеся разграбить Дон и навязать казакам свою так называемую «народную», а по существу власть инородцев, а также тех казаков, как Подтёлков, которые, в его понимании, предали казачество и перебежали на сторону врагов Дона и казачества. Возможно, Подтёлков и Чернецов питали взаимную ненависть друг к другу и по религиозным соображениям, так как Подтёлков был старообрядец-беспоповец, а Чернецов – никонианец. Всё это и есть Гражданская война, в которой нет правил ведения войны, нет героев, а есть только несчастные, обманутые и запутавшиеся люди, которых стравили и повязали кровью политики, банкиры и ставленники мировой закулисы. В Гражданской войне прав тот, на чьей стороне оказался в своём большинстве народ.
В последний свой поход из Новочеркасска В.М.Чернецов выступил уже со «своей» артиллерией: 12 января 1918 г. из Добровольческой армии ему были переданы артиллерийский взвод (два орудия), пулемётная команда и команда разведчиков Юнкерской батареи, под общим командованием полковника Д.Т. Миончинского. Сегодня описание смерти есаула Чернецова основывается как на воспоминаниях чернецовского партизана Н.Н. Туроверова, так и на основании красочно и подробно изложенной версии в главе 4.6. «Последний рейд Чернецова. Голубов и Подтёлков» в книге А. Бугаева «Очерки истории Гражданской войны на Дону».
К сожалению, многие из так называемых воспоминаний участников Белого движения нельзя считать правдивыми, так как описания многих событий начала Гражданской войны на Дону не только искажены, но подчас сфальсифицированы, либо являются художественным вымыслом. Это относится к многочисленным воспоминаниям участников Белого Движения о смерти Чернецова. Уже целое поколение казаков, рождённых после 1991 г., воспитано на этих лживых воспоминаниях, которые сегодня считаются почти истиной в последней инстанции и приобрели статус священных текстов.
Однако при внимательном прочтении этих воспоминаний оказывается, что многие события описаны авторами с чужих слов, а сравнение текстов в так называемых «воспоминаниях» показывает противоречивость и неполноту описания одних и тех же событий.
Чем для нас важно убийство Чернецова? Убийство Чернецова – это одно из центральных событий на Дону, которое послужило толчком к началу войны между казаками. Впервые казаки выступили против казаков и стали убивать друг друга. До этого они старательно избегали войны между собой. Приведённый ниже текст отличается от других воспоминаний тем, что в нём рассказано об убийстве Чернецова практически от первого лица. Так, в широко известных воспоминаниях Туроверова о последнем походе Чернецова утверждается, что есаул Чернецов был зарублен подхорунжим Фёдором Григорьевичем Подтёлковым, уроженцем Крутовского, происходящим из потомственных казаков-старообрядцев, который приходился через двоюродную сестру его жены сватом атаману Каледину. Не избежал этого заблуждения и Михаил Александрович Шолохов, красочно описавший смерть есаула от руки Подтёлкова в романе «Тихий Дон».
Подтёлков был самый, что ни на есть, трудовой казак. Целью его была жизнь по христианской справедливости. Он люто ненавидел богатеев всех мастей и других паразитов трудового казачества и поэтому всякий, кто с ними боролся, был его другом и товарищем. В силу своей необразованности и политической близорукости Подтёлков принял за чистую монету большевистскую ложь о справедливом обществе и примкнул к большевикам только лишь для того, чтобы освободить трудовое казачество от всяких эксплуататоров, в том числе и от войсковой старшины.
Взгляды он разделял левых эсеров. Описание убийства есаула Чернецова было сфальсифицировано как белыми, так и красными. Белым это было нужно, чтобы превратить Подтёлкова во врага казачества, в палача казачества, чтобы оттолкнуть казаков-фронтовиков от советской власти. Большевикам же надо было объявить Подтёлкова героем, чтобы показать, что так будет со всеми, кто будет идти против трудовых казаков и советской власти. Однако сколько не лги, всё равно правда восторжествует. После многих лет лжи обнаружился чернецовец Н.Я Жданов, который рассказал правду о том, как был убит есаул (произведенный в полковники через чин Атаманом Калединым). Он на основании воспоминаний своей родни утверждает, что есаула Чернецова зарубил не Подтёлков, а казак голубовского отряда Пантелей Пузанов, рожак хутора Свинарёвка, Митякинской станицы, служивший во время войны 1914-1917 г.г. в 27-ом Донском казачьем полку. Ниже приведён текст.
«18 января 1918 г. революционный комитет большевиков, возглавляемый местным портным Щаденко, захватил власть в Каменской станице. 10-ый Дон. каз. полк, стоявший там, не признал новой власти и разъехался по домам. Полковник Чернецов (тогда бывший есаулом), сформировав в Новочеркасске три сотни партизан-добровольцев, двинулся по ЖД на освобождение Каменской и в результате боя с красными под Северо-Донцом, последним полустанком перед Каменской в 12 верстах от неё, в котором красные были разбиты, чернецовцы без боя вошли в станицу. Всю ночь под 19 янв. эшелоны с красными один за другим уходили на Глубокую и, не задерживаясь там, дальше на Луганск. Но через сутки эти поезда снова возвратились на Глубокую.
Войско красных представляло собой самую разношёрстную толпу, до зубов вооружённую винтовками, револьверами, с пулемётными лентами через плечо, абсолютно все нахлебавшиеся самогону, в продаже из-под полы которого было более, чем достаточно. Штаб этого «войска» возглавлял некий Романовский. По рассказам тех, кто ими был арестован, это был поляк или, вернее, польский еврей, плохо говоривший по-русски. Одет он был в штатское и был очень жесток.
В это время на станции Глубокая стоял 44-ый Дон. каз. полк и гвардейская дон. каз. батарея, вернувшиеся в июле с фронта. Опытные пропагандисты из штаба Романовского, студенты из Сельскохозяйственного Института в двух митингах окончательно свихнули мозги казакам полка и батареи и без того наполовину разложившимся. Они определённо стали на сторону большевиков. 20 янв. в станционном здании Глубокая был большой общий митинг рабочих, прибывшей красной гвардии, казаков 44-го полка и батареи, на котором в числе многих ораторов выступил и Голубов.
Я в это время со своим старшим братом Александром находился в родительском доме при станции Глубокая. Брат мой, бывший тогда в чине подъесаула, проделал войну 1914-1918 г.г. в 12-ом Дон. каз. полку. С фронта вернулся вместе с полком. При возвращении эшелоны полка проходили через Глубокую. Брат видел, что семена большевизма попали и в его полк, и что нормальная служба в дальнейшем невозможна. С разрешения командира полка брат выгрузил своих лошадей на Глубокой и остался у родителей, я же был 11-го ускоренного выпуска Новочеркасского каз. военного училища и тоже был дома.

 Отправлено: 12.02.19 04:10. Заголовок: Шёл мне тогда 20-ый ..

Шёл мне тогда 20-ый год.
После гибели Чернецова под Глубокой мы с братом бежали в Каменскую, затем в Новочеркасск и оттуда ушли в Ледяной Поход с ген. Корниловым. В походе брат был ранен и по выздоровлении был направлен на Царицынский фронт и зачислен в 42-ой Дон. каз. полк на должность командира полка. 30-го ноября 1918 г. в бою под Карповкой брат был убит. В наших донских газетах того времени, в сводках с фронта, было отмечено: «Бой под Карповкой закончился молодецкой атакой нашей конницы, в этом бою был убит доблестный командир и беззаветно храбрый офицер А.Я. Жданов». Всего же нас было 8 братьев, четверо из нас участвовало в войне с красными, трое из них было убито: Александр под Карповкой, Тихон – под Ростовом, Владимир – под Армавиром.
Возвращаюсь к тому, что происходило в Глубокой. 21 января в дом отца рано утром прибежала знакомая гимназистка, очень взволнованная, сообщившая, что будто бы Романовский приказал арестовать всех офицеров и «подозрительных личностей» и что многие офицеры 44-го полка и батареи и немало казаков скрылись из своих частей. Мы с братом быстро оседлали коней, свои револьверы спрятали под шинелями, на шинели накинули дождевики без погон и выехали на улицу с уверенным видом, дабы импонировать встречным красным. Хотя мы решили ехать в Каменскую, но вначале свой путь направили на Луганск, чтобы замести следы на случай погони за нами. Старались держаться подальше от ЖД, так как красные в то время держались исключительно около неё.
От Глубокой до Каменской – 25 вёрст. Считая, что мы проехали больше половины, мы начали приближаться к ЖД, рассчитывая встретить там патрули чернецовцев. По пути попалась нам глубокая балка, спустились туда, а когда начали из неё выкарабкиваться, то увидели перед собой лежащую цепь, правда не особенно большую, направленную в сторону Каменской, следовательно, это были красные. Быстро повернув коней назад, мы пустились вовсю вдоль балки. То была цепь 44-го полка; вначале они по нас не стреляли, и только потом открыли огонь. Балка шла зигзагами и огонь для нас не был опасен.
Наконец, мы добрались по балкам к деревянному мосту через Донец у самой станицы, на нём стоял патруль партизан, проверявший документы, от которого мы узнали, что штаб Чернецова находится в вагоне, на станции.
Приехали туда, я остался с нашими лошадьми, а брат пошёл к Чернецову рассказать ему, что происходит на Глубокой. Вернувшись, брат сообщил мне, что формируется новая 4-я сотня, куда мы оба и зачислились.
23 января Чернецов решил овладеть ст. Глубокая и разогнать тамошних большевиков. Там было много ЖД-рабочих, в своём громадном большинстве иногородних, большевистски настроенных и враждебно относившихся к казакам и могущих быть хорошим резервом и источником пополнения Красной гвардии Романовского.
Отряд Чернецова должен был выступить на подводах в пять часов утра, дабы скрыть цель нашего движения, которое к тому же должно было происходить по бездорожью и в далёкий обход в тыл на Глубокую. Но собрать подводы было не легко и мы смогли выступить лишь в 8 часов. За это время Глубокая, конечно, была предупреждена сторонниками красных.
В выступивший отряд вошли: 4-ая пешая сотня, офицерский взвод Добров. Армии, одно орудие полк. Миончинского, два пулемёта капитана пулемётчика Курочкина. Путь наш был по полевым дорогам, а больше совсем без дорог, по пахоте, двигались весьма медленно из-за наступившей оттепели, внизу была мёрзлая земля, а сверху скользкая грязь. Лишь к 3-м часам после полудня отряд вышел в тыл Глубокой, до которой оставалось не более версты.
Чернецов отдал распоряжение офицерскому взводу наступать с правой стороны ЖД на посёлок при станции, лежащий вправо от неё. А сотня, развернувшись в степи, повела наступление с левой стороны ЖД в направлении на вокзал. На участке сотни, на пригорке, лежала уже длинная цепь красных, следовательно, они были вполне подготовлены к нашей встрече. И действительно – они открыли сильный ружейный огонь, но беспорядочный и не меткий. По команде Чернецова мы залегли, открыв частый огонь. За одним из двух пулемётов сидел сам кап. Курочкин. Огонь партизан был метким: можно было видеть простым глазом, что часто красные опрокидывались на бок или клевали носом в землю. Чернецов надеялся, что они огня не выдержат и начнут отступать, но этого видно не было. С участка офицерского взвода тоже была слышна сильная стрельба. Из посёлка, лежащего вправо от красных цепей, выходили всё новые колонны красных и, перебегая открытые места, вливались в цепь. Наше орудие открыло сначала огонь по станции, потом по выходящим колоннам красных, но в самую решительную минуту испортился орудийный затвор и наша пушка замолкла. Быстро наступали сумерки, вскоре наступил полнейший мрак, и темнота остановила огонь с обеих сторон. На участке офицерского взвода тоже наступила тишина.
Ещё перед наступлением темноты один из взводных офицеров предложил Чернецову перейти в штыковую атаку, на что последний ответил, что это было бы безумие и наша гибель. Действительно, партизаны не были обучены штыковому бою, так как это была в большинстве учащаяся молодёжь, у красных же наверно было немало старых солдат, знавших приёмы штыкового боя, к тому же численность была на стороне красных – без преувеличения, на одного партизана приходилось более 50-ти красных. Связи с офицерским взводом не было, что там произошло и какое там положение Чернецов не знал. По его приказанию мы отошли на хутор Пиховкин, в тылу красных, в версте от Глубокой.
На обочине хутора была церковь, полк. Миончинский затянул наше орудие в церковную ограду и до самого утра, при фонарях, с помощью местного кузнеца чинил орудийный затвор. К утру он был исправлен и орудие снова могло стрелять.
В домике для сторожей, в сараях и на паперти храма прилегли партизаны после тяжёлого перехода и тяжкого боя, тщательно расставив сторожевое охранение. Чернецов ночевал в доме священника около самой церкви. После ухода партизан, священник был расстрелян красными у своего же дома, как «враг народа». Вообще, если партизан заходил в какой-нибудь дом попросить воды, то по распоряжению Романовского все мужчины в этом доме арестовывались и отправлялись в Луганск, где с ними расправлялся Ворошилов. Возврата оттуда не было.
Ночь прошла спокойно. Все были в полной уверенности, что утром снова начнём наступать. Рано утром сотня построилась около церкви. Пришёл Чернецов, поздоровался, приказал старшему офицеру подсчитать боевой состав. Оказалось – 86 человек: Миончинскому приказал дать несколько выстрелов по эшелонам на Глубокой, что и было выполнено, а «мы будем отходить на Каменскую» – закончил он. Наша сотня перешла ЖД и напрямик через поля взяла направление на Каменскую. Красных цепей нигде не было видно. Чернецов также шёл пешком, как и все. Двигались очень медленно, так как часто лошади не могли вытянуть орудие по пахоте и людям приходилось помогать. Так прошли мы более 4-х часов с небольшими остановками. Еды у партизан было достаточно, её получили в обильном количестве ещё при выходе из Каменской. Была она взята из оставшегося интендантства местных воинских частей. Но воды не было и партизаны часто пили горстями из луж растаявшего снега на пахоте.
Чем ближе наш отряд приближался к Каменской, тем чаще и чаще на горизонте показывались отдельные всадники. При Чернецове было 6 конных ординарцев, каждый раз он посылал узнать, что это за конные, но последние тотчас же скрывались. Это была слежка за нами. Было уже далеко за полдень. На горизонте стала отчётливо видна большая колонна конницы. Посланные туда ординарцы были обстреляны. По мнению Чернецова – эта неизвестная конница отрезала наш путь отхода на Каменскую, где оставался есаул Роман Лазарев со взводом партизан. Три остальные сотни его отряда были: одна на станции Зверево, по линии Зверево-Юзовка, другая на станции Лихая, на линии Лихая-Царицын, третья – по линии Лихая-Харьков. По этим трём направлениям напирали красные. Замеченная на горизонте конница была конным отрядом Голубова и Подтёлкова из казаков 27-го и 44-го полков, всего 500-600 всадников.
Чернецов, по-видимому, сам не зная, как дальше быть, приказал переменить направление и идти на восток. Вскоре конница начала разворачиваться, явно готовясь атаковать партизан. Наше орудие снялось с передка и приготовилось к стрельбе. В это время четыре орудия ударили по цепи партизан, что было совершенной неожиданностью, так как до этого артиллерийского огня от красных не было. Полк. Миончинский, ставший сначала на открытую позицию, после этих четырёх разрывов стал на закрытую, и, очевидно, руководствуясь орудийными вспышками при выстрелах противной стороны, открыл огонь по голубовской батарее. После третьего его выстрела, её стрельба прекратилась. Уже после выяснилось, что это стреляла по нам казачья гвардейская батарея, стоявшая в Глубокой, и что 3-й снаряд, выпущенный Миончинским, прямо попал в эту батарею, повредив два орудия и переранив прислугу.
Стали наступать сумерки, партизаны, отбиваясь от наступающей конницы, поднялись на небольшую возвышенность, откуда хорошо была видна станция Глубокая и чуть-чуть позади хутор Гусев, в котором родился и провёл своё детство Чернецов. В это время Чернецов был ранен в ступню. У одного партизана нашёлся бинт, перевязали рану, другой партизан снял с себя рубашку и ею обмотали раненую ступню. Больше часа Чернецов шёл с замотанной ступнёй, без сапога, по грязи и пахоте, видимо преодолевая сильную боль, по направлению хут. Гусева, по-видимому, надеясь там с наступлением ночи и при помощи стариков-казаков найти какой-то выход для спасения партизан.
Полк. Миончинский доложил Чернецову, что им выпущен последний снаряд. «Бросьте орудие» – ответил Чернецов. Выпрягли лошадей и пушку спихнули в балку. Уже совсем около Гусева конница Голубова стала разворачиваться в лаву, очевидно готовясь к решительной атаке. Партизаны залегли, но вдруг от лавы отделился всадник. Остановившись недалеко от цепи, крикнул: «Не стреляйте, давайте вести переговоры…». Чернецов сидел на пахоте, партизаны перестали стрелять. Подъехавший к цепи всадник оказался Подтёлковым. Подскакали ещё два конных, один из них был Голубов в прекрасном офицерском полушубке, но без погон, на отличном коне. Вот его подлинные слова: «Так вот этот непобедимый Чернецов!..». Затем быстро от лавы к партизанам стало отъезжать всё больше и больше конных, окруживших партизан со всех сторон. Голубов предложил Чернецову сложить оружие. Чернецов ответил: «Я отдам приказание сдать оружие, но лишь при одном условии – под ваше честное слово, что меня и моих партизан будут судить казаки, но не красная чернь на ст. Глубокой. Я совершенно не думал, что мне придётся воевать с казаками, будучи сам казаком. Я уже имел схватки, но не с казаками, а с пришлыми на Дон людьми, и желающими здесь расположиться. Сегодня мои партизаны открыли огонь по казакам после того, как казаки первые начали стрелять по ним. Партизаны находились в состоянии самозащиты…». Вот подлинные слова полк. Чернецова, которые до самой моей смерти не уйдут из моей памяти.
Сначала партизан погнали на хутор Ковалёвка, где было главное расположение Голубова, после свернули на Глубокую. При сдаче оружия Чернецов заявил Голубову и Подтёлкову, что он раненый, идти не может, и попросил дать коня. Послышалась ругань от голубовцев, но Подтёлков грубо приказал дать коня и Чернецову дали поганенькую клячу, очевидно из расчета, чтобы он не ускакал. Когда определённо свернули на Глубокую, то все партизаны были уверены, что там их ждёт самосуд. Чернецов протестовал и даже резко упрекал Голубова и Подтёлкова; последние лишь отмалчивались. Стало уже почти совсем темно. Дорога, по которой гнали партизан, шла рядом с железной дорогой. Вдруг со стороны Каменской показались паровозные фонари – паровоз, тяжело пыхтя, тащил большой длинный состав товарных вагонов. Голубов остановил колонну, о чём-то с Подтёлковым пошептались. Затем, оставив с партизанами человек 40 казаков в виде конвоя, которому было приказано вести их в Глубокую и ожидать на церковной площади, укрывшись среди домов, сам же Голубов с Подтёлковым, очертя голову, поскакали в сторону Каменской, вероятно, с намерением выяснить, что это был за эшелон.
Чернецов ехал впереди партизан, справа и слева от него было по одному конному. За ним шли партизаны, а за ними весь конвой. Наступила уже тёмная-претёмная ночь. Чернецов нагнулся с коня и что-то шепнул идущим вблизи партизанам. Когда ЖД эшелон поравнялся с партизанами, Чернецов, ударив одного из своих конвоиров кулаком в лицо, громко закричал: «Ура, партизаны!..». Все партизаны с криками бросились на конвой, одни хватали коней за уздечки, другие за стремена, старясь стащить всадника, третьи швыряли грязью в лицо конвоирам. Конвой растерялся и, очевидно, предполагая, что эшелон может быть партизанским, метнулся в сторону.
Партизаны тоже бросились во все стороны, некоторые бросились бежать к поезду, но из вагонов по ним начали стрелять. Получилось так, как будто Чернецов скомандовал: «спасайся, кто может!..». По-видимому, он, отлично зная, что это был поезд с красными, воспользовался случаем, чтобы попытаться спасти хоть часть партизан от самосуда. Терять было нечего… Опомнившийся конвой бросился за разбежавшимися партизанами. Часть их была прикончена. Куда поскакал Чернецов и что с ним стало, никто из уцелевших и позже добравшихся до Каменской, сказать не мог. Темень была такая, что абсолютно ничего не было видно, да и было не до наблюдений, когда нужно было спасать свою жизнь…
Восемь или десять партизан были жителями Глубокой, их дома были совсем близко, но идти туда они не решались, так как это было идти прямо в руки красным. Часть их попряталась в гумны, в солому, с расчётом с рассветом, по полям и балкам, укрываясь, пробраться к Каменскую, где был есаул Роман Лазарев. Остальные, измученные и морально и физически, шли по полям всю ночь и только к утру добрались до Каменской. Господь Бог и только Он помог спастись тем партизанам, что спрятались в гумнах, недалеко от Глубокой.
Ночью все красные ушли со станции и рано утром эти партизаны увидали, как по линии ЖД от Каменской шёл паровоз с одним вагоном. Это были трое партизан, которых Лазарев, узнав, что Глубокая оставлена Романовским, послал собирать трупы убитых партизан и привезти их в Каменскую. Среди подобранных Чернецова не было и никто не знал о его судьбе.
В скором времени после этого в Новочеркасске, да и позже, мне пришлось слышать, и не раз, что Чернецова зарубил Подтёлков. Это совсем не так и, вероятно, выдумано им для поднятия своего престижа у красных властей. Когда, под Гусевым, по приказанию Чернецова партизаны стали бросать винтовки и патроны на пахоту, ко мне подскакал казак, соскочил с коня и вместе с поясом сорвал мой револьвер. Патронов в нём уже не было – я их всех выпустил. Другой казак подскакал к брату, желая и у него отобрать револьвер, но брат сказал: «Забрали…» «Кто забрал?..» – спросил конный. «Не знаю, тут вас много и все охотятся за револьверами…» – ответил брат. Казак перегнулся с коня и ударил брата кулаком в глаз. Позже, когда нас уже погнали, я сказал брату, что узнал того, кто его ударил.
Это был казак Пантелей Пузанов, хутора Свинарёвка, кажется Митякинской станицы, наш родственник. Он был сыном от первого брака брата моей матери, а его мачеха была моей крёстной матерью. В прежнее времена наши родственные отношения были очень хорошими. Пантелей учился в приходском училище, но наука ему не шла. За четыре года он добрался до 2-го класса, где просидел ещё два года, и за неуспешность весной предполагали его исключить. Его отец, зажиточный казак, имевший водяную мельницу и маслобойку, и кроме того занимавшийся скупкой лошадей и поставкой их в войсковой ремонт, хотел, чтобы его сын получил права 2-го разряда, а затем подготовив его хорошенько, по экзамену определить в Новочеркасское военное училище в дополнительный класс. Когда Пантелея хотели исключить из школы, то мой брат, учитель Железнодорожного училища, имевшего 5 классов, устроил его перевод туда, хотя формально, он и не имел права там учиться, так как туда принимали лишь детей ЖД служащих. Жил Пантелей тогда у нас. Но и тут наука ему не шла, просидел он два года в 3-ем классе и его исключили за малоуспешность. Много с ним повозился мой брат учитель. По его словам, Пантелей был очень ленив и страшно упрям. Он был старше меня и, достигнув своих лет, ушёл на действительную службу. После много лет мы с ним не виделись. Во время войны служил он в 27-ом Дон. каз. полку.
Я пишу подробно о Пузанове, так как это именно он убил Чернецова, а не Подтёлков. Когда Голубов и Подтёлков, увидав приближающийся эшелон и, поговорив между собой, поскакали к Каменской, то Подтёлков, именно Подтёлков, а не Голубов, сказал: «Пузанов, останетесь за старшего, ведите их на церковную площадь и там нас ожидайте, вся ответственность на вас…». Пузанов был в прекрасном офицерском полушубке, с плечевыми ремнями, как во время войны носили офицеры, на боку наган, на прекрасном коне, с винтовкой.
Когда партизаны после окрика Чернецова бросились разбегаться, то Пузанову, как старшему, был нужен главным образом Чернецов, а не партизаны, и он бросился за ним и быстро догнал его, приблизительно в 200-ах саженях от места, откуда начали разбегаться партизаны. Пешком от конвоя партизанам удирать было легче: при надобности можно было лечь в пахоту, а темнота была такая, что конный, проехав рядом, всё равно ничего бы не увидел, лишь бы конь не наступил. Чернецов же был на коне, который шлёпал по грязи и по этим шлепкам Пузанов и догнал Чернецова. Догнав, рубанул его шашкой . Чернецов упал с коня. Пузанов остановился и, смутно видя, что Чернецов ещё шевелится, соскочил с коня и, не желая производить шум выстрелом, ударил стволом винтовки в глаз. А затем, захватив коня, отвёл его своему отцу, не осмотрев карманы и не взяв документы убитого, которые он бы мог предъявить Голубову и Подтёлкову в доказательство верного выполнения приказания. Их позже нашел на трупе казак Трофименков, о чём будет написано дальше.
Убив Чернецова, Пузанов, вероятно, призадумался. «Я вот уеду, а отец останется здесь и может за это пострадать». Отправившись в эту же ночь на хутор Ковалёвка, где ночевала конница Голубова, или подождав её прихода в Глубокую, он, вероятно, доложил обо всём Подтёлкову, но и попросил скрыть его имя, так как и его отца и его многие знают и отец может за это пострадать. Поэтому-то Подтёлков и принял этот «подвиг» на себя, что ему было очень выгодно для будущей его карьеры у красных и как об этом было объявлено и в нашей и в большевистской военной сводке. В марте месяце казак хутора Иванкова Трофименков поехал засеивать своё поле и увидел на нём убитого, с погонами есаула, с раной от шашечного удара и выбитым глазом. Расстегнув его полушубок, на груди увидал орден Св. Владимира. В документах, вытащенных из его карманов, прочёл: есаул Чернецов. В то время Чернецов уже имел орден Св. Владимира 4-ой ст. с мечами и бантом и носил погоны есаула, которые никто из голубовских казаков не посмел с него сорвать, когда нас гнали на Глубокую.
С документом и орденом Трофименков поскакал к матери Чернецова, которая жила тогда на хут. Гусеве, верстах в двух от его поля. Труп Чернецова лежал приблизительно не больше чем в 200-ах метрах, откуда начали разбегаться партизаны. Мать Чернецова, узнав всё это от Трофименкова, подобрала тело сына и при помощи исключительно женщин-казачек привела его в порядок для похорон. Но нужно было иметь разрешение на похороны от красного командира Романовского. С большими трудностями ей удалось его получить, без права вноса тела в церковь, но всё же Чернецов был похоронен по христианскому обряду со священником. Ни одного казака на похоронах не было: это угрожало арестом по распоряжению Романовского и отправкой в Луганск для расправы. Похоронен был тогда полковник Чернецов на кладбище при станции Глубокая.
Все это нам рассказал Трофименков, когда мы с братом, вернувшись с Корниловского похода, зашли к нему. Трофименков ярый антибольшевик, старик лет 60-ти, и дом которого был приблизительно в 20-ти саженях от места, откуда начали разбегаться партизаны, повёл нас туда, где нашёл тело Чернецова, подробно рассказав, что он видел и слышал. В ту ночь всю эту сутолоку и стрельбу он отлично слышал. Рассказал о том, как он нашёл тело Чернецова, в каком положении. Получив удар шашкой, Чернецов был ещё жив, но когда убийца выбил ему дулом винтовки глаз, он, по-видимому, инстинктивно прикрыл его ладонью и в таком положении застыл.
Возвращаясь с поля, Трофименков попросил зайти к нему в дом. В доме старик очень расчувствовался, особенно после наших рассказов о Корниловском походе. А потом, как-то понизив голос, сказал: «Да ходят-то слушки, что Чернецова зарубил-то Пантюшка…». «Какой Пантюшка? Не Пузанов ли? Да ведь Чернецова зарубил Подтёлков…» – нарочно сказал брат.
«Где там Подтёлков – возразил старик – Подтёлков и Голубов пришли в Глубокую с конницей только на другие сутки. Их тут совсем не было, когда партизаны разбегались. Сказывали его казаки, что он был на Ковалёвке, у самой Каменской. Да они, эти сукины сыны, голубовцы, коня украли у меня. Весной как надо было сеять, а коня одного не хватает, а где найдёшь в такое время купить. Да вот спасибо Иван Алексеевич выручил. Пошёл к нему, спрашиваю, где коня можно купить? А он мне говорит, да вот голубовцы бросили мне захудалого. Сговорились о цене и я забрал коня…».
Мы с братом тогда и не подумали, что это тот самый конь, на котором Чернецов поскакал к Гусеву . Это выяснилось через два дня. Названный Иван Алексеевич был отцом Пантелея Пузанова, наш дядя. Жена его, моя крестная мать, была глубоко верующей, своего пасынка Пантелея (он был сыном от первого брака) она не любила за его лодырничество и грубость. Часто встречались в церкви с нашей матерью, всегда справлялась, где мы и живы ли. Мать наша, конечно, тогда скрывала, что мы были под Глубокой у Чернецова. И как-то Пузанова сообщила нашей матери шёпотком и под бабьим секретом: «А ведь наш дьявол Пантюшка связался с этим разбойником Подтёлковым и сказывал моему, что среди пленных партизан под Глубокой видел Сашу (то есть моего брата Александра). Да мой же сказывал, что это Пантюшка убил Чернецова…».
Про своего мужа сказала, что он вполне согласен с большевистскими убеждениями сына Пантелея и вполне одобрял его поступки. Когда Дон был занят красными, он состоял секретарём в комитете иногородних по «справедливому» распределению между ними казачьих угодий.
Мы с братом решили пойти к Ивану Алексеевичу – быть может, что-либо ещё узнаем. Принял нас не очень любезно, ясно не из-за совести, а из-за страха. Засыпал вопросами, где и как были, хотя отлично знал от Пантелея, что мы были под Глубокой у Чернецова. Не говорили об этом и мы. После долгого и любезного разговора на разные темы, моя крестная, сказав, что должна же угостить своего крестника, пригласила нас к столу, довольно обильно приготовленному, была даже бутылка раздорского вина, что было большой редкостью в то время. После стакана-другого, дядя вышел и, вернувшись, водрузил на стол полбутылки водки, да ещё с белой головкой, что было тогда ещё большей роскошью, со словами: «Да разве офицеров угощают бабским напитком, им покрепче нужно…».
Мы знали и раньше, что он любил выпить, и брат, по родственному завладев полбутылкой, всё чаще и чаще ему подливал. Хмель, по-видимому, ударил ему в голову и он перевёл разговор на своего сына, Пантелея: «А наш-то совсем свихнулся с ума, спутался с Подтёлковым и Голубовым, и где он теперь? Может в живых его нет, ну да пусть на себя пеняет…». Видимо, он рассчитывал этой фразой навести нас на откровенность, чтобы узнать, зачем именно мы к нему пришли. Несмотря на вино, на наш любезный разговор, он нам не доверял. Но мы не высказывали своего мнения ни о нём, ни о Пантелее, ни о происшедших событиях. После дядя как-то приостановился в разговоре, как бы обдумывая, как сказать, и вдруг выпалил:
«Не буду таить греха, ведь своего же казака Чернецова зарубил Пантюшка…».
«Да нет же – нарочно сказал брат – его убил Подтёлков».
«Да где там Подтёлков – ответил дядя – он с Голубовым пришёл на Глубокую только на другой день после этого и тут расквартировался. Да ещё Пантюшка и меня-то впутать мог. Привёл ко мне ночью коня и сказывал, на этом коне Чернецов ускакать хотел, но я его догнал и прикончил…».
«И этот конь у вас? – спросил брат. «Ну нет, не стал бы я его держать – ответил дядя – а ежели другие или его родня с Гусева узнали бы, то могли бы мне какую-нибудь пакость сделать: ночью спалили бы или открыли бы шлюз, и мельницу и маслобойню мои снесло бы в Донец…».
«Да куда же Вы дели коня? Продали? – опять спросил брат.
«Нет, не продал, а отдал на другой хутор. Конь не мой, я его не покупал, Пантюшка его привёл…».
Тут мы оба догадались, что конь, купленный Трофименковым, и был конём Чернецова, на котором он пытался ускакать. Сухо распростившись с дядей, не подав ему руки, мы ушли. Позже мы поделились нашим мнением об отце Пантелея с полицейским приставом в Глубокой, с которым были в хороших отношениях. Пристав нам сказал, что он давно у него в чёрном списке, но нет достаточно улик для его ареста. Если мы дадим письменно свои показания, то он сможет отправить его в Каменскую тюрьму, а там уж разберутся. Но мы просили ничего этого не делать. Если положение на фронте переменится и снова придут красные, то за это расплатятся наши отец и мать, старший брат, бывший помощником начальника станции Глубокой, и многие другие наши родственники, живущие в Глубокой и её окрестностях. Отца наверно расстреляют, хотя бы по мотиву, что его четыре сына воевали с красными. «Суд» тогда у коммунистов был скорый… В те времена, если кто-либо просто по злобе сказал бы на вас «кадет», то вас немедленно бы арестовали, а если бы сказали, что вы партизан, то на месте бы убили, а если, указав на дом, сказали бы – из этого дома был партизан, то дом сразу разграбили бы, а его жителей тоже убили бы или в лучшем случае избили бы до полусмерти.
Так И.А. Пузанов и оставался в своём доме до нашего последнего ухода и прихода красных. Что стало дальше с убийцей Чернецова Пантелеем Пузановым – сказать не могу, не знаю. В Глубокой у своего отца он больше никогда не появлялся. Говорили, что из Новочеркасска он ушёл на борьбу с партизанами ген. П.X. Попова. Видимо, и его вскоре нашла свинцовая пуля, так же, как и Голубова…
Все эти сведения, точные и проверенные, были собраны нами с братом в июне 1918 года, как от матери Чернецова, так и других лиц, указанных в этом очерке. И.Я. Жданов. «Родимый край», № 93, март – апрель 1971 г.».

 Отправлено: 12.02.19 04:10. Заголовок: Этот рассказ предста..

Этот рассказ представляет огромный интерес, так как проливает свет на многие стороны происшедшего события. Из очерка следует, что Подтёлков не убивал Чернецова. Его убил казак Пантелей Пузанов, который был по характеру ленив и упрям.
Спросим себя: что явилось причиной этого убийства? Первое, что приходит в голову, так это то, что он выполнял чей-то приказ. Тогда зададимся вопросом: кто это мог быть, чей приказ он выполнял? Судя по справе, Пантелей не бедствовал. Одет он был в прекрасный офицерский полушубок, с плечевыми ремнями и на прекрасном коне. Это наводит на мысль, что в ВРК он занимал какой-то пост. Таким постом мог быть, например, пост ординарца у Подтелкова, который доверял ему как единоверцу. Не кому-нибудь, а именно Пантелею Подтёлков доверил возглавить конвой. Значит, он был именно тем казаком, которому Подтёлков не только доверял, но и верил. Ведь не Голубов, а именно сам Подтёлков приказал ему конвоировать пленных!
«Когда партизаны после окрика Чернецова бросились разбегаться, то Пантелею Пузанову, как старшему, был нужен главным образом Чернецов, а не партизаны», читаем мы. Это значит, что он был специально приставлен к Чернецову Подтёлковым. «Пузанов и догнал Чернецова. Догнав, рубанул его шашкой. Чернецов упал с коня. Пузанов остановился и, смутно видя, что Чернецов ещё шевелится, соскочил с коня и, не желая производить шум выстрелом, ударил стволом винтовки в глаз». Далее ещё интереснее. Он ничего не снял с трупа Чернецова. Это выглядит очень странно, так как казаки не чурались пошарпать поверженного противника, а ведь с есаула Чернецова было, что взять. Все это говорит о том, что он получил строгий приказ Чернецова только убить. Причём, это убийство он должен был совершить по-тихому, так, чтобы никто из чернецовцев и казаков конвоя не должен был заметить. Кроме того, он не взял документы. Это говорит только о том, что он был настолько доверенным лицом Подтёлкова, что ему не надо было подтверждать документально выполнения приказа, а достаточно было только доклада о выполнении приказа.
А вот кто отдал приказ Подтёлкову? А, может, его об этом кто-то просил. Этот кто-то был не только хорошо известен Подтёлкову, но и как-то по жизни связан с ним. Так такой приказ али просьбу Подтёлкову мог отдать, али попросить выполнить Михаил Иванович Сырцов, давнишний знакомец Подтёлкова, в то время уже председатель Донского областного ВРК по борьбе с белоказаками, один из тех, кто в дальнейшем организует «расказачивание по-большевистски» в ответ на карательные экспедиции есаула Чернецова. А теперь спросим себя. Кто мог просить Сырцова об организации убийства есаула Чернецова?
Здесь ясно просматриваются два кандидата. Это Новочеркасский ВРК, который был создан членами паритетного правительства, возглавляемого Митрофаном Богаевским, а также так называемая «интеллектуальная оппозиция», возглавляемая Митрофаном Богаевским и Харламовым. Как видим, в каждом из выше рассмотренных нами кандидатов фигурирует Митрофан Богаевский. Это не случайно. Именно он, выполняя волю заговорщиков, плёл паутину по уничтожению последнего оплота атамана Каледина есаула Чернецова.
А вот причастен ли Подтёлков к убийству Чернецова?, – спросим мы себя. Пока ясного и правдивого ответа на этот вопрос нет. Хотя, если исходить из логики гражданской войны, войны без нравственности и воинской морали и в которой проявляются самые низменные чувства человека, с одной стороны можно предположить, что Подтёлков способствовал этому убийству, как убийству классового врага, врага трудового казачества и замордованных шахтёров. Однако, коли Подтёлков не убивал, то возникает вопрос: зачем нужно было Подтёлкову брать на себя убийство есаула Чернецова? Он знал, что убийство казака ему никогда казаки не простят. А пошёл на это. Он что, был с ума сошедшим? Нет! Он не был с ума сошедшим, хотя и был в своё время отправлен наказным атаманом генералом от кавалерии Василием Ивановичем Покатило в психиатрическую больницу.
Но вот что интересно. Объявление об убийстве Подтёлковым есаула Чернецова произошло в сводках практически одновременно и у большевиков, и в Новочеркасске. Значит, эти сводки были заготовлены заранее. А это наводит на мысль, что убийство было заказным. Заказчиками выступали как заговорщики, готовившие убийство атамана, так и большевики.

Очень похоже, что Подтёлков стал героем помимо своей воли и без своего ведома. Таки образом, Фёдор Григорьевич был использован «втёмную» в своей грязной борьбе за власть на Дону как большевиками так и заговорщиками, стремящимися убить атамана Каледина. Одни его «назначили» убийцей, а другие «героем революции». Объявление об убийстве Подтёлковым Чернцова – это был всего лишь пропагандистский приём, который был использован обеими сторонами в пропаганде, как большевиками, так и заговорщиками в нужных ракурсах. Такой расклад был выгоден большевикам как пример воздания по заслугам генеральскому прислужнику и карателю рабочих рудников от руки трудового казака и предупреждения всем тем, кто пойдёт против советской власти. Калединцам и Добрармии этот случай позволял показать, что именно большевики убивают казака и что это даёт им право на кровную месть всем тем фронтовым казакам, кто станет на сторону большевиков.
Если мотивы и большевиков и заговорщиков, в общем-то, понятны, то совсем непонятны мотивы убийства Чернецова казаком Пузановым. Возможно, он не просто выполнял тайный приказ Подтёлкова, а возможно он был сектантом или старообрядцем-«булавинцем». А может, он был подкуплен теми, кто был заинтересован в смерти есаула? Ясно только одно, казак Пузанов стремился не ранить Чернецова, а именно убить его.
Также остается открытым вопрос, почему Чернецову не удалось реализовать свой план? Ответ может быть следующий. Все удачные операции, проведённые есаулом Чернецовым, были основаны на скрытности и внезапности для противника. В этом же случае план, разработанный есаулом Чернецовым, стал известным Подтёлкову и Голубову. Это косвенно подтверждается тем, что до этого сражения есаул Чернецов никогда, ни в одной из стычек с Красной гвардией не терпел поражения. А тут такой разгром! Был потерян им не только ореол непобедимости, но и потеряна сама жизнь. О плане есаула Чернецова во всех подробностях кроме атамана мог знать только один человек. Им был Митрофан Богаевский. Именно он через своих людей из Новочеркасского ВРК и передал этот план войсковому старшине Николаю Матвеевичу Голубову. Заговорщики решили руками Голубова и Подтёлкова уничтожить последнюю опору и защиту атамана Каледина. Что и было сделано. За помощь в разгроме отряда Чернецова заговорщики через лукавого Митрофана Богаевского войсковому старшине Голубову обещали избрание его на круге войсковым атаманом при одном условии, что есаул Чернецов останется жив.
Это подтверждается запиской, подписанной Чернецовым и Голубовым. Вот она: «1918 г. 21 января, я, Чернецов, вместе с отрядом взят в плен. Во избежание совершенно ненужного кровопролития, прошу Вас не наступать. От самосуда мы гарантированы словом всего отряда и войскового старшины Голубова. Полковник Чернецов».
Под подписью Чернецова имеется и подпись Голубова, сделанная характерным мелким почерком Голубова: «Войсковой старшина Н. Голубов. 1918 г. 21 января».
Одновременно заговорщики договорились с Сырцовым об убийстве Чернецова. Таким образом, совершенно ясно, что заговорщики не собирались выполнять своё обещание, данное Голубову, зная, что он не сможет его выполнить. Именно так они и «использовали» войскового старшину Голубова, сманив его через Митрофана Богаевского обещанием атаманства в обмен на разгром Чернецовского отряда. Но из вышеприведённого текста И.Я Жданова и приведённой выше записки следует, что Голубов выполнил своё обещание, данное Чернецову и не имел никакого отношения к его смерти. Когда Голубов узнал о том, Чернецов убит, с ним была истерика. Он набросился на Подтёлкова едва ли не с кулаками, плакал и ругал Подтёлкова за то, что он убил Чернецова.
И хотя сам Голубов не принимал участия в убийстве Чернецова, тем не мене его имя и честь офицера-казака оказались запятнанными в этой неприглядной истории.
Итак, благодаря очерку И.Я. Жданова, теперь мы знаем, что:
1) Убийцей есаула Чернецова, произведённого через чин в полковники атаманом Калединым, был донской казак, уроженец хутора Свинарёвка, Митякинской станицы Пантелей Пузанов, служивший в 27 Донском казачьем полку.
2) Донской казак, старообрядец-беспоповец подхорунжий Фёдор Григорьевич Подтёлков, приходящийся атаману Каледину свояком, не убивал есаула Чернецова.
Таким образом, мы можем уверенно гутарить, что казак-старообрядец подхорунжий Фёдор Григорьевич Подтёлков был оболган и оклеветан как большевиками, так и калединцами с кадетами. Поэтому вина в непосредственном убийстве казака Чернецова казаком Подтёлковым спустя столетия должна с него быть снята. И пусть пока силы тьмы ещё прячут под свои покровом настоящих виновников развязывания кровавой бойни на Дону и геноцида донского казачества. Однако скоро настанет время, когда донское казачество узнает истинные причины, по которым казачество оказалась втянутым в братоубийственную бойню, а также всю правду о том, кто и зачем организовал Гражданскую войну на Дону, какие бы силы зла ни пытались скрыть это.
Ребяты, гоженьки маи, Бог вить не в силе, а в правде! Веритя, ай нет? Спаси вас Христос!
Сергей Гончаров
На картине: легендарный командир донских партизан В.М. Чернецов

 Отправлено: 12.02.19 20:19. Заголовок: "Этот рассказ пр..

"Этот рассказ представляет огромный интерес, так как проливает свет на многие стороны происшедшего события. Из очерка следует, что Подтёлков не убивал Чернецова. "Какая разница убивал ли лично Подтелков Чернецова или нет?! Поэтому мы можем "уверенно гутарить",что Подтелков были навсегда останется УБИЙЦЕЙ ЧЕРНЕЦОВА!!! И НИКТО ЕГО НЕ "ОКЛЕВЕТЫВАЛ",ОН САМ СЕБЯ ВОЗВЕЛ В ПРЕСТУПНИКИ И ПРЕДАТЕЛИ ДОНСКОГО КАЗАЧЕСТВА!!!А ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ЗДЕСЬ НАПИСАННОЕ ПОЛНЫЙ БРЕД,ДЛЯ ПАТРИОТИЗНУТЫХ ИДИОТОВ!!!

 Отправлено: 12.02.19 20:50. Заголовок: Цитата из вышепривед..

Цитата из вышеприведённого опуса:

цитата:

В Гражданской войне прав тот, на чьей стороне оказался в своём большинстве народ.

Дальше уже читать не смог. Слишком глубокомысленно....