Гражданская война в России, 1918-1922.

1. Укрепления, которых не было.
Отбросив короткими, но дерзкими и чувствительными ударами войска советской 13-й армии, направленные на захват Северной Таврии и Крымского полуострова, командующий 3-м армейским корпусом Вооруженных сил Юга России генерал Яков Александрович Слащов в первой декаде 1920 г. (по старому стилю) перевел вверенные ему части за крымские перешейки и возглавил оборону полуострова, превратившегося в осажденную крепость. Вскоре, 10/23 января, он объявил населению Крыма: «Наштаглав (начальник штаба Главнокомандующего. – А.К.) Генерал Романовский телеграммой № 00100 передал мне приказ Генерала Деникина во что бы то ни стало удерживать Крым. Учитывая ответственность, которую несу, получив важную задачу, считаю выполнение названного приказа для себя вопросом не только долга, но и чести. Подписал Генерал-Маиор Слащов»1 .
Но какие у него были для этого силы и средства и как можно было выполнить эту задачу? В отличие от узких перешейков Чонгарского боевого участка, сравнительно легко обороняемых – по крайней мере, до тех пор, пока не замерз Сиваш, – Перекопский перешеек был значительно более уязвим, и именно здесь предстояло разыграться основным событиям крымской кампании. Сама топография левого (Перекопского) участка, с преграждающим перешеек в наиболее узком месте старинным Турецким валом, казалось, подсказывала основную идею построения здесь обороны, – и действительно, не только рядовые солдаты и офицеры, но подчас и генералы ожидали увидеть на Перекопе солидные укрепления и возмущались их отсутствием.
С другой стороны, еще недавно, когда фронт проходил от Могилева-Подольского через Киев и Орел к Камышину, для крайне стесненных в средствах Вооруженных сил Юга России затраты денег и рабочих ресурсов на какие-либо сооружения у глубоко-тылового Перекопа действительно выглядели излишними: «Главком считает при данной обстановке ненужной установку артиллерии на Перекопском Перешейке и приказал разрешенный на это его телеграммой № 09766 кредит не отпускать», – телеграфировал 2/15 сентября 1919 г. в штаб войск Новороссийской области начальник деникинского штаба генерал И.П. Романовский2 . Тем сильнее было впечатление от стремительно ухудшившейся обстановки, и тем больше была растерянность местного командования, судорожно пытавшегося что-либо сделать перед лицом надвигавшейся на Северную Таврию грозы. «Скорость хода фронта за последнее время дает основание предполагать, что через месяц можно ожидать атаки противником Перекопа», – телеграфировал начальнику Морского управления адмиралу А.М. Герасимову командующий Черноморским флотом адмирал Д.В. Ненюков еще 11/24 декабря (угадав почти точно день в день), обеспокоенно сообщая, что «работы по укреплению Перекопа <…> до сих пор не восстановлены за отсутствием кредитов» и что «нет оснований предполагать, чтобы оборона Перекопа через месяц могла бы быть (пропуск в оригинале, вызванный сбоем при дешифровке. – А.К.) упорной и стойкой»3 . Нельзя сказать, чтобы для обороны полуострова ничего не делалось, и нельзя сказать, что деникинская Ставка о нем забыла или махнула на этот участок фронта рукой: скажем, 13–14 / 26–27 декабря в Крым направлялись «для защиты Перекопа» танки (хотя и с оговоркой: «танки без поддержки артиллерии и пехоты одни вряд ли что сумеют») и 3-й дивизион Морской тяжелой артиллерии (подошел, однако, не он, а 1-й дивизион)4 . Более того, 15/28 декабря Ставка даже одернула крымское командование («ввиду важности по радио и по проволоке»): «Об эвакуации Севастополя не может быть и речи. Непонятно, чем вызваны панические телеграммы, идущие бесконечной лентой из Севастополя»5 . В самом Крыму спешно формировались на основе Учебно-подготовительной артиллерийской школы (Севастополь) «батареи, предназначенные для Перекопских позиций» (позже на фронт действительно вышли две легкие и две гаубичные «Школьные батареи» по 4 орудия каждая); из гарнизонных солдат и выделенных флотом матросов, а также из добровольцев предполагалось создать «1-й Крымский пехотный полк»; и даже объявлялась платная реквизиция «у зажиточных классов населения» одежды и белья6 . Впрочем, все эти попытки производят впечатление какой-то неуверенности, и лучшей помощью Ставки Крыму стали не пушки и танки, многие из которых к тому же так до него и не доехали, а назначение начальником обороны Слащова. «Во главе обороны Крыма стоял инженерный генерал Субботин, человек очень хороший, но не военный», – писал впоследствии Слащов7 . Сложно сказать, был ли Яков Александрович снисходителен к своему незадачливому предшественнику, или эта оценка и вправду соответствовала его впечатлению, вынесенному из знакомства с Субботиным (которое состоялось непосредственно перед военным советом, как и с Ненюковым), – но «общественное мненье» (конечно, далеко не всегда справедливое) судило «инженерного генерала» намного строже. В докладе генерала Макаренко, по приказу Деникина возглавлявшего ревизию обстановки в тылу и деятельности тылового начальства, сообщалось: «Весьма большое недовольство офицеров крымской армии вызвано отсутствием заблаговременно укрепленных позиций, которые они при своем отступлении надеялись найти и в существовании которых их уверяло начальство. Виновником в этом отношении общее мнение считает генерала Субботина.
Его же обвиняют в азартной игре и во взяточничестве, причем это последнее обвинение настолько распространено, что вызвало со стороны генерала Субботина торжественную клятву памятью родителей перед собранием офицеров в том, что это неправда»8 . 2. Два плана обороны Крыма. Впрочем, было ли дело в некомпетентности или нечестности, в недостаточном соответствии генерала его должности, на которой требовался военачальник, а не инженер, а может быть, и в объективных факторах, мешавших строительству укреплений, – только на военном совете, куда собрались, кроме Слащова, Субботин (по должности – комендант Севастопольской крепости и начальник Сивашско-Перекопского укрепленного района) со своим начальником штаба, начальник гарнизона Симферополя генерал Лебедевич-Драевский, Ненюков и начальник штаба флота адмирал А.Д. Бубнов, твердо определились два положения, на которых собирались строить оборону: недостаточность существовавшей Перекопской оборонительной позиции и необходимость опираться именно на нее для отпора подходившему противнику. Правда, один из генералов так не считал, и генералом этим был Яков Александрович Слащов.
«Я попросил, – вспоминал он через несколько лет, – поставить меня в известность относительно плана обороны Крыма и имеющихся фортификационных сооружений. Оказалось, что план обороны был шаблонный. После отхода из Сев[ерной] Таврии занять Перекопский вал и Сальковский перешеек, где поставлена проволока. Кроме того, было построено несколько окопов с проволокой – и это все. На мой вопрос, где будут жить на перешейке войска (ведь время зимнее), получил ответ: “Придется в окопах”. – “Ну, далеко вы на своих укреплениях уедете, – вероятно, дальше Черного моря”, оставалось мне только сказать» .
Но что же мог молодой генерал противопоставить этому плану? Генерал П.И. Аверьянов, лично Слащова не знавший, уже в эмиграции со слов офицеров – защитников Крыма составил очерк о тех событиях, в котором так излагал «любимый способ ведения боя», якобы практиковавшийся Яковом Александровичем: «На противника при атаке велось энергичное наступление и иногда кончалось успешной атакой, но если последняя не удавалась или оказывалась трудновыполнимой, то слащовский отряд медленно отступал, увлекая за собой переходящего в наступление противника, но отступал лишь до заранее намеченной линии или до рубежа, откуда внезапно для противника бросался на него в атаку и, преследуя его по пятам, захватывал и первоначальную позицию противника»10. Удивительно, правда, что генерал-генштабист столь уверенно и безапелляционно повторяет бытовавшую на многих войнах всех времен солдатскую легенду о «заманивании» противника притворным отступлением, не задумываясь о чрезвычайной сложности такого маневра и о том, что первейшим его условием должна быть надежность и высокая моральная устойчивость войск.
Слащов же в последние дни 1919 г. считал имевшиеся в его распоряжении части недостаточно устойчивыми не только для притворных отступлений, но и для обычной, традиционной обороны, предлагавшейся остальными участниками военного совета. «…Я совершенно не признаю сиденья в окопах, – говорил им новый начальник обороны Крыма, – на это способны только очень хорошо выученные войска, – мы не выучены, – мы слабы и потому можем действовать только наступлением…»11 Таким образом, по самой постановке задачи, Якову Александровичу предстояло оборонять Крым, наступая. Но как же это было возможно? План обороны, датируемый Слащовым 25 декабря 1919 г. (7 января 1920), предусматривал ведение боевых действий на следующих основаниях: «Чонгарский полуостров и Перекопский перешеек занимать только сторожевым охранением», «главную позицию устроить по южному берегу Сиваша и строить групповые окопы, чтобы встретить врага контратакой, а севернее Юшуня еще фланговую позицию, фронтом на запад», «иметь большую часть в резерве» и «никогда не позволять себя атаковать, а всегда атаковать разворачивающегося противника и по возможности во фланг»; «такое расположение, – признавал впоследствии его автор, – с охранением на 20 верст впереди, было, конечно, несколько экстравагантно»12. И, конечно, вряд ли следовало ожидать от участников военного совета, готовившихся строить на Перекопе укрепления, чтобы они сразу и беспрекословно приняли такую «экстравагантность». Действительно, генерал Субботин уже 25 декабря / 7 января, в тот же день, когда Слащов дописывал свой план обороны Крыма, направил обширную и несколько обиженную телеграмму главноначальствующему Новороссии генералу Н.Н. Шиллингу, генералу Романовскому, командующему флотом и – что делает самому Субботину честь – Слащову, не желая действовать исподтишка у него за спиной: «Еще до приезда генерала Слащова мною приняты серьезные решительные мероприятия по подготовке полуострова к обороне, а именно: 1) выработан план устройства позиции у перешейков, и работы ведутся самым спешным порядком, 2) формируют[ся] и устанавливают[ся] 10 (десять) батарей позиционной артиллерии, в связи с этим объявлена мобилизация [в] Крыму лошадей, упряжи и повозок, люди для формирования батарей берутся во всех гарнизонах Крыма и [в] Государственной Страже, 3) снимается во всех городах Крыма необходимая телефонная сеть и аппараты и направляется [на] перешейки для установления связи, 4) спешно формируется первый Крымский пехотный полк из офицеров и интеллигенции, и в связи с этим формируется обоз, 5) сделано распоряжение об установлении в Перекоп-Сивашском укрепленном районе военно-хозяйственных и санитарных учреждений и заведений, как то: этапов, расходных магазинов, дезинфекционных отрядов, 6) во всех городах Крыма производится реквизиция теплой одежды и белья для защитников Крыма, 7) спешно строится железная дорога Джанкой – Перекоп, материалы для нее достаются по всему Крыму и вне его, причем распоряжения по сему весьма сложны и многообразны. <…> Проведение в жизнь указанных мероприятий требует преемственности, между тем во время проезда через Севастополь ген[ерала] Слащова я не мог доложить ему об указанных мероприятиях. В настоящее время вследствие указанного приказа генерала Слащова (вероятно, об объединении в своих руках командования. – А.К.) я лишен возможности приводить [в] исполнение изданные мною приказы и распоряжения. Ввиду изложенного я прошу о нижеследующем: 1) уведомить меня, объединяет ли генерал Слащов гражданскую и военную власть в крае с предоставлением ему прав Главноначальствующего, 2) если необходимо объединение власти [в] лиц[е] генерала Слащова, подчинить меня означенному генералу, но с тем чтобы за мной были сохранены все обязанности и права по подготовке Крыма [к] обороне, что существенно необходимо для проведения в жизнь моих распоряжений, указанных в пунктах 1–7 телеграммы. Это необходимо и потому, что у генерала Слащова нет соответствующих органов для непосредственного управления Крымом во всех отношениях»13. Как видно, Яков Александрович по дороге на фронт просто не пожелал выслушать подробный доклад Субботина, чьи мероприятия должен был считать ненужными, а то и вредными; Субботин же, убежденный в своей правоте, даже после просьбы об официальном назначении Слащова (просьбы, похоже, лукавой, поскольку вряд ли кто-либо собирался предоставлять молодому генералу права Главноначальствующего) по сути дела требовал свободы рук в выполнении своего плана. Но «наверху», и у Шиллинга, и у Деникина, уже был решен вопрос о полном доверии Слащову, который и приступил к непосредственной организации обороны полуострова с присущей ему энергией и решительностью. 3. Полковник Морозов спасает Перекоп. Сосредоточение войск для обороны Перекопского боевого участка (старшим начальником здесь был генерал И.М. Васильченко, начальник 34-й пехотной дивизии) приходилось производить в спешке и без должной связи между штабами. Три полка 34-й дивизии (133-й Симферопольский, 134-й Феодосийский и 136-й Таганрогский), которые должны были составить здесь ядро защитников Крыма, только что проскочившие на полуостров, группировались в районе Юшуни; на помощь им Слащов выделил 52-й Виленский полк полковника Королева (из 13-й дивизии), батальон Константиновского военного училища полковника Сребницкого (с распоряжением бросать юнкеров в бой только в крайнем случае) и отряд чешских колонистов; в районе Турецкого вала и города Армянска находился Славянский стрелковый полк (из карпатороссов и югославян, занесенных в Таврию событиями Мировой и Гражданской войн) генерала П.К. Вицентьева, с осени 1919 г. без большого успеха боровшегося в тыловом районе с махновцами и подобными им отрядами и шайками; наконец, из материковой Таврии, от Аскании-Нова, отходили на город Перекоп 2-я Донская конная бригада полковника В.И. Морозова и Отдельная кавалерийская бригада генерала Ю.К. Сахно-Устимовича, на путях своего долгого отступления присоединявшие к себе более мелкие конные части. Связь с Морозовым была, похоже, эпизодической, и он жаловался Слащову 4/17 января: «Телефонную связь с Перекопом поддерживать чрезвычайно трудно. На участке Перекоп – Перво-Константиновка беспрерывно рвется линия, и никто из тыловых начальников до сего времени не проявил заботы о поддержании ее в исправности, наоборот, все проходящие на Перекоп отряды считают своим долгом снимать аппараты и рвать линию. Ни на одной станции нет дежурных воинских чинов, телефонограммы принимают штатские люди».
Очевидно, что в такой ситуации передавать Морозову стратегические планы было бы слишком легкомысленно, и в результате он еще 3/16 января считал, что вся 34-я дивизия примерно в эти же дни «сосредоточится на Перекопе»15. В действительности там был только Вицентьев, который накануне на вопрос капитана Д.П. Рогова (начальник штаба дивизии, впоследствии полковник), «сможет ли он продержаться у Перекопа два дня, <…> ответил, что продержится и десять»16. Заметим, что в рамках слащовского плана обороны Крыма Славянскому полку (всего-то около 100 штыков) и должна была предназначаться роль того самого «экстравагантного» охранения «на 20 верст впереди», и пожелания командования 34-й дивизии, чтобы эта горстка держалась двое суток против советской 46-й стрелковой дивизии (разведка уже выявила ее присутствие на этом участке), могут объясняться лишь стремлением любою ценой выиграть время для перегруппировки перед Юшунью: на действия сторожевого охранения двухдневный безнадежный бой не очень походил бы. Впоследствии генерал Устимович записал воспоминания о тех событиях, известные, к сожалению, лишь в извлечениях и пересказе. Прежде всего в них примечательно, с каким разочарованием кавалеристы увидели Перекоп, который они явно настроены были защищать на легендарных «позициях Турецкого вала»: «…Глаза искали фортов и других укреплений, о которых мы так много слышали еще в Одессе.
Городок Перекоп был разрушен и сожжен большевиками при их первом захвате Крыма год тому назад. Уцелела только церковь и несколько строений. У входа в городок никаких укреплений. Не было протянуто даже колючей проволоки. На мокрой, превратившейся в грязь земле валялись разбросанные там и сям колья и намечен путь для рытья окопов… Путь в Крым был открыт, и красные могли войти в него церемониальным маршем». Нарисовав портрет легкомысленного генерала Вицентьева, потерявшего голову при виде показавшихся вдалеке цепей красной пехоты, Устимович далее утверждал, будто в тот же день, 9/22 января, он «попросил полковника Морозова, молодого, распорядительного боевого офицера, отлично знавшего местность, принять на себя командование», и так описывал произошедшее: «Казаки и добровольцы бегом развернулись в цепь, залегли и открыли редкий огонь. Красные продолжали идти без выстрела.
Повидимому, наша стрельба не производила на них особого впечатления…. Откуда-то сзади, из-за нашего левого фланга, ахнула пушка. Высоко в воздухе, как раз над нашими цепями, разорвалась шрапнель. Полк[овник] Морозов вскипел: – Это что такое! Что они делают? Скачите на батарею, – приказал он своему адъютанту, – скажите, что они бьют по своим. – Батарея продолжала редкий огонь из одного орудия. Шрапнель делала то недолет, то перелет над линией наших цепей, очевидно – брала их в вилку. Адъютант полк[овника] Морозова возвратился и доложил, что на батарее не оборудована телефонная связь с наблюдательным пунктом, вследствие чего командир батареи не может руководить огнем… Вот она, могущественная перекопская артиллерия! <…> К довершению зол, Славянский полк, составлявший гарнизон Перекопа, не вышедший на позицию и остававшийся по своим квартирам, открыл в наши спины стрельбу из окон домов и из-за стен уцелевших строений. При первых выстрелах с тыла полк[овник] Морозов догадался, в чем дело. Он приказал садиться на коней и галопом скакать за валы. <…> Красные, окрыленные успехом, густыми массами бежали следом за всадниками. Переход на их сторону Славянского полка вселил в них уверенность в полной деморализации защитников Перекопа и легкой возможности на их плечах прорваться в Крым. Выждав спокойно, когда красные приблизились к валам, казаки и добровольцы открыли огонь из пулеметов и начали в упор расстреливать атакующих. <….> Убитыми и ранеными покрылась местность перед валами. Атака была отбита. Перешеек остался за нами, но это стоило страшного напряжения сил для нас. Если бы не спокойствие и решительность полк[овника] Морозова, быстро и правильно оценившего обстановку, Крым был бы захвачен красными в этот тяжкий и памятный день 9 января 1920 года.
Не Слащов спас тогда Крым, как об этом сообщалось, а скромный донской казак Василий Иванович Морозов, принявший в свои руки защиту ворот в Крым у Перекопа…»17 Эмоциональный рассказ очевидца-фронтовика передает немало достоверных деталей происходившего, и еще больше – личных впечатлений, оставшихся в памяти; но сохранившиеся документы из полевых книжек Морозова и его начальника штаба, войскового старшины И.А. Андрианова существенно дополняют нарисованную Устимовичем картину, а во многих деталях – и существенно ее корректируют, начиная с того, что само подчинение Устимовича своему младшему (на 15 лет) соседу произошло, по-видимому, вовсе не так легко и безболезненно. Накануне вышеописанного боя, 8/21 января, Морозов писал Вицентьеву, которого, очевидно, считал начальником боевого участка: «Полагаю, что бригада Генерала Устимовича настолько малочисленна, что самостоятельных задач решать не может», – а 12 часов спустя раздраженно жаловался Слащову: «Сегодня красные повели наступление на Перво-Константиновку со стороны Ново-Григорьевки и Чаплинки силами до 1000 пехоты и 400 конных при 4 орудиях с обходом моего левого фланга по дороге Чаплинка – Перекоп. <…> Состав [моего] отряда сейчас остался 450 человек.
На фронте Генерала Устимовича в это время противника не было, полагаю, что мне можно бы было оказать поддержку, но я видел только разъезды, начальник одного из них доложил мне, что его задача [] наблюдать за действиями моего отряда. Когда я попросил орудие, то в нем было отказано, и оно стояло в имении Преображенка в 1½ версте от меня, совершенно бездействуя. <….> Генералом Вицентьевым проявлено недоверие к даваемым мною сведениям о противнике до такой степени, что им высылался разъезд в раион расположения моих частей выяснять обстановку помимо меня. Прошу или назначить следствие, или отрешить меня от командования бригадой», – и лишь утром 9/22 января Андрианов передавал распоряжение Устимовичу, добрая воля которого в воспоминаниях оказалась явно преувеличенной: «Согласно телеграммы Генерала Слащова за № 400 вы подчинены полковнику Морозову. Полковник Морозов приказал с вверенной вам частью немедленно собраться на площади между городом Перекопом и Кантемировкой, где собирается весь отряд. Выслать в штаб отряда 2-х расторопных солдат для связи»18. Разобравшись к тому времени с собственной подчиненностью, Морозов в 7 часов утра 9/22 января доносил генералу Васильченко: «Согласно телеграммы генерала Слащова № 400 я вхожу в ваше подчинение. Если собрать всю конницу, имеющуюся в раионе Перекопских укреплений, то можно перейти в наступление на хутора, что по дороге из Перекопа на Чаплинку и на село Перво-Константиновку»19, – как видно, совершенно не представляя себе стратегического замысла Слащова и, вероятно, все еще ожидая подхода к валу 34-й дивизии. Второй день находясь в соприкосновении с наступающими частями 46-й дивизии, неоднократно контратакуя и даже захватывая трофеи, он, несмотря на незначительность собственных сил, все еще пытался удерживать позиции почти в одиночку, о чем говорят его последовательные донесения 9/22 января: 12 часов 05 минут: «Я тремя спешенными полками конницы занял окопы от большой дороги из Перекопа на Чаплинку до Сивашей, где вашей пехоты нет. Артиллерия стреляет по своим, очевидно наблюдатели совершенно не видят противника.
Около тысячи пехоты противника идет к нашим укреплениям цепями совершенно безнаказанно»; 12 часов 45 минут: «сейчас идет сильный ружейный и пулеметный огонь, наша артиллерия молчит. Артиллерия противника безнаказанно громит наши окопы. <…> Перед окопами видно примерно не менее двух тысяч красных. <…> У меня нет патронов, срочно пришлите, возьмите, где можно»; 13 часов 35 минут: «наша пехота на нашем левом фланге начала уже отходить. Посылаю последний дивизион к ней на помощь. Наша артиллерия преступно продолжает бить по своим. Начался отход по всему фронту»; и, наконец, 20 часов, Васильченке в Юшунь: «Необходимо стянуть всю пехоту и артиллерию у Ишуня. Очень Вас покорнейше прошу. Генерал Вицентьев неизвестно куда делся, связи с ним нет. Пехоту и артиллерию я предложил полковнику Попову отводить в Ишунь, с конницей остаюсь в Армянске, буду держаться изо всех сил, дабы дать возможность занять позицию у Ишуня».
Таким образом уточняется картина, нарисованная Устимовичем. Прискорбная стрельба по своим, конечно, не означала предательства, в том числе и со стороны Славянского полка, который вероятно и подразумевается Морозовым под «пехотой» (другой пехоты там не должно было быть), а была лишь следствием общей неразберихи в быстро меняющейся обстановке и, может быть, нервозности Вицентьева, передававшейся кому-то из его подчиненных (Славянский полк к 10/23 января отошел в Юшунь, где стал в резерве Васильченки; Вицентьев уехал в тыл, где вскоре умер от тифа). По меньшей мере преувеличена и картина бойни, якобы остановившей красных у Турецкого вала. И, разумеется, доблестные действия бригад Морозова и Устимовича в тот день не могли «спасти Крым», хотя Морозов и сделал большое дело: упорно цепляясь едва ли не за каждую пядь земли, он, по-видимому, создал у противника впечатление, что после оставления вала сопротивление защитников полуострова практически сломлено и дальше можно идти если и не церемониальным маршем, то, по крайней мере, с уверенностью, что основная часть задачи уже выполнена. А дальше-то большевиков и ждал главный сюрприз… 4.
От Турецкого вала к Юшуни и обратно. Топографически оборона полуострова строилась на системе соленых озер непосредственно перед выходом с Перекопского перешейка на простор степного Крыма и перед селом и почтовой станцией Юшунь. С запада на восток, от Каркинитского залива, последовательно шли: большой почтовый тракт Перекоп – Армянск – Юшунь, затем озеро Старое, озеро Красное и озеро Круглое (совсем не круглой формы), и далее берег Сиваша, с шириною каждого из дефиле не более 5–6 верст. «При продвижении пр[отивни]ка от Армянска на любой из перешейков (межозерных дефиле. – А.К.) прямое движение с неатакованных перешейков выводило во фланг и тыл наступающему, – вспоминал полковник Рогов. – Кроме того, пр[отивни]к не в состоянии был развернуть на узком Армянском плацдарме больших сил, и мы с малым числом бойцов могли бить его маневром»21. Картина нарисована совершенно верно (особую опасность для красных при неизбежной для них попытке втянуться в дефиле представлял отряд полковника Королева – Виленский полк, юнкера и чехи, – стоявший на правом фланге обороны, возле берега Сиваша, и непосредственно угрожавший флангу проходившего мимо противника, которому приходилось выделять часть сил на заслон), однако считать данную позицию неуязвимой никак нельзя, а уверенность Рогова в невозможности для красных развернуть между Перекопом и Армянском «большие силы» приходится отнести к ошибкам памяти мемуариста.

На самом деле именно на численном превосходстве и должен был строиться план действий бывшего прапорщика Р.П. Эйдемана – начальника советской 46-й дивизии. Глубокое эшелонирование боевых порядков наступающих позволяло бы парировать «прямое движение с не атакованных перешейков» даже без разделения своих сил по различным дефиле. Разумеется, даже при равенстве сил наступающих и обороняющихся действовать так довольно трудно, но, казалось бы, превосходство определенно было на стороне большевиков. По советским данным, 46-я дивизия насчитывала около 6000 штыков и 500 шашек (с учетом 13-й кавалерийской бригады) при 18 орудиях и 166 пулеметах22, силы же защитников Юшуни, впоследствии оцениваемые Слащовым в 1550 штыков и 1000 шашек23, похоже, не дотягивали даже до этой мемуарной оценки: Рогов вспоминал, что в ходе отступления «силы [34-й] дивизии таяли, и <…> 2000 штыков, вышедших из Екатеринослава, обратились в 400–600! Дивизия стала батальоном», – общую же оценку к бою 11/24 января дает следующую: «Всего к этому времени на Перекопе было от 800 [до] 1000 штыков и до 600 сабель при сравнительно сильной артиллерии (до 28–30 пушек, из них четыре 6” [6-дюймовые] гаубицы Виккерса)»24. Однако советский военачальник не сумел распорядиться своими силами. Одна из трех бригад 46-й дивизии была оставлена Эйдеманом против Чонгара, хотя после взрыва моста возможностей для активных действий там было немного: вероятно, сыграло свою роль стремление «всюду быть сильным» – распространенная тактическая ошибка, над которой позже Слащов не раз иронизировал в своих военно-научных работах. Но если отделение части войск на Чонгарский участок (где еще оставалась 8-я кавдивизия В.М. Примакова) было решением спорным, однако объяснимым, – то совсем уж трудно понять, что имел в виду Эйдеман, выделяя еще одну бригаду (!) для окарауливания нижнего течения Днепра, и как он вообще представлял себе тамошнюю обстановку. 9/22 января, вытеснив Морозова с Турецкого вала, Эйдеман сообщал в штаб 13-й армии: «Вслед за 34-й дивизией отступавшая на Крым 5-я стрелковая дивизия противника (? – А.К.) уже не могла пройти ввиду подхода наших частей к Перекопу в район побережья Черного моря. Противник нервничает, освещает местность прожекторами до Херсона (?! – А.К.).
Обращаю ваше внимание на задержку 45-й дивизии, это заставляет меня держать заслон в северном и северо-западном направлениях; таким образом, для Перекопской операции при противнике, весьма упорном (хорошая оценка действий Морозова! – А.К.), я вынужден выделить конную бригаду и пехотный полк 2-й бригады при пяти легких орудиях»; 11/24 января, выделив на Перекоп все-таки одну стрелковую бригаду, начальник дивизии вновь упирал на необходимость «держать заслон от Каховки до берега моря», продолжая видеть противника в районе Берислав – Алешки, где давно уже никого не было25. Заблуждение своего подчиненного разделяло и фронтовое командование, 12/25 января требовавшее от командования 13-й армии установить «конными частями наблюдение за участком р[еки] Днепр – Алешки – Берислав», а от командования 14-й – выслать «особый отряд для занятия в кратчайший срок г[орода] Берислава и дальнейшего затем, если это потребует обстановка, движения совместно с кавчастями 46 дивизии наперерез противнику в случае отхода его из Херсона на Перекоп»26. В результате Эйдеман сам лишил себя своего главного преимущества, и его 136-я бригада (разведка Слащова выявила здесь 406-й и 407-й полки), двинувшись вслед за отступившим Морозовым, у входа в межозерные дефиле была встречена противником и буквально растерзана мощным артиллерийским огнем (Рогов: «В несколько минут стройные цепи красных обратились в толпу, метавшуюся между озером и курганами. Было видно, как на снегу оставались люди. Все способное двигаться через несколько минут в полном беспорядке бросилось обратно»27) и хладнокровною контратакой 34-й дивизии, поддержанной отрядом Королева (во фланг деморализованному противнику) и конницей Морозова.
Даже по советским данным, «407-й стрелковый полк в бою под Армянском потерял убитыми, ранеными и пленными до 70 % личного состава»28, а для укомплектованного мобилизованными «полка гражданской войны» это означало, что он попросту перестал существовать как боевая единица (штаб Слащова сообщал в оперативной сводке: «407-й пех[отный] полк уничтожен полностью, Командир полка убит, захвачено более 600 пленных, взята батарея [в] 4 орудия противника с командир[ом] дивизиона»29). 5. Бой в метели. Все это разыгралось без Слащова, остававшегося со своим штабом на узловой железнодорожной станции Джанкой. Отсутствие Якова Александровича на Перекопе объяснялось не только беспокойною обстановкой и на правом, Чонгарском участке, более слабом (11/24 января «красные вели целый день настойчивые атаки на Сальково, атаки поддерживались огнем двух бронепоездов, все атаки отбиты»; 14/27-го сообщалось, что «настойчивые атаки противника на ст[анцию] Сальково отбиты, перейдя в контратаку, наши части лихим штыковым ударом отбросили [противника] на Дмитриевку»; 16/29-го «противник, пользуясь сильной метелью, атаковал наши части [в] раионе Сальково, но ружейным и артиллерийским огнем был отбит»30), – но и необходимостью все время находиться у телеграфного аппарата, координируя борьбу на различных направлениях и ведя подчас нервные разговоры с тылом и Ставкой. Слащов вспоминал: «Вечером [10/23 января] я получил телеграмму от Деникина, который, сильно обеспокоенный, уже предъявлял мне вексель, выданный мною заявлением, что защиту Крыма ставлю вопросом чести. Телеграмма гласила: “По сведениям от англичан, Перекоп взят красными, что вы думаете делать дальше в связи с поставленной вам задачей”. В мой план, очевидно, никто не верил. На это я ответил: “Взят не только Перекоп, но и Армянск. Завтра противник будет наказан”. В 13 час[ов] [11/24 января] я уже продиктовал донесение Деникину, что наступление красных ликвидировано, отход противника превратился в беспорядочное бегство, захваченные орудия поступили на вооружение артиллерии корпуса».
Тогда же, 10/23 января, генерал издал приказ, адресованный населению Крыма: (§ 1) «Противник атаковал наше сторожевое охранение под Перекопом и занял названный пункт. Зная нервность населения, не имеющего возможности правильно разобраться в обстановке, объявляю: колебания фронта у Перекопа и Сальково мною предусмотрены и будут повторяться впредь»; (§ 2) «Граждане, от Вас прошу доверия, требую спокойной повседневной работы. Категорически запрещаю распространение панических слухов и объявляю распространяющих последние – преступниками, содействующими большевикам».
А паника могла привести к последствиям поистине губительным. За две с половиною недели пребывания в Крыму Слащов, конечно, не имел возможности даже взять на учет остатки частей и тыловых учреждений, скопившихся на полуострове и представлявших собою питательную среду не только для слухов, но и для противоправных действий, что вызвало «приказ по Крымскому району», отданный Слащовым 17/30 января: «Отход 9 января нашего сторожевого охранения от Перекопа вызвал панику в ближнем тылу, и некоторые обозы, вместо того, чтобы помогать фронту вовремя накормить бойцов, позорно удирали в тыл. На основании ложных непроверенных слухов мелкие команды пополнения, следовавшие на фронт, не ускорили свой шаг вперед и не пришли на помощь честно выполнившим свой долг, а повернули назад. Советую вернуться, пока не поздно. Предупреждаю, что все без дела болтающиеся в тылу, грабящие население, предательски оставляющие без поддержки своих братьев в бою, будут мною беспощадно уни[чтожаться] как паразиты морального сыпняка»; «начальникам дивизий произвести чистку своих тылов до линии Джанкой (искл[ючительно]), Богемка, Воинка, Дюрмень (включ[ительно]), проверить местонахождение своих тыловых частей. <…> Район южнее указанной линии очищу сам, выслав конный отряд с пулеметами и широкими полномочиями».
В такой обстановке местонахождение начальника обороны в ближнем тылу было, пожалуй, необходимо, за Перекопом же он следил, насколько мог, – например, направив туда на подмогу 49-й Брестский полк (13-й дивизии) и «эскадрон немцев-колонистов», упоминающиеся в оперативном приказе 17/30 января34. Однако незадолго до этого отсутствие Якова Александровича на Перекопском боевом участке чуть было не сыграло роковую роль во всем ходе обороны. Мираж Турецкого вала, несмотря на то, что теперь все знали – никаких укреплений там нет, – продолжал манить командование боевого участка, и войска генерала Васильченко, преследуя разбитого 11/24 января противника, вскоре вышли на вал и сделали попытку там закрепиться. Полковник Рогов утверждал позднее, что предполагалось лишь сделать дневку, однако это либо ошибка памяти, либо лукавство мемуариста: в приказе, датированном 12/25 января, подписанном Васильченкой и скрепленном самим же Роговым, ясно говорится о занятии и обороне позиций на валу Славянским, 133-м Симферопольским и 136-м Таганрогским полками и предписывается «теперь же приступить к укреплению вала, мобилизовав для этой цели шанцевый инструмент и пользуясь для работы как войсками, так и местным населением»35. Недооценив упорство и волю Эйдемана, «наказаны» теперь были уже защитники Крыма: рано утром 15/28 января они получили серьезный удар (разведка установила присутствие здесь 406-го стрелкового и Алатырского конного полков и всей 137-й стрелковой бригады).
На сей раз даже погода была на стороне большевиков: с утра валил плотный снег, перешедший во вьюгу, и «ослепшая» артиллерия не могла вести эффективного огня. Связь с частями, отходящими от вала, также оказалась нарушенной, и в распоряжении командования, находившегося в Армянске, имелся лишь отряд Королева и часть конницы Морозова, – а мимо Армянска уже двигались сквозь вьюгу в Крым красные стрелки, и возникала неприятная перспектива пропустить врага на полуостров. Контратака началась почти вслепую, однако красные, также ослепленные снегом, вероятно, чувствовали себя неуверенно и, натолкнувшись на Конвойный полк Командующего Донской армией (в свое время генерал В.И. Сидорин отправил свой конвой на фронт, и вот он в составе бригады Морозова дошел до Перекопа), немедленно обратились вспять. Меньше повезло юнкерам полковника Сребницкого, вышедшим в лоб на пулеметные тачанки, – однако, бросившись под убийственным огнем в штыковую и потеряв убитыми самого Сребницкого, 2 офицеров и 29 юнкеров и ранеными 4 офицеров и 51 юнкера36, батальон сбил противника, повернувшего к Перекопу.
Королев с Виленским полком преследовал красных, уже не вступая с ними в соприкосновение, и, соединившись перед валом с ранее отошедшими оттуда полками, вместе с ними выгнал большевиков обратно за вал37. Одного из убитых офицеров-константиновцев «нашли с застывшей правой рукой, занесенной ко лбу для крестного знамения»38, и казалось, что этим Крестом не меньше, чем штыками юнкеров и шашками донцов, было совершено чудо спасения Крыма. Еще несколько дней продолжались атаки красных, но, несмотря на упорство Эйдемана и начавшийся подход от Чонгара 8-й кавдивизии Примакова, боевое счастье явно отвернулось от них – как выяснилось, на всю зиму.
Таким образом, стратегический талант и воля генерала Слащова, мужество и инициатива подчиненных ему войсковых начальников, доблесть офицеров, юнкеров, солдат и казаков, даже несмотря на заминки из-за плохой связи и взаимного недопонимания, на фоне принципиальных оперативных ошибок советского командования, сделали первый бой на Перекопском перешейке одним из ярчайших и важнейших по своим последствиям (удержание стратегически важного для всего Юга России плацдарма) событий Гражданской войны.
А.С. Кручинин (Москва)
http://www.oboznik.ru/?p=49744