Судебный процесс по иску с требованием демонтажа мемориальной доски финскому маршалу Карлу Маннергейму в Петербурге продолжится, даже если власти снимут доску до следующего заседания суда, назначенного на 14 сентября. Об этом корреспонденту ИА REGNUM заявил сегодня представитель истца, адвокат Илья Ремесло.
«Слышал, что доску якобы планируют снять до 8 сентября, но это ничего не меняет. Доску и в прошлом году сначала повесили, потом сняли, теперь снова повесили. Мы в любом случае будем судиться и добиваться того, чтобы впредь подобное не повторилось», — сказал Ремесло.
Ранее агентство ТАСС со ссылкой на свой источник сообщило, что до 8 сентября доску Маннергейму должны демонтировать, поскольку администрация Центрального района уже передала в комитет по культуре все документы, свидетельствующие о незаконности ее появления.
Отправлено: 02.09.16 23:35. Заголовок: Народная гвардия пиш..
Народная гвардия пишет:
цитата:
Была у меня книга "Красный и белый террор" написанная в начале 90-х годов. О действиях Анненкова и Калмыкова было написано много "интересного" по данным РГВА.
Отправлено: 02.09.16 23:51. Заголовок: Народная гвардия пиш..
Народная гвардия пишет:
цитата:
Не все у белых было так плохо. Ижевский оружейный завод за своей "белый" период дал кое что. Пермские орудийные и снарядные заводы.
Безусловно,особенно уральские заводы.В Ижевске, насколько я понимаю, собирали винтовки и в период восстания в 1918 и в 1919 за счет запасов заготовок и комплектующих,сделанных ранее в период ПМВ. Вообще тема колчаковского (и вообще белого) ВПК интересно и слабо изучена.И на Юге и на Севере промышленности почти не было.На северо-западе СЗА оказалась вообще на территории Эстонии.Поэтому речь о востоке в первую голову.В силу того,что наиболее промышленно развитая часть страны оказалась в руках большевиков (которые своим "заводы -рабочим" благополучно все развалили за ГВ),а на востоке предприятия были не "полного цикла"-что-то поставлялось из Центральной России до ГВ-ситуация была катастрофической.А некоторых видов производств вообще не было (или почти не было) в Сибири.Поэтому помощь союзников была необходима.Но заказы за товары и оружие,оплаченные твердой валютой-и "продал Россию интервентам"-это разные вещи.Большевики до капитуляции Германии после Брестского мира вагонами гнали немцам сырье и золото отправляли "за так".Про это почему-то не принято говорить...
Отправлено: 02.09.16 23:54. Заголовок: Народная гвардия пиш..
Народная гвардия пишет:
цитата:
Коррупция и безразличие.
Не только.После переворота во Владивостоке союзные части взяли под контроль все склады со снаряжением и фактически выдавали это "по чайной ложке" с многочисленными оговорками и условиями.Даже несмотря на то,что все это уже было оплачено при царском и Временном правительстве.А часть заказов императорского правительства после февраля вообще не отправили.
Отправлено: 02.09.16 23:55. Заголовок: Леонид пишет: .Про ..
Леонид пишет:
цитата:
.Про это почему-то не принято говорить...
Леонид пишет: [quote]`
Почему же. Говориться. Коммунизм и большевизм достигли пика своей непопулярности. Начали появляться новые большевики, критикующие и отрицающие старых. Они уже напоминают Самарский КомУЧ.
Отправлено: 02.09.16 23:58. Заголовок: Тот же Грэвс,который..
Тот же Грэвс,который много говорил о невмешательстве и нейтралитете в русских делах Америки позволял себе задерживать отправку оружия из Владивостока,закрывать местные газеты,которые плохо написали о янки,продавать из-под полы закупленное колчаковскими властями оружие партизанам в Приморье.
Отправлено: 03.09.16 00:00. Заголовок: Народная гвардия пиш..
Народная гвардия пишет:
цитата:
Говориться. Коммунизм и большевизм достигли пика своей непопулярности. Начали появляться новые большевики, критикующие и отрицающие старых. Они уже напоминают Самарский КомУЧ.
Упоминавшийся тут уже Гоблин на книжном фестивале "Красная площадь" (был в июне в МСК) например сказал,что большевики вообще не брали денег на революцию у немцев и что даже Геббельс не нашел доказательств этого.Пучков не историк конечно,но показательно,что сказав это как медийная личность он сорвал оплодисменты молодой аудитории...Вот так-то...Как будто не было следственного дела на большевиков,открытого ВП и документов предоставленных русской разведкой о причастности немецкого ГШ к Ульянову и Ко...
Отправлено: 03.09.16 00:01. Заголовок: Мы плавно подошли к ..
Мы плавно подошли к тому, что иностранцы несли только вред. Вся их помощь была лишь псевдопомощью. Они подогревали паровозный котел спичками, когда нужны были ведра угля.
Отправлено: 03.09.16 00:03. Заголовок: Народная гвардия пиш..
Народная гвардия пишет:
цитата:
Мы плавно подошли к тому, что иностранцы несли только вред. Вся их помощь была лишь псевдопомощью. Они подогревали паровозный котел спичками, когда нужны были ведра угля.
По сути так.Но посмотрите сегодня их фильмы об этом периоде.Они все большие молодцы-спасали молодую русскую демократию,а американцы вообще мир спасали от большевизма...Вот так искажается история...
Отправлено: 03.09.16 00:05. Заголовок: Леонид пишет: больш..
Леонид пишет:
цитата:
большевики вообще не брали денег на революцию у немцев и что даже Геббельс не нашел доказательств этого.Пучков не историк конечно,но показательно,что сказав это как медийная личность он сорвал оплодисменты молодой аудитории
Иногда, чтоб сорвать аплодисменты не нужно говорить правду, достаточно преподнести это с зарядом и очень убедительно. И люди хлопают не сказанным словам, а тому как это было преподнесено. Энергетики и харизме выступающего. Вот пример - Гитлер,Троцский.
Отправлено: 03.09.16 00:09. Заголовок: Народная гвардия пиш..
Народная гвардия пишет:
цитата:
Иногда, чтоб сорвать аплодисменты не нужно говорить правду, достаточно преподнести это с зарядом и очень убедительно.
Так (судя по его программам) он в это верит действительно,что не было никакой связи немцы-большевики и немецких денег!Но есть же документы,которые можно посмотреть.
А вот в 1917 это не казалось невероятным (фото из журнала Нива).
Отправлено: 04.09.16 22:02. Заголовок: Около двенадцати час..
Около двенадцати часов ночи белые сразу открыли по всей линии пулеметный и ружейный огонь. Ответа не было. Наученные днем, красильниковцы двигались вперед медленно, осторожно. В атаку поднялись и пошли нерешительно, шагом, часто стреляя на ходу. Огненная петля с двух сторон охватила молчавшее село. Крикнули "ура" и побежали уже у самой поскотины. Шумно топая, паля из винтовок, с ревом ворвались в тихие улицы. Задыхаясь, наткнулись на остаток обоза, спугнули мертвый покой убитых, кучей затоптались на месте. Луна осветила два ряда домов с темными дырами окон. Из обломков, валяющихся среди дороги, смотрели на победителей опухшие, перекошенные смертью, почерневшие лица женщин, стариков и маленькие личики детских трупиков, подернувшиеся пылью. Старик Федотов, выставив вперед острый клин седой бороды, широко оскалив зубы, колол толпу тусклым взглядом мертвых глаз. Толстый полупьяный поручик Нагибин брезгливо морщился и, широко растопырив ноги, разглядывал убитых. Заметил детей, жену и сына Жаркова. - Со щенятами, значит. Всех угробили. Правильно, поручик Громов. О-д-о-б-р-я-ю. Офицер повернулся к толпившимся сзади солдатам. - Стана-а-вись! - Становись! Стройся! Третий эскадрон! Первая рота!- кричали по селу офицеры. Нагибин стал выстраивать свою роту. Отряд собирался в одно место. Полковник Орлов с эскадроном гусар в конном строю и батареей въехал в Широкое. На главной улице стояли стройные шеренги солдат. Лиц в тени нельзя было разобрать. Концы штыков маленькими звездочками поблескивали па лупе, искрящейся цепочкой связывали томные колонны отряда. Капитан Глыбин поскакал навстречу Орлову, прижимая руку к козырьку. - Смирна-а! Распада офицеры! Орлов круто осадил свою белую кобылу, тонкие ноги ее дрогнули, жирный круп подался назад. - Здорово, молодцы! - Здрай желай, гсдин полковник! - Поздравляю вас с победой! Спасибо за службу! - Рады стараться, гсдин полковник! Дружный ответ красильниковцев прокатился по селу. В дальнем конце улицы эхо дважды повторило: "Рады! Рады!"- и все затихло. Белые блестящие погоны полковника и кривая казачья шашка, вся в серебре, отливали голубоватым светом. Высокая кобыла неспокойно перебирала тонкими ногами, фыркала нежными, розовыми ноздрями, поводила ушами, косила глаза на кучу убитых. Орлов, слегка пригибаясь к луке, щекотал шпорой бок лошади, заставляя ее подойти ближе, наступить на труп. - Дура, испугалась. Вот так боевой конь,- улыбаясь, обертывался полковник к адъютанту. Мертвецы молчали. Жаркова лежала ничком, лица ее не было видно. Вася спрятал свою голову у нее на груди. Старуха Николаевна перегнулась через сундук, черные щеки ее и открытый рот резко выделялись на белой подушке. Окровавленная, разбитая голова Прасковьи Долгушиной тяжело давила живот трехлетнего Пети Комарова, лежавшего с широко раскинутыми ручонками около большого самовара. Из-под опрокинутой телеги торчали желтые босые ноги Степаниды Харитоновой, на ее груди, придавленный острым углом ящика, застыл шестимесячный ребенок. Темное облако закрыло луну. Блестящая цепочка штыков, погоны полковника и его шашка потухли. Черная лопата бороды Орлова поднялась кверху. Офицер несколько секунд смотрел на небо. - До рассвета еще часа два,- вслух подумал он и, нагнувшись с седла к солдатам, крикнул: - Господа, до утра село в нашем распоряжении. К восходу солнца чтобы здесь не осталось ни одного большевика! Темные колонны зашевелились, колыхаясь, стали пропадать в темноте. Орлов со штабом отряда расположился в доме священника. Толстая попадья, с простоватым широким лицом, гладко причесанная, в длинном сером платье, накрывала на стол. Денщик полковника из походного сундука вынимал бутылки с водкой и коньяком. Орлов со скучающим лицом, позевывая, слушал своего помощника капитана Глыбина. Глыбин говорил что-то о сторожевом охранении, о большевиках, об убитых и раненых солдатах. Полковник едва схватывал обрывки фраз, концы мыслей. Сегодня он весь день провел на жаре, в седле, основательно устал. Его взгляд, тяжелый, подернутый налетом безразличия, следил за пухлыми руками попадьи, ловко расставлявшей на чистой скатерти тарелки с солеными грибами, огурцами, с ворохами белоснежного хлеба, сдобных шанег, сметаны. Орлов взял большой, холодный, сочный груздь, помял его немного во рту и жадно проглотил. Налил чарку водки, выпил и опять потянулся к грибам. - Пейте, капитан! Глыбин оборвал деловой разговор, басом кашлянул в кулак, пододвинул к себе рюмку. Черное, давно не бритое лицо капитана с жирными, трясущимися щеками расплылось в довольную улыбку. Глаза растянулись узкими щелочками. Жесткие усы оттопырились. На улицах кучками бродили солдаты. Кованные железом приклады винтовок с треском стучали в двери темных, молчаливых домов. Высокий рыжий фельдфебель из роты Нагибина со своим шурином, маленьким, кривоногим, унтер-офицером, и двумя солдатами ломился в ворота Николая Чубукова. - Отпирай, сволочь! Перестреляю всех. Язви вас в душу. Ворота под напором четырех мужиков трещали, скрипели. Хозяин дома выскочил на двор. - Погодите маленько, братцы, я мигом открою,- голос Чубукова от страха дрожал и обрывался. - Какие мы тебе, большевику-собаке, братцы,- орал фельдфебель. - А я знаю рази, хто ж вы?- оправдывался хозяин, распахивая ворота. - Вот знай теперь, кто мы! Круглый, тяжелый кулак унтер-офицера стукнул в подбородок парика. Чубуков щелкнул зубами и замолчал. Фельдфебель, широко распахивая дверь, первый вломился в избу. - Большевики есть? - стукнула о пол винтовка. Посуда зазвенела на полке. Проснулся и заплакал ребенок. Молодая женщина, бледнея, затрясла люльку, хотела запеть, но голос у нее осекся, язык тяжело завяз во рту. Старуха, жена Чубукова, вышла из-за печки. - Господь с вами, ребятушки, какие у нас большевики. - А это кто? Чья жена? Партизанка? - Что вы, господа, какая там партизанка. Дочь она моя, а зять здесь же, дома, никакой он не партизан, не большевик,- робко говорила сзади Чубукова. Мужик с черной бородой, в потертой гимнастерке без погон слез с полатей. - Я, господа, не большевик, я солдат-фронтовик, георгиевский кавалер, ефлейтур. - Ага! Ну, а жена-то у тебя все-таки большевичка! Фельдфебель нагло засмеялся, оскалив ряд кривых черных зубов. Зять Чубукова попробовал было ухмыльнуться, но у него только скривились губы, лицо побледнело, на глазах навернулись слезы. Фельдфебель шагнул к женщине, оторвал ее руку от люльки и потянул к себе. Женщина взвизгнула, заплакала, стала вырываться. - Не дело задумали, господин,- загородил дорогу чернобородый. - Дело не дело, не твое дело,- крикнул унтер и больно ткнул в лицо ефрейтору дулом нагана. Фельдфебель тащил рыдавшую женщину в сени. Ребенок звонко плакал. - Господин, что же это такое? Матушка пресвятая заступница. Старушка упала на колени, с отчаянием стала креститься па передний угол, кланяться низко до полу. Чубуков тяжело сел на постель. Серые, большие глаза старика были полны тоски и отчаяния. В сенях на полу слышался глухой шум возни. - Вася, помоги! Ой, не могу я! Вася, не дай опозорить! Фельдфебель злобно ругался и затыкал разорванной кофтой рот женщины. Чернобородый метнулся к выходу. Унтер-офицер развернулся и сильно стукнул его револьвером по щеке. Мужик со стоном упал на пол. Дуло нагана воткнулось ему в рот. - Только пошевельнись, сокрушу! - Толкачев, иди-ка подержи ее, не дается, сука,- позвал рыжий из сеней. Молодой солдат с тупым, равнодушным лицом, громыхнув винтовкой, вышел за дверь. Чернобородый рычал и громко всхлипывал, катаясь по полу. Старуха молилась. Ребенок взвизгивал охрипшим голосом. Несколько солдат ворвались в школу. Молоденькая учительница с белокурой головой и большими голубыми глазами встретила красильниковцев на пороге. - Что вам нужно, господа? Глаза девушки смотрели с недоумением и страхом. Восемнадцатилетний доброволец Костя Жестиков, быстро схватив учительницу за руки, громко поцеловал. Солдаты захохотали. Жестиков нагнулся немного и, быстрым движением разрывая юбку девушки, повалил ее на пол. - Стой! Что здесь такое? В школу забежал поручик Нагибин. Доброволец бросил учительницу, вскочил с пола. Поручик увидел на секунду белое, нагое тело девушки, разорванное платье, огромные, полные ужаса глаза. - Вон отсюда!- Офицер затопал ногами. Солдаты неохотно повернулись к двери, стали выходить. Учительница с трудом поднялась и, пошатываясь, пошла в другую комнату. Перед глазами офицера снова манящей белизной блеснуло нагое женское белое тело. - Подождите, куда же вы? Учительница ускорила шаги, почти побежала. Сильное, дурманящее, хмельное желание наполнило мозг Нагибина. Он быстро догнал девушку и, не слыша ее отчаянного крика, жадно схватил за талию. Теплота обнаженной кожи пахнула в лицо поручику. Гибкое, как ветка, тело забилось в крепких руках мужчины. Солдаты в соседней комнате разломали прикладами и штыками сундучок с вещами учительницы. Костя Жестиков, топча сапогами подушку в чистой наволочке и белое одеяло, сброшенное с постели, шарил руками под матрацем. - Нет ли у нее оружия, у стервы, - ворчал доброволец. Солдаты, разломав сундук, смеясь выбрасывали на пол женское белье. - Ишь, Нагибин-то наш, хорош гусь, нечего сказать. Нам не дал, а сам взялся, брат. Ни черта, ребята, останется и нам,- утешал Костя, сбрасывая с этажерки книги. По улице свистели пули, хлопали выстрелы. Солдаты по малейшему подозрению стреляли в первого встречного. В домах плакали женщины, трещали разламываемые сундуки, скрипели засовы амбаров и кладовок. Победители расправлялись. К Орлову через каждые десять-пятнадцать минут приводили арестованных, заподозренных в большевизме. Полковник сильно охмелел. Разбираться долго ему не хотелось. После двух-трех вопросов он свирепо таращил пьяные глаза, рычал: - Большевики, мерзавцы! Отправить их в Москву! Арестованных выводили на двор и, быстро раздевая, рубили шашками. С одной из последних партий привели женщин. Попадья, плакавшая в углу, подошла к Орлову. - Господин полковник, это не большевички, я знаю. - Молчать! Я лучше знаю, кто они. Мои молодцы зря не арестуют. Может быть, ты сама большевичка? А? Я почем знаю? Попадья испуганно попятилась и вышла в другую комнату. Полковник посмотрел на плачущих женщин, махнул рукой. - В Москву! На дворе, пока их зарубали, они боролись, визжали, кусали гусарам руки. Полковник и Глыбин пили коньяк. Четырехугольники окон стали светлеть. Кончая последнюю бутылку, Орлов крикнул вестового. - Шарафутдин, позови мне начальника комендантской команды. Прапорщик Скрылев явился быстро и, вытянувшись, остановился в дверях. Произведен он был недавно, с новым положением своим еще не освоился, перед полковником трепетал больше, чем всякий рядовой. - Скрылев, кажется, рассвет близко? - Так точно, господин полковник, уже светает. - Гм-м! Зажигайте село. Полковник сказал это спокойно, как будто дело шло о кучке старого хлама, а не о богатом Широком, о том самом Широком, в котором были две начальные школы, одна высшая начальная, библиотека в десять тысяч томов, народный дом и лесопилка. Попадья упала в ноги офицеру: - Господин полковник, не разоряйте нас, не губите. Щеки попадьи тряслись, она ловила грязные сапоги Орлова и целовала их. Лампадка перед иконой Христа потухла и зачадила. Полковник встал. В комнате было почти совсем светло. - Шарафутдин, коня! Капитан Глыбин, адъютант, корнет Полозов и еще несколько офицеров, пивших с полковником, звеня шпорами, пошли к выходу. Садясь на лошадь, Орлов приказал адъютанту: - Корнет, передайте Скрылеву, чтобы тушить не давал. Всех, кто будет мешать поджогу или спасать свое имущество, расстреливать на месте. Учительница очнулась. Лежала она на полу совершенно голая. Рядом валялись лохмотья ее разорванного платья, окурки. Пол был истоптан десятками ног, заплеван зеленой, зловонной слюной. Небольшой квадратный листок бумаги с портретом какого-то офицера привлек ее внимание. Девушка приподнялась на локте и, не отдавая себе отчета, не приходя вполне в сознание, стала читать текст, помещенный под литографией.
отрывок. "Два мира" Владимир Зазубрин Владимир Яковлевич Зазубрин (настоящая фамилия Зубцов; 25 мая (6 июня) 1895, Пенза — 28 сентября 1937[1]) — русский писатель. После Октябрьской революции отправился в Сызрань и в августе 1918 попал по мобилизации в Иркутское юнкерское училище. С лета 1919 служил в колчаковской армии, в октябре перешёл к красным, а в конце года перенёс сыпной тиф. В Канске, где он выздоравливал в доме своей будущей жены, он и написал свой первый роман «Два мира», о котором положительно отзывались Ленин и Максим Горький.
Зазубрин В.Я. Щепка. Повесть о революции и о личности.:"...
На дворе затопали стальные ноги грузовиков. По всему каменному дому дрожь.
На третьем этаже на столе у Срубова звякнули медные крышечки чернильниц. Срубов побледнел. Члены Коллегии и следователь торопливо закурили. Каждый за дымную занавесочку. А глаза в пол.
В подпале отец Василий поднял над головой нагрудный крест.
-- Братья и сестры, помолимся в последний час.
Темно-зеленая ряса, живот, расплывшийся книзу, череп лысый, круглый--просвирка заплесневевшая. Стал в угол. С нар, шурша, сползали черные тени. К полу припали со стоном.
В другом углу, синея, хрипел поручик Снежпнцкий. Короткой петлей из подтяжек его душил прапорщик Скачков. Офицер торопился -- боялся, не заметили бы. Повертывался к двери широкой спиной. Голову Снежницкого зажимал между колен. И тянул. Для себя у него был приготовлен острый осколок от бутылки.
А автомобили стучали на дворе. И все в трехэтажном каменном доме знали, что подали их для вывозки трупов.
Жирной, волосатой змеей выгнулась из широкого рукава рука с крестом. Поднимались от пола бледные лица. Мертвые, тухнущие глаза лезли из орбит, слезились. Отчетливо видели крест немногие. Некоторые только узкую, серебряную пластинку. Несколько человек -- сверкающую звезду. Остальные--пустоту черную. У священника язык лип к небу, к губам. Губы лиловые, холодные.
-- Во имя отца и сына...
На серых стенах серый пот. В углах белые ажурные кружева мерзлоты.
Листьями опавшими шелестели по полу слова молитв. Метались люди. Были они в холодном поту, как и стены. Но дрожали. А стены неподвижны -- в них несокрушимая твердость камня.
На коменданте красная фуражка, красные галифе, темно-синяя гимнастерка, коричневая английская портупея через плечо, кривой маузер без кобуры, сверкающие сапоги. У него бритое румяное лицо куклы из окна парикмахерской. Вошел он в кабинет совершенно бесшумно. В дверях вытянулся, застыл.
Срубов чуть приподнял голову.
-- Готово? Комендант ответил коротко, громко, почти крикнул:
-- Готово.
И снова замер. Только глаза с колющими точками зрачков, с острым стеклянным блеском были неспокойны.
У Срубова и у других, сидевших в кабинете, глаза такие же -- и стеклянные, и сверкающие, и остротревожные.
-- Выводите первую пятерку. Я сейчас.
Не торопясь набил трубку. Прощаясь, жал руки и глядел в сторону.
Моргунов не подал руки.
-- Я с вами-- посмотреть.
Он первый раз в Чека. Срубов помолчал, поморщился. Надел черный полушубок, длинноухую рыжую шапку. В коридоре закурил. Высокий грузный Моргунов в тулупе и папахе сутулился сзади. На потолке огненные волдыри ламп. Срубов потянул шапку за уши. Закрыл лоб и наполовину глаза. Смотрел под ноги. Серые деревянные квадратики паркета. Их нанизали на ниточку и тянули. Они ползли Срубову под ноги, и он сам, не зная для чего, быстро считал:
-- ...Три... семь... пятнадцать... двадцать один...
На полу серые, на стенах белые -- вывески отделов. Не смотрел, но видел. Они тоже на ниточке.
Отсчитал шестьдесят семь серых, сбился. Остановился, повернул назад. Раздраженно посмотрел на рыжие усы Моргунова. А когда понял,- сдвинул брови, махнул рукой. Застучал каблуками вперед. Мысленно твердил: "...Манти-менты... санти-менты... санти..."
Злился, но не мог отвязаться.
-- ...Санти-менты... менты-санти...
На площади лестницы часовой. И сзади этот зритель, свидетель ненужный. Срубову противно, что на него смотрят, что так светло. А тут ступеньки. И опять пошло.
Последний часовой. Скорее. Дверь. Двор. Снег. Светлее, чем в коридоре.
И тут штыки. Целый частокол. И Моргунов, бестактный, лепится к левому рукаву, вяжется с разговором.
Отец Василий все с поднятым крестом. Приговоренные около него на коленях. Пытались петь хором. Но пел каждый отдельно.
-- Со свя-ты-ми упо-ок-о-о-о...
Женщин только пять. А мужских голосов не слышно. Страх туго набил стальные обручи на грудные клетки, на глотки и давил. Мужчины тонко, прерывисто скрипели:
-- Со свя-ты-ми... свят-ты-ми...
Комендант тоже надел полушубок. Только желтый. В подвал спустился с белым листом--списком.
Тяжелым засовом громыхнула дверь.
У певших нет языков. Полны рты горячего песку. С колен встать все не смогли. Ползком в углы, на нары, под нары. Стадо овец. Визг только кошачий. Священник, прислонясь к стене, тихо заикался:
-- ... упо-по-по-о-о...
И громко портил воздух.
Комендант замахал бумагой. Голос у него сырой, гнетущий -- земля. Назвал пять фамилий--задавил, засыпал. Нет сил двинуться с места. Воздух стал как в растревоженной выгребной яме. Комендант брезгливо зажал нос.
Длинноусый есаул подошел, спросил:
-- Куда нас?
Все знали--на расстрел. Но приговора не слышали. Хотели окончательно, точно. Неизвестность хуже.
Комендант суров, серьезен. Так вот прямо, не краснея, не смущаясь, глаза в глаза уставил и заявил:
-- В Омск.
Есаул хихикнул, присел.
-- Подземной дорогой?
Полковнику Никитину тоже смешно. Согнул широкую гвардейскую спину и в бороду:
-- Хи-хи...
И не видел, что из-под него и из-под соседа генерала Треухова ползли по нарам топкие струйки. На полу от них болотца и пар.
Пятерых повели. Дверь плотно загородила выход. Лязгнул люк во двор. Шум автомобилей яснее. И был похож он на стук комьев мерзлой земли в железную дверь подвала. Запертым показалось, что их заживо засыпают.
-- Ту-ту-ту-ту-ту. Фр-ту-ту. Фр-ту-ту.
Капитан Боженко встал у стены. Подбоченился. Голову поднял. Под потолком слабенькая лампочка. Капитан подмигнул ей.
-- Меня, брат, не найдут.
И на четвереньках под нары.
Из угла поручик Снежницкий показывал всем синий мертвый язык. От коменданта Скачков его спрятал. А себе горло не перерезал. Вертел в руках стекло и не решался.
Маленький огненный волдырек на потолке неожиданно лопнул. Гной из него черной смолой всем в глаза. Тьма. В темноте не страх--отчаяние. Сидеть и ждать невозможно. Но стены, стены. Кирпичный пол. Ползком с визгом по нему. Ногтями, зубами в сырые камни.
Срубову и пяти выведенным показалось, что узкий снежный двор -- накаленный добела металлический зал. Медленно вращаясь на дне трехэтажного каменного колодца, зал захватил людей и сбросил в люк другого подвала на противоположном конце двора. В узком горле винтовой лестницы у двоих захватило дыхание, закружились головы--упали. Остальных троих сбили с ног. На земляной пол скатились кучей.
Второй подвал без нар изогнут печатной буквой Г. В коротком крючке каменной буквы, далеком от входа, мрак. В длинном хвосте -- день. Лампы сильнее через каждые пять шагов. На полу все бугорки, ямки видны. Никогда не спрятаться. Стены кирпичными скалами сошлись вплотную, спаялись острыми четкими углами. Сверху навалилась каменная пустобрюхая глыба потолка. Не убежать. Кроме того, конвоиры--сзади, спереди, с боков. Винтовки, шашки, револьверы, красные, красные звезды. Железа, оружия больше, чем людей.
"Стенка" белела на границе светлого хвоста и неосвещенного изгиба. Пять дверей, сорванных с петель, были приставлены к кирпичной скале. Около -- пять чекистов. В руках большие револьверы. Курки -- черные знаки вопросов--взведены.
Комендант остановил приговоренных, приказал:
-- Раздеться.
Приказание, как удар. У всех пятерых дернулись и подогнулись колени. А Срубов почувствовал, что приказание коменданта относится и к нему. Бессознательно расстегнул полушубок. И в то же время рассудок убеждал, что это вздор, что он предгубчека и должен руководить расстрелом. Овладел собой с усилием. Посмотрел на коменданта, на других чекистов--никто не обращал на него внимания.
Приговоренные раздевались дрожащими руками. Пальцы, похолодевшие, не слушались, не гнулись. Пуговицы, крючки не расстегивались. Путались шнурки, завязки. Комендант грыз папиросу, торопил:
-- Живей, живей.
У одного завязла в рубахе голова, и он не спешил се высвободить. Раздеться первым никто не хотел. Косились друг на друга, медлили. А хорунжий Кашин совсем не раздевался. Сидел скорчившись, обняв колени. Смотрел отупело в одну точку на носок своего порыжевшего порванного сапога. К нему подошел Ефим Соломин. Револьвер в правой руке за спиной. Левой погладил по голове. Кашин вздрогнул, удивленно раскрыл рот, а глаза на чекиста.
-- Че призадумался, дорогой мой? Аль спужался? А рукой все по волосам. Говорит тихо, нараспев.
-- Не бойсь, не бойсь, дорогой. Смертушка твоя еще далече. Страшного покудова ще нету-ка. Дай-ка я те пособлю курточку снять.
И ласково и твердо-уверенно левой рукой расстегивает у офицера френч.
-- Не бойсь, дорогой мой. Теперь рукавчик сымем. Каши" раскис. Руки растопырил покорно, безвольно. По лицу у него слезы. Но он не замечал их. Соломин совсем овладел им.
--Теперь штаники. Ниче, ниче, дорогой мой.
Глаза у Соломина честные, голубые. Лицо скуластое, открытое. Грязноватые мочала на подбородке и на верхней губе редкой бахромой. Раздевал он Кашина как заботливый санитар больного.
-- Подштаннички...
Срубов ясно до боли чувствовал всю безвыходность положения приговоренных. Ему казалось, что высшая мера насилья не в самом расстреле, а в этом раздевании. Из белья на голую землю. Раздетому среди одетых. Унижение предельное. Гнет ожидания смерти усиливался будничностью обстановки. Грязный пол, пыльные стены, подвал. А может быть, каждый из них мечтал быть председателем Учредительного
собрания? Может быть, первым министром ревставрированной монархии в России? Может быть, самим императором? Срубов тоже мечтал стать Народным Комиссаром не только в РСФСР, но даже и МСФСР. И Срубову показалось, что сейчас вместе с ними будут расстреливать и его. Холод тонкими иглами колол спину. Руки теребили портупею, жесткую бороду.
Голый костлявый человек стоял, поблескивая пенсне. Он первым разделся. Комендант показал ему на нос:
-- Снимите.
Голый немного наклонился к коменданту, улыбнулся. Срубов увидел тонкое интеллигентное лицо, умный взгляд и русую бородку.
-- А как же тогда я? Ведь я тогда и стенки не увижу.
В вопросе, в улыбке наивное, детское. У Срубова мысль: никто никого и не собирается расстреливать. А чекисты захохотали. Комендант выронил папиросу.
-- Вы славный парень, черт возьми. Ну ничего, мы вас подведем. А пенсне-то все-таки снимите.
Другой, тучный, с черной шерстью на груди, тяжелым басом:
-- Я хочу дать последнее показание.
Комендант обернулся к Срубову. Срубов подошел ближе. Вынул записную книжку. Записывать стал не вдумываясь в смысл показания, не критикуя его. Был рад отсрочке решительного момента. А толстый врал, путался, тянул.
-- Около леска, между речкой и болотом, в кустах... Говорил, что отряд белых, в котором он служил, закопал где-то много золота. Никто из чекистов ему не верил. Все знали, что он только старается выиграть время. В конце концов приговоренный предложил отдалить его расстрел, взять его проводником, и он укажет, где зарыто золото.
Срубов положил записную книжку в карман. Комендант, смеясь, хлопнул голого по плечу:
-- Брось, дядя, вола крутить. Становись.
Разделись уже все. От холода терли руки. Переступали на месте босыми ногами. Белье и одежда пестрой кучей. Комендант сделал рукой жест--пригласил.
-- Становитесь.
Тучный в черной шерсти завыл, захлебнулся слезами. Уголовный бандит с тупым, равнодушным лицом подошел к одной из дверей. Кривые волосатые ноги с огромными плоскими ступнями расставил широко, устойчиво. Сухоногий ротмистр из карательного отряда крикнул:
-- Да здравствует советская власть!
С револьвером против него широконосый, широколицый, бритый Ванька Мудыня. Махнул перед ротмистром жилистым татуированным матросским кулаком. И с сонным плевком через зубы, с усмешкой:
-- Не кричи--не помилуем.
Коммунист, приговоренный за взяточничество, опустил круглую стриженую голову, в землю глухо сказал:
-- Простите, товарищи.
А веселый с русой бородкой, уже без пенсне, и тут всех рассмешил.
Стал, скроил глупенькую рожицу.
-- Вот они какие, двери-то на тот свет--без петель. Теперь буду знать.
И опять Срубов подумал, что их не будут расстреливать. А комендант, все смеясь, приказал:
-- Повернитесь. Приговоренные не поняли.
-- Лицом к стенке повернитесь, я к нам спиной.
Срубов знал, что, как только они станут повертываться, пятеро чекистов одновременно вскинут револьверы и в упор каждому выстрелят в затылок.
Пока наконец голые поняли, чего хотят от них одетые, Срубов успел набить и закурить потухшую трубку. Сейчас повернутся и -- конец. Лица у конвоиров, у коменданта, у чекистов с револьверами, у Срубова одинаковы--напряженно-бледные. Только Соломин стоял совершенно спокойно. Лицо у него озабочено не более, чем то нужно для обыденной, будничной работы. Срубов глаза в трубку, на огонек. А все-таки заметил, как Моргунов, бледный, ртом хватал воздух, отвертывался. Но какая-то сила тянула его в сторону пяти голых, и он кривил на них лицо, глаза. Огонек в трубке вздрогнул. Больно стукнуло в уши. Белые сырые туши мяса рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами быстро отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги. Тучный с звонким визгом вздохнул в последний раз. Срубов подумал: "Есть душа или нет? Может быть, это душа с визгом выходит?"
Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на ноги петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно.
В следующей пятерке был поп. Он не владел собой. Еле тащил толстое тело на коротких ножках и тонко дребезжал:
-- Святый боже, святый крепкий...
Глаза у него лезли из орбит. Срубов вспомнил, как мать стряпала из теста жаворонков, вставляла им из изюма глаза. Голова попа походила на голову жаворонка, вынутого из печи с глазами-изюминками, надувшимися от жару. Отец Василий упал на колени:
-- Братцы, родимые, не погубите...
А для Срубова он уже не человек--тесто, жаворонок из теста. Нисколько не жаль такого. Сердце затвердело злобой. Четко бросил сквозь зубы:
-- Перестань ныть, божья дудка. Москва слезам не верит. Его грубая твердость толчок и другим чекистам. Мудыня крутил цигарку:
-- Дать ему пинка в корму--замолчит.
Высокий, вихляющийся Семен Худоногов и низкий, квадратный, кривоногий Алексей Боже схватили попа, свалили, стали раздевать, он опять затянул, задребезжал стеклом в рассохшейся раме:
Поп замолчал -- мутные глаза на Соломина. Худоногов и Боже отошли.
-- Братцы, не раздевайте меня. Священников полагается хоронить в облачении.
Соломин ласков.
-- В лопотине-то те, дорогой мои, чижеле. Лопотина, она тянет. Поп лежал на земле. Соломин сидел над ним на корточках, подобрав на колени полы длинной серой шинели, расстегивал у него черный
репсовый подрясник.
-- Оно этто нече, дорогой мой, что раздеем. Вот надоть бы тебя ще в баньке попарить. Когды человек чистый да разначищенный, тожно ему лекше и помирать. Чичас, чичас всю эту бахтерму долой с тебя. Ты у меня тожно, как птаха, крылышки расправишь.
У священника тонкое полотняное белье. Соломин бережно развязал тесемки у щиколоток.
-- В лопотине тока убийцы убивают. А мы не убиваем, а казним. А казнь, дорогой мой, дело великая.
Один офицер попросил закурить. Комендант дал. Офицер закурил и стаскивая брови, спокойно щурился от дыма.
-- Нашим расстрелом транспорта не наладите, продовольственного вопроса не разрешите.
Срубов услышал и разозлился еще больше.
Двое других раздевались, как в предбаннике, смеясь, болтали о пустяках, казалось, ничего не замечали, не видели и видеть не хотели. Срубов внимательно посмотрел на них и понял, что это только маскарад -глаза у обоих были мертвые, расширенные от ужаса. Пятая, женщина,--крестьянка, раздевшись, спокойно перекрестилась и стала пол револьвер.
А с папироской, рассердивший Срубова, не захотел повертываться спиной.
-- Я прошу стрелять меня в лоб.
Срубов его обрезал:
-- Системы нарушить не могу--стреляем только в затылок. Приказываю повернуться.
У голого офицера воля слабее. Повернулся. Увидел в дереве двери массу дырочек. И ему захотелость стать маленькой, маленькой мушкой, проскользнуть в одну из этих дырок, спрятаться, а потом найти в подвале какую-нибудь щелку и вылететь на волю. (В армии Колчака он мечтал кончить службу командиром корпуса -- полным генералом.) И вдруг та дырка, которую он облюбовал себе, стала огромной дырой. Офицер легко прыгнул в нее и умер. Зрачок у него в правом открытом глазу был такой же широкий и неровный, как новая дырка в двери от пули, пробившей ему голову.
У отца Василия живот--тесто, вывалившееся из квашни на пол. (Отец Василий никогда не думал стать архиереем. Но протодьяконом рассчитывал.)
За ноги веревками потащили и этих в темный загиб. Все они--каждый по-своему--мечтали жить и кем-то быть. Но стоит ли об атом говорить, когда от каждого из них осталось только по три, по четыре пуда парного мяса?
Следующую пятерку не приводили, пока не была засыпана кровь и не убраны трупы. Чекисты крутили цигарки.
-- Ефим, как жаба, ты завсегда веньгашься с ними? -- квадратный Боже спрашивал. Соломин тер пальцем под носом.
-- А че их дражнить и на них злобиться? Враг он когды не пойманный. А тутока скотина он бессловесная. А дома, когды по крестьянству приходилось побойку делать, так завсегда с лаской. Подойдешь, погладишь, стой, Буренка, стой. Тожно она и стоит. А мне того и надо, половчея потом-то.
Расстреливали пятеро--Ефим Соломин, Ванька Мудыня, Семен Худоногов, Алексей Боже, Наум Непомнящих. Из них никто не заметил, что в последней пятерке была женщина. Все видели только пять парных окровавленных туш мяса.
Трое стреляли как автоматы. И глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно. Ждали, пока приговоренные разденутся, встанут, механически поднимали револьверы, стреляли, отбегали назад, заменяли расстрелянные обоймы заряженными. Ждали, когда уберут трупы и приведут новых. Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой. Тогда они матерились, лезли с кулаками, с рукоятками револьверов. И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти и напиться до потери сознания. Но не было сил. Кто-то огромный, властный заставлял торопливо поднимать руку и приканчивать раненого.
Так стреляли Ванька Мудыня, Семен Худоногов, Наум Непомнящих.
Один Ефим Соломин чувствовал себя свободно и легко. Он знал твердо, что расстреливать белогвардейцев так же необходимо, как необходимо резать скот. И как не мог он злиться на корову, покорно подставляющую ему шею для ножа, так не чувствовал злобы и по отношению к приговоренным, повертывавшимся к нему открытыми затылками. Но не было у него и жалости к расстреливаемым. Соломин знал, что они враги революции. А революции он служил охотно, добросовестно, как хорошему хозяину. Он не стрелял, а работал.
(В конце концов для нее не важно, кто и как стрелял. Ей нужно только уничтожить своих врагов.)
После четвертой пятерки Срубов перестал различать лица, фигуры приговоренных, слышать их крики, стоны. Дым от табаку, от револьверов, пар от крови и дыханья--дурнящий туман. Мелькали белые тела, корчились в предсмертных судорогах. Живые ползали на коленях, молили. Срубов молчал, смотрел и курил. Оттаскивали в сторону расстрелянных. Присыпали кровь землей. Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой.
В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянных, кричал сверху:
-- Тащи!
Трупы с мотающимися руками и ногами поднимались к потолку, исчезали. А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих. И топали, топали стальные ноги грузовиков. Глухими вздохами из подземелья во двор...
Тащили. Тащили.
Подошел комендант.
-- Машина, товарищ Срубов. Завод механический.
Срубов кивнул головой и вспомнил снопоогненный зал двора. Вертится зал, перекидывает людей из подвала в подвал. А во всем доме огни, машины стучат. Сотни людей заняты круглые сутки. И тут ррр-ах-рр-ррр-ах. С гулким лязгом, с хрустом буравят черепа автоматические сверла. Брызжут красные непрогорающие опилки. Смазочная мазь летит кровяными сгустками мозга. (Бурят или буравят ведь не только землю, когда хотят рыть артезианский колодец или найти нефть. Иногда ведь приходится проходить целые толщи камня, жилы руд, чтобы добуриться или добуравиться до чистой земли, необходимо пройти стальными сверлами костяные пласты черепов, кашеобразные трясины мозгов, отвести в сточные трубы и ямы гейзеры крови.) Кровью парной, потом едким человечьим, испражнениями пышет подвал. И туман, туман, дым. Лампочки с усилием таращат с потолка слепнущие огненные глаза. Холодной испариной мокнут стены. В лихорадке бьется земляной пол. Желто-красный, клейкий, вонючий студень стоит под ногами. Воздух отяжелел от свинца. Трудно дышать. Завод.
-- Да здравствует государь император. Стреляй, красная сволочь. Господи, помилуй. Долой коммунистов. Пощадите. Пострелял и вас, краснорожие.
Ррр-ррр.
Тащили.
-- Невинно погибаю. У-у-у.
-- Брось.
Ррр.
Тащили.
Умоля-я-ю.
Ррр-у-у-ххх.
Тащили.
Ванька Мудыня, Семен Худоногов, Наум Непомнящих мертвенно-бледные, устало расстегивающие полушубки с рукавами, покрасневшими от крови. Алексей Боже с белками глаз, воспаленными кровавым возбуждением, с лицом, забрызганным кровью, с желтыми зубами в красном оскале губ, в черной копоти усов. Ефим Соломин с деловитостью, серьезной и невозмутимой, трущий под курносым носом, сбрасывающий с усов и бороды кровяные запекшиеся сгустки, поправляющий захватанный козырек, оторвавшийся наполовину от зеленой фуражки с красной звездой. (Но разве интересно Ей это? Ей необходимо только заставить убивать одних, приказать умирать другим. Только. И чекисты, и Срубов, и приговоренные одинаково были ничтожными пешками, маленькими винтиками в этом стихийном беге заводского механизма. На этом заводе уголь и пар--Ее гневная сила, хозяйка здесь Она -- жестокая и прекрасная.) И Срубов, закутанный в черный мех полушубка, в рыжий мех шапки, в серый дым незатухающей трубки, почувствовал Ее дыхание. И от ощущения близости той новой напряженной энергии рванул мускулы, натянул жилы, быстрее погнал кровь. Для Нее и в Ее интересах Срубов готов на все. Для Нее и убийство--радость. И если нужно будет, то он не колеблясь сам станет лепить пули в затылки приговоренных. Пусть хоть один чекист попробует струсить, отступиться,-- он сейчас же уложит его на месте. Срубов полон радостной решимости.
Для Нее и ради Нее.
Но случались растопорки. Молодой красавец гвардеец не хотел раздеваться. Кривил топкие аристократические губы, иронизировал:
-- Я привык, чтобы меня раздевали холуи. Сам не буду. Наум Непомнящих злобно ткнул его в грудь дулом нагана.
-- Раздевайся, гад.
-- Дайте холуя.
Непомнящих и Худоногов схватили упрямого за ноги, свалили. Рядом почти без чувств генерал Треухов. Хрипел, задыхался, молил. В горле у него шипело, словно вода уходила в раскаленный песок. Его тоже пришлось раздевать. Соломин плевался, отвертывался, когда стаскивал штаны с красными лампасами.
Тьфу! Не продыхнешь. Белье-то како обгадил.
Гвардеец, раздетый, стал, сложил руки на груди и ни шагу. Заявил с гордостью:
-- Не буду перед всякой мразью вертеться. Стреляй в грудь русского офицера.
Отхаркался и Худоногову в глаза. Худоногов в бешенстве сунул в губы офицеру длинный ствол маузера и, ломая белую пластинку стиснутых зубов, выстрелил. Офицер упал навзничь, беспомощно дернув головой и махнув руками. В судорогах тело заиграло мраморными мускулами атлета. Срубову на одну минуту стало жаль красавца. Однажды ему было также жаль кровного могучего жеребца, бившегося на улице с переломленной ногой. Худоногов рукавом стирал с лица плевок. Срубов ему строго:
-- Не нервничать.
И властно и раздраженно:
-- Следующую пятерку. Живо. Распустили слюни.
Из пятерки остались две женщины и прапорщик Скачков. Он так и не перерезал себе горла. И уже голый все держал в руках маленький осколок стекла.
Полногрудая вислозадая дама с высокой прической дрожала, не хотела идти к "стенке". Соломин взял ее под руку:
-- Не бойсь, дорогая моя. Не бойсь, красавица моя. Мы тебе ничо не сделаем. Вишь, туто-ка друга баба.
Голая женщина уступила одетому мужчине, С дрожью в холеных
ногах, тонких у щиколоток, ступала по теплой липкой слизи пола. Соломин вел ее осторожно с лицом озабоченным.
Другая--высокая блондинка. Распущенными волосами прикрылась до колен. Глаза у нее синие. Брови густые, темные. Она совсем детским голосом и немного заикаясь:
-- Если бы вы зн-знали, товарищи... жить, жить как хочется...
И синевой глубокой на всех льет. Чекисты не поднимают револьверы. У каждого глаза --угли. А от сердца к ногам ноющая, сладкая истома. Молчал комендант. Неподвижно стояли пятеро с закопченными револьверами. А глаза у всех неотрывно на все. Стало тихо. Испарина капала с потолка. Об пол разбивалась с мягким стуком.
Запах крови, парного мяса будил в Срубове звериное, земляное. Схватить, сжать эту синеглазую. Когтями, зубами впиться в нее. Захлебнуться в соленом красном угаре... Но Та, которую любил Срубов, которой сулил, была здесь же. (Хотя, конечно, какое бы то ни было противопоставление, сравнение Ее с синеглазой немыслимо, абсурдно.) А потому -- решительно два шага вперед. Из кармана черный браунинг. И прямо между темных дуг бровей, в белый лоб никелированную пулю. Женщина всем телом осела вниз, вытянулась на полу. На лбу, на русых волосах змейкой закрутились кровавые кораллы. Срубов не опускал руки. Скачков -- в висок. Полногрудая рядом без чувств. Над ней нагнулся Соломин и толстой пулей сорвал крышку черепа с пышной прической.
Браунинг в карман. Отошел назад. В темном конце подвала трупы друг на друга лезли к потолку. Кровь от них в светлый конец ручейками. Уставший Срубов видел целую красную реку. В дурманящем тумане все покраснело. Все, кроме трупов. Те белые. На потолке красные лампы. Чекисты во всем красном. А в руках у них не револьверы -- топоры. Трупы не падают--березы белоствольные валятся. Упруги тела берез. Упорно сопротивляется в них жизнь. Рубят их--они гнутся, трещат, долго не падают, а падая, хрустят со стоном. На земле дрожат умирающими сучьями. Сбрасывают чекисты белые бревна в красную реку. В реке вяжут в плоты. А сами рубят, рубят. Искры огненные от ударов.
Окровавленными зубами пены грызет кирпичные берега красная река. Вереницей плывут белоствольные плоты. Каждый из пяти бревен. На каждом пять чекистов. С плота на плот перепрыгивает Срубов, распоряжается, командует.
А потом, когда ночь, измученная красной бессонницей, с красными воспаленными глазами, задрожала предутренней дрожью, кровавые волны реки зажглись ослепительным светом. Красная кровь вспыхнула сверкающей огненной лавой. И не пол трясся в лихорадке--земля колебалась. Извергаясь, грохотал вулкан.
Трр-ах-ррр-ух-ррр.
Размыты, разрушены стены подвала. Затоплены двор, улицы, город. Жгучая лава льется и льется. На недосягаемую высоту выброшен Срубов огненными волнами. Слепит глаза светлый, сияющий простор. Но нет в сердце страха и колебаний. Твердо, с поднятой головой стоит Срубов в громе землетрясения, жадно вглядывается В даль. В голове только одна мысль--о Ней.
‹ Зазубрин В.Я. Щепка. Повесть о революции и о личности.
Блокада Ленинграда, "доска Маннергейма" и забытые уроки истории
Почему же решение установить "доску Маннергейма" вызвало негодование большого количества граждан Санкт-Петербурга, и как его следует оценивать с точки зрения истории и права?
14 сентября в Смольнинском районном суде рассматривается иск гражданина Санкт-Петербурга к правительству города о признании незаконным установки доски и ее демонтаже.
Как участник этого судебного процесса, предлагаю обратить внимание на следующие исторические и правовые факты об участии финских военных в блокаде и правомерности установки "доски Маннергейма".
Блокада Ленинграда, "доска Маннергейма" и забытые уроки истории
Илья Ремесло, юрист, для МИА "Россия сегодня"
8 сентября Санкт-Петербург и вся Россия вспоминают скорбную дату: 75-ю годовщину со дня начала блокады Ленинграда. Блокада, унесшая сотни тысяч жизней и причинившая страдания миллионам, остается беспрецедентным актом целенаправленного геноцида мирного населения. Более 600 тысяч человек умерли за годы блокады, более 90% из них умерли от голода. Преступление против города уникально в своей чудовищности — оно не было обычной военной осадой города. Нацистское командование целенаправленно выбрало своей целью уничтожение мирного населения.
В директиве начальника штаба военно-морских сил Германии № 1601 от 22 сентября 1941 года "Будущее города Петербурга" говорилось, что Гитлер "принял решение стереть город Ленинград с лица земли… Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты… мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения".
Нацистские преступники в итоге получили приговор Нюрнбергского трибунала, в котором была дана оценка и блокаде Ленинграда.
Гражданское население блокадного Ленинграда сооружает укрепления на улицах города
Однако, по политическим причинам (сепаратный выход Финляндии из войны и ее новая, прозападная ориентация) осталась в тени роль финского военного командования как союзника нацистской Германии и главного соучастника блокады.
В последнее время предпринимаются активные попытки оправдания как финской агрессии против СССР, так и героизации финских военных. Главным объектом таких попыток является маршал Карл Маннергейм, которому недавно была установлена памятная доска в Санкт-Петербурге.
Почему же решение установить "доску Маннергейма" вызвало негодование большого количества граждан Санкт-Петербурга, и как его следует оценивать с точки зрения истории и права? 14 сентября в Смольнинском районном суде рассматривается иск гражданина Санкт-Петербурга к правительству города о признании незаконным установки доски и ее демонтаже.
Как участник этого судебного процесса, предлагаю обратить внимание на следующие исторические и правовые факты об участии финских военных в блокаде и правомерности установки "доски Маннергейма".
Финляндия и "новый порядок" в Европе
Уже 21 июня 1941 года Финляндия начала проводить военные операции против СССР совместно с ВМС и ВВС Германии, которым была предоставлена площадка для нанесения ударов по территории СССР.
Ленинградцы расчищают улицы родного города после первой блокадной зимы
25 июня 1941 года СССР нанес ответный удар по девятнадцати аэродромам Финляндии, где базировались самолёты ВВС Финляндии и германской 5-й воздушной армии. Это событие было использовано Финляндией как casus belli, и в этот же день парламент Финляндии проголосовал за войну с СССР.
В финской и отечественной прозападной историографии можно встретить мнение, что Финляндия и Маннергейм оказались "между молотом и наковальней" к началу Великой Отечественной войны. Финны якобы чуть ли не вынужденно вступили в союз против СССР, желая лишь вернуть потерянные территории, при этом военные действия против Ленинграда якобы не велись вовсе, так как Маннергейм "испытывал ностальгию" по городу, в котором он жил ранее.
Однако факты говорят об обратном.
По мирному договору между СССР и Финляндией 1941 года Финляндия обязалась не открывать военных действий в отношении СССР и не вступать ни в какие враждебные союзы. Однако задолго до 22 июня 1941 года Финляндия вступила в тайные переговоры с Германией и подтвердила намерение заключить союз. Не скрывало этого и нацистское командование: так, 22 июня 1941 года Гитлер обратился к солдатам Восточного фронта с призывом, в котором он упомянул о Финляндии, сказав, что "немецкие и финские войска стоят на берегах Северного Ледовитого океана плечом к плечу, защищая финскую землю". Речь Гитлера опубликовала на первой полосе крупнейшая газета Финляндии "Хельсинкин Саномат".
Таким образом, курс Финляндии на союз с Гитлером был вполне осознанным шагом.
"Жертва", ставшая агрессором
Не выдерживает критики и аргумент, что вступление Финляндии в союз против СССР было продиктовано стремлением вернуть "несправедливо отобранные" территории в период войны 1939-1940 годов.
Как закончилась советско-финляндская война. Архивные кадры
Так, в ноябре 1941 года западные союзники по антигитлеровской коалиции направили Финляндии ноту с требованием дать ответ: какие мотивы и цели движут Финляндией в войне против СССР. Правительство Финляндии в ответной ноте от 11 ноября 1941 г. заявило, что "Финляндия стремится обезвредить и занять наступательные позиции противника, в том числе лежащие далее границ 1939 года".
Далее в ноте содержалась ключевая фраза: "Было бы настоятельно необходимо для Финляндии и в интересах действенности ее обороны предпринять такие меры уже в 1939 г. во время первой фазы войны, если бы только силы были для этого достаточны".
Группа разведчиков на лыжах. Советско-финская война
24 июня 1941 года, еще до нанесения удара со стороны СССР, финский посланник в Берлине Кивимяки вручил нацистскому преступнику Герману Герингу высшую военную награду — Железный крест. На встрече Геринг прямо заявил: "Финляндия сможет теперь сражаться вместе с Германией за обладание таких границ, которые будут гораздо легче защищать и, чтобы при этом имелись в виду этнические факторы".
Сообщая об этом в Хельсинки, финский посол сообщил: "Мы можем теперь взять что захотим, также и Петербург, который, как и Москву, лучше уничтожить… Россию надо разбить на небольшие государства".
Наконец, 11 сентября 1941 года президент Финляндии Ристо Рюти заявил германскому посланнику в Хельсинки: "Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке… Ленинград надо ликвидировать как крупный город". Вот такую "самооборону" и "возврат утраченных территорий" готовило финское командование СССР и Ленинграду.
Маннергейм как соучастник преступления против Ленинграда
Сам Маннергейм, занимая высшую военную должность в Финляндии, активно поддерживал курс немецко-финского руководства на агрессию и порабощение СССР.
В своем знаменитом Приказе № 4 Маннергейм указал: "В этот исторический момент финские и немецкие солдаты вновь, как и во время освободительной войны в Финляндии в 1918 году, стояли плечом к плечу как товарищи в битве с большевизмом, с Советским Союзом… Это славное братство по оружию будет воодушевлять моих воинов в борьбе против общего врага". А в его приказе № 3 обозначалась ближайшая цель — "освобождение Карелии".
5 июня 1941 года Маннергейм встретился с генералом Талвела, командующим финским 6-м корпусом, который получил задачу наступать на ленинградском направлении.
В своих мемуарах Талвела пишет: "Маршал объявил мне, что Германия на днях совершит нападение на Советский Союз… немцы не просят нас ни о чем другом, кроме как нанести сильнейший удар в направлении Ленинграда. Он объявил о создании специальной группы для осуществления этого удара и предложил мне ею командовать…".
Когда 1 сентября 1941 года финские войска вышли на Карельском перешейке к старой государственной границе, перед командованием встал вопрос о дальнейшем продвижении. Маннергейм принял решение продвигаться вперед через границу так далеко, как это окажется выгодным для занятия позиций для наступления на Ленинград, его блокады. Финские войска форсировали р. Сестру, взяли Старый Белоостров и вышли на ближние подступы к Сестрорецку. Финская армия принимала деятельное участие в блокаде Ленинграда вплоть до 1943-1944 годов, когда части, блокировавшие город, были разбиты контрнаступлением Советской армии.
4 сентября 1941 года нацистский генерал Йодль по поручению Гитлера вручил Маннергейму Железные кресты всех трех степеней, дабы отметить успехи финских вооруженных сил.
Генштаб финской армии, отчитываясь перед МИДом Финляндии, указывал: "Наступление на петербургские укрепления, имеющиеся между границей и Петербургом, потребуют, вероятно, много жертв, поскольку сильно защищены, и не лучше ли брать его с юга или же вообще, не заставить ли капитулировать жителей города с помощью голода".
Блокадный Ленинград. Женщины собирают останки убитой лошади и грузят на сани, чтобы потом использовать мясо в пищу
Неудивительно, что, когда Финляндия подписала соглашение о перемирии, английское агентство "Пресс Ассошиэйшн" заключило: "По общему мнению, Финляндия сравнительно легко вышла из войны, в особенности если вспомнить, что ее участие в войне на стороне немцев явилось причиной одной из ужаснейших осад, которые России пришлось вынести в истории войн, а именно: осады Ленинграда".
Концлагеря и резня в Выборге
Позволю себе процитировать лишь малую часть документов, проливающих свет на иные военные преступления финской армии на подступах к Ленинграду. Чрезвычайной государственной комиссией по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников было установлено: "Фашистское командование в сентябре 1941 года организовало в городе Олонце Карело-Финской ССР пересыльный лагерь № 17…Количество содержавшихся в лагере военнопленных колебалось всё время от 600 до 1000 человек единовременно. Комендант лагеря лейтенант Тойв Сойнинен в пьяном виде приходил в бараки и лично избивал военнопленных, а также приказывал избивать их своим подчинённым. За первые шесть месяцев 1942 года из общего числа зарегистрированных 1888 больных в госпитале умерло от общей слабости, истощения и отёчности 588 человек. Трупы умерших и замученных военнопленных закапывались в общей траншее, вырытой специально для этого в 100 метрах от лагеря.
…На основании исследования трупов, показаний свидетелей установлено, что финско-фашистские палачи морили голодом советских военнопленных, применяли к ним пытки и истязания, а также расстрелы".
Маннергейм, как занимавший высший военный пост и руководивший наступлением, не мог не знать о творившихся зверствах. Комиссия установила, что виновными за все злодеяния, совершённые финско-фашистскими захватчиками на территории Карело-Финской ССР, являются правительство Финляндии и командование финской армии.
Перенесемся в более ранний период деятельности Маннергейма, когда Финляндия, получив независимость от большевиков, погрузилась в пучину гражданского противостояния. Заняв Выборг, егеря, подчиненные Маннергейма, сотнями расстреливали мирное русское население, не имеющее отношения к большевикам.
Историк, доцент Хельсинкского университета Теему Кескисарья отмечает: "В течение двух суток были расстреляны около 400 человек, в подавляющем большинстве — русские, не имеющие никакого отношения к красному движению. Это была самая кровавая и массовая казнь в Финляндии".
Позиция сторонников Маннергейма и "консолидация общества"
Очевидно, что захватническая и преступная деятельность Маннергейма принесла колоссальные смерти и страдания жителям блокадного Ленинграда, да и советским гражданам в целом.
Подчеркну, что закон Санкт-Петербурга "О мемориальных досках в Санкт-Петербурге" предусматривает, что не могут устанавливаться мемориальные доски, увековечивающие историческую память о лицах, питавших ненависть к нашему Отечеству, несущих ему зло и несправедливость. Таким образом, для установки доски Маннергейму нет ни исторических, ни правовых оснований. Факт незаконности установки доски признан уже как прокуратурой, так и органами государственной власти Санкт-Петербурга.
Изложенные выше факты, как правило, игнорируются сторонниками установки "доски Маннергейма". Они обычно переводят разговор в иную плоскость, перечисляют заслуги "русского офицера" Маннергейма до революции. Говорят примерно так: "Ведь история России не заканчивается в 1917 году, нужно искать символы, объединяющие российское общество".
Но по такой логике можно установить мемориальную доску любому из нацистских преступников либо предателю Власову, который до своего перехода на сторону Гитлера был безупречным военным — "ведь история России не заканчивается в 1941 году".
Уверен, что исторические фигуры вроде Маннергейма следует оценивать комплексно, избегая выдергивания одного исторического периода. Иначе в чем смысл установки доски, если значимым и заслуживающим памяти объявляется лишь то, что было "до 1917 года"? В этом ли состоит "объединение российского общества", или же наоборот — подобные действия его лишь разделяют и провоцируют всеобщее возмущение? Особенно остро этот вопрос стоит в день 75-летия начала блокады Ленинграда. Мы должны беречь историческую память поколений и помнить причиненное городу зло.
Невозможно в одном городе совмещать "доску Маннергейма" и блокадную историческую доску "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!".
Отправлено: 09.09.16 01:22. Заголовок: Официальная позиция ..
Официальная позиция РОВС!
Gleb Hodkevich an Русский Обще-Воинский Союз (РОВС)
Позиция РОВСа по ситуации вокруг мемориальной доски Г.К. Маннергейму.
В связи с поступающими вопросами о ситуации вокруг доски маршалу Г.К. Маннергейму в С.-Петербурге, сообщаем.
Как следует из публикаций ряда СМИ, 8 сентября с.г. радикально настроенные группы разного толка, в т.ч. коммунистические, собираются организовывать акцию протеста и демонтаж своими силами доски маршалу К.Г. Маннергейму. Одновременно с этим раздаются голоса, призывающие к физической защите этой памятной доски. Органы правопорядка, как следует из сообщений СМИ - в курсе этой ситуации и выполняют свою функцию по защите порядка.
Как бы ни казалось справедливым защищать установленную доску, следует помнить, что администрация Центрального района Петербурга передала в городской комитет по культуре документы, согласно которым доска, к сожалению, была установлена незаконно и ее необходимо демонтировать (по крайней мере, до того времени, пока все необходимые документы об установке не будут оформлены госорганами должным образом или не будет принято иное решение). Однако демонтировать мемориальную доску, так же как и установить её, вправе только органы государственной власти на то уполномоченные. В данном случае – это органы исполнительной власти СПб или Федеральная служба судебных приставов, если соответствующее решение будет принято в суде.
Это означает, что любые самовольные попытки по демонтажу доски любыми другими лицами, в т.ч. общественными деятелями и организациями разного толка – являются актом вандализма и заведомо противоправны. Но и защита такой доски (по мнению районных властей, незаконно установленной) - в равной степени неправомерное действие. Оба деяния – и демонтаж, и физическая защита от демонтажа – любыми лицами, кроме государственных органов, выходят за рамки правового поля и оборачиваются против того, кто принимает в них участие.
В связи с этим настоятельно рекомендуем всем заинтересованным гражданам, общественным организация и т.д., предоставить разрешение вопроса о дальнейшей судьбе мемориальной доски Густаву Карловичу Маннергейму - органам государственной власти и воздержаться от участия в каких-либо провокациях, акциях и т.п., призванных расшатывать обстановку в городе и стране.
Красные никуда никогда и не уходили. Они всегда были у власти с 1917 года. Просто сейчас они трансформировались в элементарных жуликов. Хотя сегодняшние жулики единоросы прямые идейные потомки бандитов-большевиков.
Отправлено: 13.09.16 13:01. Заголовок: Ну, сейчас к власти ..
Ну, сейчас к власти рвутся и откровенные коммунисты без всяких масок.На днях в дебатах товарищ Сурайкин из "Коммунисты России" прямо призывал к реставрации советского строя и его героев...
Отправлено: 13.09.16 23:32. Заголовок: Игорь Ластунов пишет..
Игорь Ластунов пишет:
цитата:
"Откровенные коммунисты" к счастью сейчас очень слабы. КПРФ полностью подконтрольна правящему режиму, также как СР,ЛДПР и даже частично "Яблоко".
А есть на сегодняшний момент какая-то общественная организация,партия,иное общественное движение,вокруг которого могли бы объединиться приверженцы Белой идеи с целью популяризации истории движения,изучения,увековечивания памяти и проч .?Есть ассоциация историков ГВ,но ее деятельность от силы известна узкому кругу лиц и выражена в редких конференциях. Честно говоря не знал что РОВС еще существует,но если и так,то он вообще не заметен никак в общественной жизни (видимо это нечто вроде Мальтийского ордена сегодня,который тоже существует,но все его существование выражено в выпуске марок почтовых). У сегодняшней власти (поправьте,если не прав) странный взгляд на прошлое и культурная политика аналогичная.С одной стороны вроде как позиционируется преемственность современной России с Россией до 1917 г. и Белой идее.С другой стороны всячески культивируется советский период,найдено оправдание репрессиям,созданию ГУЛАга и проч. "прелестей" сов. прошлого,на первый план подаются успехи сов.власти,неудобные места нивелируются.Питерская когорта Пучков-Жуков-Юлин просто гимн спели сов.власти.И как-то создается впечатление,что у власть придержащих нет четкой концепции того как должна взвешенно подаваться история 20-го века,как нет и нормального учебника истории.До сих пор не создано ни одного взвешенного и правдивого фильма о ГВ (раньше был перекос в сторону красные хорошие-остальные-плохие,сегодня наоборот). Сразу как-то всплывает невольное сравнение с изучением ГВ в США и культивацией ее исторического наследия.Понятно конечно,что изучают ее больше времени и тем не менее-существует Институт изучения ГВ в США,Музей униформы армии Конфедерации,Музей истории медицины ГВ.У нас с этим как-то пока не идет-нет поддержки го-су-дар-ства.В лучшем случае-все на уровне частной инициативы отдельных лиц.
Отправлено: 13.09.16 23:57. Заголовок: Будучи в апреле сего..
Будучи в апреле сего года в г.Санкт-Петербург, общался с местными дворянами и "белогвардейцами". Но полностью разошлись во взглядах по поводу внешней политики Путина. Насчет "ассоциации историков гражданской войны" честно говоря ничего не слышал. Лично знаком с Голдиным и Волковым, но они работают сами по себе(естественно публикуясь в разных изданиях и участвуя в многочисленных конференциях). То же самое Венков. Единственно Венков сейчас массово клепает учеников и последователей. Сегодня в "нашем государстве" ,такое ощущение ,что нет никакой политики, не считая бряцания оружием и круглосуточной трансляции страшилок про "плохую Америку" и "разваливающуюся Украину".
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 105
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума