Отправлено: 25.05.22 01:39. Заголовок: «Поручик Голицын», а кто вас придумал?
«Поручик Голицын», а кто вас придумал?
«Поручик Голицын» — пожалуй, самая «белогвардейская» из песен, популярных в Советском Союзе 1970−80-х гг. Кто только ее ни исполнял: Аркадий Северный, Михаил Гулько, Вилли Токарев, Михаил Звездинский, Жанна Бичевская, Александр Малинин и еще многие певцы советских ресторанов и больших сцен. Вслед за популярностью «Поручика Голицына» росла и народная любовь к другим песням о царских и белых офицерах. Вопреки слухам и чаяниям публики, все они были написаны не белогвардейцами, а советскими бардами и шансонье (например, «Господа офицеры» А. Дольского, «Не надо грустить, господа офицеры...» В. Роменского, «Вальс юнкеров» и др.).
До 1960-х таких песен в СССР не сочиняли, они стали появляться вслед за фильмами о Гражданской войне, в которых белогвардейцев показывали интереснее, чем прежде, и порой даже романтизированными персонажами.
Городской романс в ля-миноре о «поручике Голицыне» лишь усиливал тренд интереса и симпатии к белым, потеснивший романтику революции. Ведь в романсе белогвардейцы делают все, что и полагается делать «людям чести» дворянам, которых вот-вот изгонят из пылающей в Гражданской войне России: пытаются не падать духом, идут эскадроном, раздают патроны, надевают ордена, достают бокалы и наливают вина, смотрят на корабль «Император», жалеют Родину и своих «девочек», которых уводят в какие-то кабинеты комиссары, пока они носят гордые звания поручиков и корнетов и сдерживают красных на Дону...
В общем, в 1980-е любить белых и ностальгировать по старой России стало модно. В среде молодых интеллигентов кто-то то и дело отыскивал у себя дворянские корни.
Слова ставшей «народной» песни «Поручик Голицын» в 1980−90-е (когда мода на белогвардейщину достигла своего пика) знал и периодически певал во время застолья почти каждый. Правда, вариантов ее текста существует несколько (наиболее распространенный можете посмотреть в конце статьи). Но еще больше гуляет по миру версий об авторстве этой песни. Пожалуй, на сегодняшний день самое верное определение авторства — «автор неизвестен». На эту роль претендуют аж 5−7 живых и мертвых творцов.
Первую запись «Поручика» сделали в 1977 г. шансонье Аркадий Северный и ансамбль «Черноморская чайка» на какой-то одесской подпольной студии. По легенде, слова песни предоставил истощившему свои запасы текстов Аркадию его друг, поэт Владимир Роменский. Это оспорил позже В. П. Кацишевский, радиомеханик и песенник, утверждавший, что автор — он, а песню у него украл Северный, а затем подарил ее своему дальнему родственнику и приятелю Михаилу Звездинскому.
Сегодня именно Звездинский чаще всего указывается как автор «Поручика», ему и принадлежат авторские права. Звездинский утверждает, что написал эту песню в 1961 г. (когда ему было 16 лет), вдохновленный рассказами бабушки о старине, а мелодию впервые наиграл на гитаре, принадлежавшей его расстрелянному в 1937 г. деду. Правда, можно ли доверять шансонье Звездинскому, человеку, не раз побывавшему в тюрьме и уже проигрывавшему в суде дела, возбужденные как раз из-за присвоения им чужих песен) ?..
В плагиате Звездинского обвиняла и певица Жанна Бичевская. Она утверждала, что привезла песню «Поручик Голицын» из Парижа в начале 1960-х: якобы после одного из концертов к ней подошел старый эмигрант и нашептал слова «старого белогвардейского» романса. Правда, вот незадача — песни нет ни в одном песеннике белогвардейцев и эмигрантов первой «волны». А когда ее показывали потом старым эмигрантам, они романс не узнавали, смеялись и называли дешевой поделкой. Так что и версия Бичевской едва ли заслуживает доверия.
Кстати, мелодия «Поручика Голицына» тоже не новая, а позаимствована у романса «Избушка» 1930-х гг. Возможно, текст действительно написан кем-то в 1920−30-е гг. и переложен на музыку «Избушки», но если и так, то до 1960−70-х гг. он дошел в сильно измененном виде и в нескольких вариантах. Лексика и образы «Поручика Голицына» все же намного больше напоминают ностальгическую советскую стилизацию 1970-х, чем реальные песни белогвардейцев. Но если, несмотря на это, склоняться к версии о действительно белогвардейском происхождении романса, то наиболее вероятный автор — генерал-майор Георгий Иванович Гончаренко (псевдоним Юрий Галич) (1877 — 1940).
Гончаренко не только был офицером Генштаба и боевым командиром, кавалером орденов и Георгиевского оружия, но и писал романы и стихи. Генерал боролся с большевиками и эмигрировал в Латвию, где работал военным инструктором и журналистов в русских газетах. После занятия Латвии Красной армией и «бесед» в НКВД (где от него требовали некоторых услуг) Гончаренко покончил с собой 12 декабря 1940 г., повесившись у себя дома на электрическом проводе (есть версия, что его убили чекисты).
Почему же Юрий Галич считается возможным автором? Во-первых, он был поэтом и участником событий, ставших фоном песни «Поручик Голицын». Во-вторых, он мог видеть упоминаемый в тексте романса «корабль «Император». В русском флоте такого корабля не было, но предполагается, что речь могла идти о британском линкоре «Emperor of India», участвовавшем в эвакуации белых из Новороссийска. Этот аргумент с кораблем не самый сильный, так как такое название мог запросто придумать и стилизатор 1970-х, но тем не менее, он упоминается сторонниками версии об авторстве Юрия Галича (к примеру, исследователем А. И. Федоровым (ссылка на его статью по теме в конце статьи)). Как пишет Федоров, «по преданию» (непонятно, чьему именно) Гончаренко написал песню, эвакуировавшись из Одессы.
Самый главный аргумент в пользу авторства Галича — его знакомство с вероятным прототипом главного героя песни, поручиком Голицыным. Молодой князь К. А. Голицын (1893 — 1931) служил при Деникине в кавалерии. При занятии Киева войсками Петлюры он и Гончаренко (который воевал тогда на стороне гетмана Скоропадского) были арестованы и помещены в одну и ту же камеру, где подружились. А потом вместе сбежали из-под ареста во время перевода в другую тюрьму. Потом их пути разошлись К. А. Голицын отказался от эмиграции («Поручик Голицын, а может вернемся?..»), а Галич уехал. Голицын ведал вопросами вооружения («Поручик Голицын, раздайте патроны...»), по слухам, в его эскадроне служил и некий «корнет Оболенский», тоже упоминаемый в песне. Потом Голицын попал в плен к красным, стал военспецом РККА, а после войны советским служащим — управделами Киевглавпроекта. В 1931 г. он был расстрелян в Киеве за участие в «контрреволюционной монархической организации».
Однако, и знакомство с К. А. Голицыным, этот веский аргумент сторонников версии об авторстве Галича может быть оспорен потому, что «князь Голицын» еще в 1920-е гг. стал фольклорным персонажем, образом типичного молодого царского аристократа. Голицын и Оболенский были самыми известными русскими фамилиями, так что ими мог воспользоваться и поздний стилизатор, ничего не знавший о реальном К. А. Голицыне.
Помимо всего этого, есть и совсем экзотические версии о происхождении «Поручика Голицына», вроде того, что песню написал князь А. Н. Кугушев, А. Розенбаум (не претендовавший на авторство) или Марина Цветаева. Можно наткнуться и на странные утверждения о том, что «Поручик» просто переделан из украинской песни, написанной в 1940-е гг. кем-то из УПА (Четверту добу уриваються плови, /Сльозиться у схроні зволожений мур. / Не плачте душею, мій друже Ковалю, /...Бо дуже нелегко й мені самому). В общем, версии со временем лишь множатся, а вопрос с авторством песни не проясняется. Правды мы, скорее всего, никогда не узнаем — история искусства о Гражданской войне подчас не менее запутана, чем история самой войны.
***
Четвертые сутки пылают станицы, Горит под ногами донская земля. Не падайте духом, поручик Голицын. Корнет Оболенский, налейте вина.
Мелькают Арбатом знакомые лица, С аллеи цыганки заходят в дома. Подайте бокалы, поручик Голицын. Корнет Оболенский, налейте вина.
А где-то уж кони проносятся к «Яру», Ну что загрустили, мой юный корнет? А в комнатах наших сидят комиссары, И девочек наших ведут в кабинет.
Над Доном угрюмым идем эскадроном, На бой вдохновляет Россия-страна. Раздайте патроны, поручик Голицын. Корнет Оболенский, надеть ордена!
Ах, русское солнце, великое солнце, Корабль «Император» застыл, как стрела. Поручик Голицын, а может, вернемся? Зачем нам, поручик, чужая земля?
Необходимое предисловие Эта страничка – попытка собрать в одном файле т.н. «белогвардейские песни», начиная от набившего уже оскомину «Поручика Голицына» и заканчивая совсем уж неизвестными образцами народного творчества. Некоторые из этих песен были весьма популярны в СССР в 70-80-е, сейчас интерес к этой тематике немного снизился, в силу разных причин. Как это ни парадоксально звучит, большинство этих песен – т.н. «новоделы». До 1960-х гг их просто не существовало. Интерес к «белогвардейской» тематике возник в обществе со второй половины 1960-х, с появлением фильмов типа «Адьютант его превосходительства», «Служили два товарища», «Новые приключения неуловимых» и других, в которых едва ли не впервые белые офицеры были показаны не воплощением Сатаны, но обычными людьми, с присущими людям хорошими и плохими чертами. Не то чтобы диссиденство было распространено в СССР повсеместно, но в пику набившей оскомину «красной» пропаганде, в обществе довольно быстро возникла стихийная мода на золотые погоны, аксельбанты, словоерсы, обращения типа «господа!», у каждого второго, если не первого обнаружились предки-дворяне и прочая и прочая и прочая. Дабы не быть голословным приведу несколько цитат. На первое подтверждение в своё время случайно наткнулся у Василия Аксёнова в книге «В поисках грустного бэби» (М., 1992, с.193): «Так называемая романтика революциик возрасту юности нашего поколения (сам Аксенов 1932 г.р. – прим. авт.) почти уже испарилась. Звучит неправдоподобно, но уже начала возникать «романтика контрреволюции», глаза молодёжи стали задерживаться на образе офицера-добровольца». Историк Сергей Волков в серьезной научной работе "Трагедия русского офицерства" пишет следующее: "В 70-х годах благожелательные отзывы о русских офицерах стали обычными, но допускались только в трех аспектах. Во-первых, в связи с научной и культурной деятельностью конкретных лиц не возбранялось упоминать о наличии у них до революции офицерских чинов. Во-вторых, в связи со службой в Красной армии. В-третьих, как и раньше, допускались благожелательное отношение к офицерам более отдаленных периодов истории. Столетний юбилей освобождения Болгарии, а равно и 500 лет Куликовской битвы послужили дополнительным фоном к оживившемуся в это время интересу к некоторым внешним чертам русской армии (помимо порожденных юбилеями череды статей, заметок и художественных произведений, в эти годы на парадной форме появились аксельбанты, было введено звание "прапорщик" - хотя и для обозначения совершенно другого явления, но, как подчеркивалось, взятое "из традиций русской армии", на военных концертах стали звучать старые солдатские песни, а также песня об "офицерских династиях", и т.п.). Что касается белых офицеров, то долгие годы единственным широко известным произведением, содержавшим их положительные образы, были булгаковские "Дни Турбиных". В 70-е годы, помимо издания булгаковской же "Белой гвардии", появились два телесериала, один из которых ("Адъютант Его превосходительства") был совершенно необычен по число положительных образов белых офицеров при минимальном числе отрицательных, а в другом (новая версия "Хождений по мукам") вполне симпатично показаны белые вожди и картины "Ледяного похода", что, помимо воли авторов, работало на изменение привычного стереотипа." Волкова поддерживает публицист Денис Горелов в статье «Кто на самом деле выиграл Гражданскую войну» («Известия», март 2003) пишет: «...контрабандная героизация синих гусар с гитарами шла с самого конца 60-х: двадцатикратное переписывание красной истории войны, тройная классовая фильтрация победителей, непристойная грызня реабилитированных потомков из элитных домов на Грановского и Серафимовича открыла дорогу цельному и монолитному белому мифу с поклонами, присягой, снами о России и романсами промотавшихся изгнанников. Пошли по рукам ксерокопии Гумилева, потянулись выездные плакальщики на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, еврейские шансонье вместо песен про красных казаков стали сочинять баллады про господ офицеров. Несмотря на откровенный гимн революционному очищению элиты, трилогия "Хождение по мукам" в лучших домах 60-70-х читалась как плач по непорочной России, потоптанной хамом-комиссаром.» Данные настроения не могли не отразиться в культуре городского романса (чем по сути «белогвардейские» песни и являются). Забавно, что такая любовь к белой гвардии прокатилась не только по советским интеллигентским кругам, но и по советской эмиграции третьей волны. Ресторанные певцы на Брайтон-Бич очень чутко уловили настроение публики и моментально включили в репертуар песни на эту тему (была и еще одна причина: как известно за третьей волной эмигрантов из СССР закрепилось не очень-то лестное прозвище «колбасной эмиграции» и эмигранты третьей волны хотели посредством этих песен, так сказать, «легимитизировать» себя, протянуть «связующий мост поколений» между первой волной и собой и почувствовать себя ея преемниками, которые подобно предшественникам были вынуждены покинуть поруганную родину. Что не умаляет того факта, что в третьей волне было много достойных людей, которых обстоятельства действительно вынудили уехать из страны.) Когда в брайтонских ресторанах после третьей или четвертой рюмки, под курочку в маслице раздавались возгласы с характерным грассированием: «Пгодали Госсию!», то ничего кроме улыбки (если не говорить о недоумении) это вызвать не могло. Особенно если учесть тот факт, что белая армия, интернационализмом никак не страдавшая, вешала и рубала предков этих самых эмигрантов в Жмеринках и Бердичеве. Процитирую Горелова ещё раз: «...если кто помнит, как вела себя Добрармия на «освобожденных» территориях. Как фашистские оккупанты она там себя вела; вопросы с евреями, коммунистами, бабами и имуществом гражданского населения решались абсолютно идентичным способом». Данный факт едко подметил поэт Наум Сагаловский:
Красиво живу я. Сижу в ресторане - Балык, помидоры, грибочки, икра, А рядом со мною - сплошные дворяне, Корнеты, поручики и юнкера. Погоны, кокарды, суровые лица, Труба заиграет - и с маршем на плац - Корнет Оболенский, поручик Голицын, Хорунжий Шапиро и вахмистр Кац... Вместе с тем, до сих пор масса людей пребывает в уверенности, что «белогвардейские» песни – аутентичные, что они являются продуктом той грозной эпохи, когда по России полыхала гражданская война, брат стрелял в брата, из Крыма уходили битком набитые пароходы, а офицеры стрелялись, не в силах изменить ни жизнь ни себя. Я слышал примерно пять или шесть версий о происхождении песни «Поручик Голицын», и все они противоречили друг другу. То же касается и остальных. Понятно почему люди в это верят – эти песни прежде всего дают ту необходимую толику романтики, от которой в наше время остались одни воспоминания. Ну и потом, эти городские романсы в большинстве своем настолько контрастировали с «массовой советской песней», что никак невозможно было поверить в то что «золотые-погоны-на-плечах-поручиков и в зубах навязшие «шедевры» советской эстрады (от которых временами тошнило) были написаны в одно и то же время. Я не ставлю себе задачей опровергать веру этих людей в данные мифы. Ну, хочет человек верить – пусть себе верит. Как правило эти люди любят рассказывать красивые истории на тему, что «эти песни были написаны белыми офицерами и были бережно сохранены сквозь годы», но, вот, ничем кроме горячих уверений со стороны рассказчика это не подтверждается. В ответ на просьбу ну хоть как-либо подтвердить эти легенды следует аргумент типа «это все знают». Увы, историческое образование (Московский государственный историко-архивный институт) научило меня критически относиться к заявлениям «это всем известно»/«это все знают». Во-первых, элементарный лингвистический анализ подтверждает, что большинство песен про героическое белое движение никак не могло было быть создано в те далекие 20-е годы, а возникло в те же 60-70-е. Спросите любого филолога или лингвиста. Есть и еще одна причина, о ней я скажу ниже, в комментариях к «Поручику Голицыну».
Принцип отбора песен – интуитивный. Главное, чтобы песни более или менее укладывались в т.н. «белогвардейскую» тематику. После песен я буду приводить комментарии, в том случае если это необходимo, а также примечания. Далее, я использую формулировку «автор не установлен», мне не нравится когда пишут «автор неизвестен». Я придерживаюсь той точки зрения, что у большинства приведённых ниже песен есть автор, просто по какой-либо причине, мне не удалось установить кто именно либо у меня нет данных, подтверждающих что автор – именно тот или иной человек. Буду надеяться, что мне в итоге удастся их найти. Дополнение: я очень часто употребляю слово романс. Почему-то считается что романс – это нежная изящная песня, типа «Только раз» или «Нет, не хочу я любви мимолеётной». Это не совсем так, у романса есть множество разновидностей: мещанский, городской, цыганской, салонный и т.д. Иногда романс может быть на редкость смешным и даже едким, иногда – грустным до слез. Я придерживаюсь мнения, что песни о белой гвардии – по сути своей не что иное как городской романс, именно в этом значении я и употребляю это слово. Источники, которымия я пользовался: из аудио – это пластинки Жанны Бичевской, Валерия Агафонова, Аркадия Северного и группы «Реддо». Также аудиокассеты, с записанными во время различных слётов КСП песнями да и просто записями разных авторов. Из остальных источников – интернет, ясное дело. Ссылок не привожу, поскольку собирались тексты не один день и воостановить я сейчас URLs не смогу. Но желающие их найти могут предпринять текстовый поиск. Некоторые тексты были записаны мной лично в разное время, к сожалению, за давностью лет не могу точно указать даты записи. Наконец – это просто документы неизвестного происхождения.
Если у вас есть предложения, дополнения, критика, хвала, ругань, признание в любви или песни не вошедшие в этот сборник – пишите, я буду признателен: goodolerebel@mail.ru или valmus@yandex.ru
Сергей Карамаев
P.S. Заранее прошу прощения за пропущенные местами знаки препинания – есть у меня такой грех.
Отправлено: 25.05.22 19:06. Заголовок: Кладбище под Парижем..
Кладбище под Парижем. Автор:Роберт Рождественский
Малая церковка. Свечи оплывшие. Камень дождями изрыт добела. Здесь похоронены бывшие. Бывшие. Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа. Здесь похоронены сны и молитвы. Слезы и доблесть. "Прощай!" и "Ура!". Штабс-капитаны и гардемарины. Хваты полковники и юнкера. Белая гвардия, белая стая. Белое воинство, белая кость… Влажные плиты травой порастают. Русские буквы. Французский погост… Я прикасаюсь ладонью к истории. Я прохожу по Гражданской войне.. Как же хотелось им в Первопрестольную Въехать однажды на белом коне!.. Не было славы. Не стало и Родины. Сердца не стало. А память- была.. Ваши сиятельства, их благородия- Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа. Плотно лежат они, вдоволь познавши Муки свои и дороги свои. Все-таки - русские. Вроде бы - наши. Только не наши скорей, А ничьи… Как они после- забытые, бывшие Все проклиная и нынче и впредь, Рвались взглянуть на неё - Победившую, пусть непонятную, Пусть непростившую, Землю родимую, и умереть… Полдень. Березовый отсвет покоя. В небе российские купола. И облака, будто белые кони, Мчатся над Сан-Женевьев-де-Буа. Комментарий: Я не случайно начал именно с этого стихотворения – именно с него я в своё время задумался над тем, чтобы собрать песни/стихи на тему Белой гвардии. Оно было опубликовано в журнале «Юность», в 1984, в январском, по-моему, номере. Роберт Иванович, был поэт замечательный, спору нет, некоторые его стихи, на музыку положенные, чуть ли не песнями народными стали. Но вот за это стихотворение, он, пожалуй легкого упрека-то заслуживает. Я больше чем уверен что Рождественский не имел в виду ничего плохого и не намеревался оскорбить эмигрантов, но так уж вышло, что оскорбил. Именно строчками «Все-таки - русские. Вроде бы - наши. Только не наши скорей, а ничьи…». Причем эмигранты той, первой волны, это стихотворение приняли очень близко к сердцу. В одном из номеров эмигрантского журнала «Часовой», издававшемся в Париже штабс-капитаном Василием Ореховым (ныне, к сожалению покойным) за 1986 или 1987 было опубликован ответ (большой, кстати) на это стихотворение Рождественского. Написала его поэтесса Флорентина Болодуева. К сожалению, у меня пока нет возможности привести его здесь, но я надеюсь вскоре исправить это упущение. Суть ответа заключалась в следующих строках: «Нет, не ничьи мы – России великой». Причём ответ поэтессы поддержали многие оставшиеся в живых эмигранты первой волны – то что их посчитали «ничьими» оскорбило стариков до глубины души. По понятным причинам этот ответ тогда в «Юности» опубликован не был – главный редактор Андрей Деменьтев, конечно, любил пофрондировать, но только строго в разрешенных партией пределах, да и кого, собственно, интересовало тогда мнение каких-то эмигрантов... В начале 1990-х «главный белогвардеец России» Александр Малинин положил это стихотворение на музыку и записал его как песню. Ну, Малинина-то можно простить – ему настолько вскружил голову белый мундир, что за блеском золотых погон он мало что видел. И поэтому понять смысл этого стихотворения ему, видимо, было несколько сложно. Сейчас он, насколько известно, этой песни не исполняет, что и к лучшему. Стихотворение-то и впрямь хорошее. Если б только не этот вывод про ничьих...
Поручик Голицын Автор: Михаил Звездинский
Четвертые сутки пылают станицы, По Дону гуляет большая война, Не падайте духом, поручик Голицын, Корнет Оболенский, налейте вина!
А где-то их тройки проносятся к “Яру”, Луна равнодушная смотрит им вслед. А в комнатах наших сидят комиссары, И девочек наших ведут в кабинет.
Мы сумрачным Доном идем эскадроном, Так благослови нас, Россия-страна! Корнет Оболенский, раздайте патроны, Поручик Голицын, надеть ордена!
Ведь завтра под утро на красную сволочь Развернутой лавой пойдет эскадрон, Спустилась на Родину черная полночь, Сверкают лишь звездочки наших погон.
За павших друзей, за поруганный кров наш, За все комиссарам заплатим сполна, Поручик Голицын, к атаке готовьтесь, Корнет Оболенский, седлайте коня!
А воздух Отчизны прозрачный и синий, Да горькая пыль деревенских дорог, Они за Россию, и мы за Россию, Корнет Оболенский, так с кем же наш Бог?
Мелькают Арбатом знакомые лица, Хмельные цыганки приходят во снах, За что же мы, дрались поручик Голицын, И что теперь толку в твоих орденах?
Напрасно невесты нас ждут в Петербурге, И ночи в собранье, увы, не для нас, Теперь за спиною окопы и вьюги, Оставлены нами и Крым, и Кавказ.
Над нами кружат черно-красные птицы, Три года прошли, как безрадостный сон. Оставьте надежды, поручик Голицын, В стволе остается последний патрон.
А утром, как прежде, забрезжило солнце, Корабль “Император” застыл, как стрела, Поручик Голицын, быть может, вернемся, К чему нам, поручик, чужая страна?
Подрублены корни, разграблены гнезда, И наших любимых давно уже нет. Поручик, на Родину мы не вернемся, Встает над Россией кровавый рассвет. 1961 Поручик Голицын Обработка Жанны Бичевской
Над Доном угрюмым ведем эскадроны,- Нас благословляет Россия-страна Поручик Голицын, раздайте патроны, Корнет Оболенский, седлайте коня.
Мелькают Арбатом знакомые лица, Шальная цыганка проносится в снах... Все будет прекрасно, поручик Голицын - За все тот, кто должен, получит сполна.
А где-то ведь рядом проносятся тройки. Увы, мы не знаем, в чем наша вина. Поручик Голицын, так будьте же стойки, Корнет Оболенский, налейте вина.
Ах, русское солнце, великое солнце! Уж не изменить нам курс корабля... Поручик Голицын, а может, вернемся, Зачем нам, дружище чужая земля?
Четвертые сутки пылают станицы, Потеет дождями донская весна. Всем бросить патроны, уж скоро граница, А всем офицерам надеть ордена! Комментарий: Едва ли не самая известная песня про «их благородия», ставшая в какой-то мере символом «белогвардейщины» в СССР. Исполняло её бессчётное множество народу: Аркадий Северный, Михаил Звездинский, Михаил Гулько, Жанна Бичевская, Александр Малинин, группа «Реддо» и тьма неизвестных ресторанных певцов по всем краям Союза нерушимого. По поводу авторства этой песни до сих пор временами вспыхивают дискуссии – кто же ее на самом деле написал. Одни считают что автор – Михаил Звездинский, другие – что она и есть самая что ни на есть «белая» песня. В «Библиотеке Максима Мошкова» (http://www.lib.ru) в разделе «Песни Гражданской войны» приведено, например, такое высказывание:
{; From: Кирилл Ривель (kirriv@aport2000.ru)} ; Исполняли: Михаил Гулько, Малинин. Объявлял себя автором: М.Звездинский. ; Настоящий автор неизвестен, канонический текст привезен из Парижа Ж.Бичевской ; Русская эмиграция первой волны знает эту песню очень давно
С большим уважением относясь к господину Ривелю, я, однако, вынужден оставить на его совести столь безапеляционное утверждение, и поспешу его разочаровать – мягко скажем, гм, ерунду говорит Кирилл Игоревич, русская эмиграция первой волны эту песню не знает вообще! Почему он не одинок в данном мнении объяснить просто: госпожа Бичевская сама немало способствовала распространению легенды о «настоящем белогвардейском происхождении поручика Голицына». Году в 1997 (или чуть ранее) в какой-то телевизионной передаче, посвященной романсам, было большое интерьвью с Бичевской. И в нем она, что называется, на голубом глазу, рассказывает следующую историю. Мол, в 1980-х, когда она была с гастролями в Париже, приходили на ея концерты русские эмигранты. И вот, то ли в антракте, то ли по окончании концерта, подходит к ней седенький благообразный старичок (по другой версии это была старушка – я эту байку слышал не один раз), в котором сразу угадывается эмигрант первой волны, эдакий деникинец-корниловец-калединец, сохранивший былую стать и явно хочет сообщить ей что-то важное. Но вокруг хищными волками рыщут зловредные КГБшные сотрудники, зорко высматривающие всякие несанкционированные контакты с иностранцами. И вот дабы усыпить бдительность этих ястребов в штатском оный старец делает вид, что благодарит Бичевскую, цветы ей, значит, даёт, а сам на ухо шепчет ей «канонический текст» песни про храброго поручика и не менее храброго корнета. И таково было эмоциональное потрясение певицы, что она не сходя с места моментально запомнила текст и накрепко его усвоив привезла в Россию где и начала распространять. В общем, легенда эта звучала примерно так. Ну что тут можно сказать...В такие вещи либо верят, либо нет. Я, как нетрудно догадаться принадлежу ко второй категории. Не то чтобы из редкостного цинизма, и уж не потому, что мне не нравится Бичевская... Хотя по совести сказать некоторые моменты того интервью вызывали неоднозначную реакцию – в словах Бичевской звучал такой надрыв, такая страсть, что порой это выглядело комично, уж больно гипертрофированным был этот пафос по поводу белой гвардии. Как известно, неофиты какой-либо доктрины почти всегда превосходят своим рвением тех кто уверовал в данные постулаты ранее. И как бы обидно не выглядели мои слова – для подкрепления своих идей подобные люди зачастую могут выдавать желаемое за действительное. Вот и в данном случае невольно закрадывается вопрос – уж не произошло ли здесь именно это. (Я нисколько не стремлюсь обидеть Жанну Бичевскую и заранее приношу ей свои извинения, буде она сочтет себя оскорбленной). И еще. Из статьи Михаила Дюкова: «Нельзя относится к исполнителю, как к авторитетному источнику сохранения текста. Каждый исполнитель интерпретирует песню по своему усмотрению (так делали и Северный, да и многие другие), или исполняет ее так, как он ее услышал… или как ему предложили некий вариант (кто-то его слышал или переделал самостоятельно). Задача исполнителя, прежде всего, хорошо и грамотно петь, а не заниматься фольклорными и другими исследованиями. Жанна Владимировна, в принципе, никогда особо себя и не обременяла точностью исполнения текста, да и с авторами у нее вечно сложности. Даже простые и известные тексты она умудряется изменять и переделывать, на мой взгляд, исполнитель должен обращаться с песней бережнее. Легко заявлять (она частенько это делает, а ее слова начинают повторять и другие), что она знает того или иного автора тех песен, которые исполняет, но совсем иное - вынести эти имена на обложку выходящих дисков, да и… и заплатить авторские. Кстати, имен-то она, и не называет… Как бы мы все ни ахали и не возмущались, но пока авторство "Поручика Голицына" официально остается за маэстро Звездинским, который уже не раз себя скомпрометировал в глазах слушателей и ценителей шансона. Тут должно РАИС (или РААП) взять и "расприватизировать" творчество этого господина; все суды, которые были возбуждены против певца живущими авторами - были Звездинским проиграны. Но мы не о том…. Есть еще один интересный момент с Бичевской, в 1999 году на "MOROZ Records" выходит антология с названием "Старые русские народные деревенские и городские песни и баллады", если мне не изменяет память, то на пяти или шести дисках. Так вот, выборочно: на 1-м диске Бичевская числиться автором одной песни, на 3-м - (внимание!!!) аж пяти и одна за именем Г. Пономарева. И ладно б, если только музыки, так еще и слов, вот вам и народная песня, да еще и в стиле кантри некоторые шедевры выданы… Поэтому к ссылкам на творчество Жанны Бичевской надо относиться с осторожностью, слишком уж они тут зыбкие.» Любой историк подтвердит, что мифотворчесво является одним из любимых занятием людей во все исторические эпохи. Этому подвержены не только отдельные личности, но и целые народы. Миф удобен, он прост и понятен, он красив, он дает человеку чувство сопричастности к чему-то великому. А развенчание мифа переносится людьми крайне болезненно, и развенчателей, как правило, не любят. Когда на свет появляется правда о каком-то событии то по сравнению с мифом она выглядит некрасиво и неприглядно. Миф о том что «Поручик» - аутентичная белогвардейская песня, по сути своей безвреден и невинен. Ну, считает человек, что автор этой песни – белый офицер, ну и Бог с ним, вольно ему. Но когда человек начинает активно пропагандировать миф – вот тут уж позвольте не согласиться. Пропаганда мифа порой приводит к тому, что зачастую миф вытесняет реальное историческое событие и в дальнейшем прочно укореняется в общественном сознании в качестве единственной версии того что произошло. Примерам несть числа. Так вот, к нелюбви и неприятию тех, кто считает «Поручика» настоящей белогвардейской песней, придется подвергнуть это утверждение дружеской крупнокалиберной критике. Я нисколько не подвергаю сомнению компетентность Жанны Владимировны в области музыки или исполнительского искусства. Но вот что касается истории – простите, тут авторитетом она для меня не является. Предоставлю слово эксперту – Юрий Станиславович Цурганов, кандидат исторических наук, научный сотрудник РГГУ, автор книги «Неудавшийся реванш: белая эмиграция во Второй Мировой войне», один из виднейших современных учёных, занимающихся белой эмиграцией. На одном из выступлений, посвященных белой эмиграции, его как раз и спросили об этой песне. Вот что он рассказал: «Когда в самом конце 1980-х произошло смягчение режима и увеличилось число контактов между русским Зарубежьем и СССР, на Запад (а именно в одну из стран Латинской Америки, где русские колонии были многочисленны) передали пленку с записью песни «Поручик Голицын». Уточню – хотя эта песня была записана эмигрантскими певцами в США еще в 1980-х, в других русских колониях о ней не слышали, не стоит переоценивать популярность брайтонских шансонье. Так вот, по свидетельству очевидца, который эту пленку и привёз туда, старые деды, которым было крепко под 90, а то и более, внимательно прослушали песню, и после паузы разразились дружным хохотом. Вердикт был единодушен – китч, дешевая поделка. Если же серьезно, то ни в одном из сборников «Песен Белой гвардии», выходивших за границей как до Второй Мировой, так и после песня «Поручик Голицын» не встречается. Люди, изучающие белое движение и историю эмиграции, вам скажут то же самое. Эти сборники не являются невообразимыми раритетами и при желании найти их можно. Сложно себе представить, чтобы такая песня, написанная, как утверждается в 20-е годы была совершенно неизвестна в течение долгого времени – и это учитывая трепетное отношение эмигрантов первой волны к своей культуре – а потом спустя полвека вдруг возникла из небытия и приобрела невиданную популярность, причём в СССР, что интересно, а не в эмигрантских кругах. Люди любят считать эту песню символом Белого движения. Но мало кто даёт себе труд задуматься что, символом Белого движения было не белое знамя с золотой лилией, а гнойный бинт, грязная портянка и мундир со вшами. Любая война – это прежде всего грязь, кровь, пот и слёзы, это самое неприглядное, что всплывает в такие времена. Гражданская война исключением не была. Были зверства, как со стороны красных, так и со стороны белых, был холод, голод и скудные рационы, была жестокая бессмысленная бойня, отступления, и внутренняя опустошённость людей, защищавших ту, единственную Россию. На войне солдат не грезит о возвышенном – его мысли просты как дрова: пожрать, поспать, бабу бы сюда, да чтобы поскорее это всё закончилось. И песни на войне поются самые простые – про девушку, про дом родной. Изящности и красивости буду писаться потом, когда всё схлынет, отгорит и отболит. Что же касается легенд о том, что эта песня была написана после Гражданской войны русским эмигрантом, то, повторюсь — ни одного документального подтверждения данной истории ни я, ни мои коллеги никогда не встречали.» Вот так. Признаться г-ну Цурганову я верю больше чем г-же Бичевской, хотя бы по одной причине – он профессионал и опирается на факты, а не на эмоции. Что же касается возможного упрека, что это мол не показатель, что он не встречал - ну как сказать...человек профессионально не один год занимается историей белого движения. Надо полагать, что знает он всяко больше чем просто любитель, иначе не стал бы кем он есть - насколько я помню, звания кандидатов исторических наук за просто так не раздают. Есть еще один момент, довольно слабенький с точки зрения аргументации, но всё же. Лично я верю в то что песню «Поручик Голицын» написал Звездинский ещё по одной причине – а почему бы и нет? Почему, собственно, ему отказывают в этом? Когда-то никому не известный молодой автор Александр Розенбаум написал ряд песен, которые сейчас воспринимаются почти как народные: «Гоп-стоп», «На улице Гороховой» и другие. И самое интересное, что мало кто ему верил, когда он честно признавался, что он и есть автор этих песен. Почему же, собственно, не допустить, что Михаил Звездинский не написал «Поручика»? Что вот так звёзды сошлись, вспыхнула искра, и Звездинский за одну ночь сваял текст, довольно симпатичную ностальгическую стилизацию. С моей точки зрения, такое вполне возможно. Хотя, конечно, аргументом это никакой. Ещё один любопытный момент. Авторство «Голицына» приписывает себе Владислав Петрович Кацишевский (Справка: 1934 г.р. Живёт в Харькове. По профессии радиомеханик. Писал Свешникова, Северного, Шандрикова, Сорокина, Маркевича и нескольких цыган. Сделал три концерта еврейской музыки с несколькими забытыми певцами, впоследствии уехавшими в Израиль. Первую, классическую "Черноморскую чайку" собрал для записи Свешникова, в дальнейшем состав ансамбля менялся, но первым был он. Пел сам, хотя давно, с конца 80-х ничего не делал и никого не писал. Один из самых заметных "писарей" тех времён.) Вот что он говорит: «Да много певцов было, Звездинский тогда же пел. Украл, гад, мою песню! "Поручик Голицын" - это же моя песня! Да вообще он бы рассказал всё как было, а то читал я его интервью в каком то журнале - сказал бы, что знал Аркашу, а то херню какую-то несёт. Они же с ним вместе в Горьком, в КПЗ за наркоту залетели, за анашу. Аркашу выпустили, а этого посадили. И псевдоним у него оттуда. Вроде как, они родственики были дальние, седьмая вода на киселе, правда… Да и не только у меня песни спёр, я слышал он и у этого, у Лобановского песню свистнул… - Не понял про песню? И про родственника?!!! - Да моя песня, моя! "Поручик Голицын". У меня много песен украли… "Вешние воды" тоже, дал её Аркадию, так он первый раз её испоганил только, не прочувствовал. А потом, я ему сказал, так он говорит что сделает как он её чувствует. Хорошо получилось. С "Казачком" вроде. А родственники они вроде точно… Аркадий много чего рассказывал…» Опять же как относиться к этому свидетельству – я не знаю. Насчет родственников... Настоящая фамилия Аркадия Северного – Звездин. По некоторым сведениям настоящая фамилия Звездинского – Дейнекин. Вот и поди разберись тут... Другой интересный момент, связанный с «Поручиком». В 1984 по Центральному Телевидению был показан документальный фильм о подрывной работе ЦРУ против СССР. Не вспомню я точно как назывался сей опус, но желающих отошлю к подшивке журнала «Посев» за 1985, в одном из номеров этому фильму огромная статья посвящена была. Так вот, изрядная доля этого «шедевра» была посвящена деятельности НТС, Народно-Трудового Союза, антисоветской эмигрантской оранизации, вобщем, сказ про то как эти изверги рода человеческого не спят ночами, придумывая, как бы им пакость очередную устроить в отношении самой миролюбивой страны победившего социализма. Короче, нормальная такая советская пропаганда, ложь на умолчании сидит и полуправдой погоняет. Но авторы этой нетленки (за которой явно просматривались уши Лубянки) решили сделать исторический экскурс дабы показать откуда ноги растут у этих идеологических диверсантов. Естественно из первой волны, все они, белогвардейцы недобитые, ох, недоработало НКВД в свое время. И самое ценное – в этом фильме была приведена настоящая эмигрантская хроника! Уж не знаю как она попала в Останкино, только показаны были эмигранты, как они сидят на каких-то собраниях (многие в форме), пляшут русские танцы, как маленькие дети одетые также в форму крестят лбы перед иконами (надо понимать это-то было самым зловредным – забивали деткам головы религиозным дурманом). Хроника была короткой – минута, что ли. И фоном – звучал «Поручик Голицын». Причем это было не малость занудное исполнение Михаила Гулько, плёнка с его песнями у меня была тогда, и не Звездинский (судя по тому как он ее перепел в 90-е с исполнением у него плоховато), и не Северный, а некто вообще неизвестный. Исполнение было простое, я б сказал безыскусное, вокал+гитара, но было сделано в маршевом ритме и отличалось драйвом. В фильме прозвучал только первый куплет, но и этого хватило. Кто был этот певец – не знаю, до сих пор интересно. Я не случайно привёл «канонический текст» Бичевской. Вариантов «Поручика» существует достаточно много, но текст Звездинского, опубликованный выше, является на мой взгляд, наиболее полным. Естественно есть разночтения, другие варианты строк, но они несущественны и не сильно влияют на смысл песни. Вариант Бичевской, однако, отличается от текста Звездинского и довольно сильно. У меня есть подозрение (ничем, правда, не подкреплённое), что Бичевская сама изменила текст песни. Прежде всего он более торжественный, и я бы сказал более выспренный. В этом-то и беда – то что у Звездинского выглядит как китч, по мнению одних, или как красивая стилизация, по мнению других, у Бичевской выглядит как тот же китч, только пафосный и напыщенный, да к тому же похоже на неумело сделанную пропаганду. Увы, но её текст проигрывает в сравнении с «оригинальным» «Поручиком».
Отправлено: 25.05.22 19:07. Заголовок: Не надо грустить, го..
Не надо грустить, господа офицеры Автор: Владимир Роменский
Не надо грустить, господа офицеры, Что мы потеряли - уже не вернуть... Пусть нету отечества, нету уж веры, И кровью отмечен нелёгкий наш путь.
Пусть мы неприятелем к Дону прижаты – За нами осталась полоска земли... Пылают станицы, посёлки и хаты,- А что же ещё там поджечь не смогли?
Оставьте, поручик, стакан самогона,- Ведь вы не найдёте забвенья в вине, Быть может, командовать вам эскадроном,- Чему удивляться - все мы на войне...
И вы, капитан, не тянитесь к бутылке, Юнцам подавая ненужный пример, Я знаю, что ваши родные в Бутырке,- Но вы ж не мальчишка, ведь вы - офицер.
Пусть нас обдувает степными ветрами, Никто не узнает, где мы полегли. А чтобы Россия всегда была с нами,- Возьмите по горсточке русской земли.
По нашим следам смерть над степью несётся,- Спасибо, друзья, что я здесь не один. Погибнуть и мне в этой схватке придётся – Ведь я тоже русский, и я - дворянин. Комментарий: Эта песня воспринимается как «вторая серия», своеобразное продолжение «Поручика Голицына». Если не ошибаюсь, впервые эта песня прозвучала в исполнении Аркадия Северного. Время написания – предположительно 1970-е. Автор – (предположительно) друг Аркадия Северного Владимир Роменский. Рассказывает Михаил Шелег: «Владимир Роменский родился 20 мая 1935 года в Ленинграде. Его отец и мать были врачами. В блокаду Владимир с матерью остались в Ленинграде. После войны пошел в школу, окончил десять классов. Служил в армии рядовым с 1955 до 1958 года. После армии работал на заводе электриком. С Маклаковым Роменского познакомили в 1971 их общие друзья, да и жили они не далеко друг от друга. Иногда Роменский присутствовал при записях, которые организовывал Маклаков,- там Владимир и познакомился с Северным. В стихах Роменского не было откровенной блатной тематики. Но эти стихи были очень искренни, они были достаточно ритмичны и прекрасно ложились на музыку. В записях Северного 78-80 годов как раз и преобладают песни на стихи Владимира Роменского. Это и "Осень Петербурга", и "Облака", и "Друг Серёга" - песня, посвященная Сергею Маклакову, и "Поручик Голицын" - именно Роменский привел разрозненные обрывки и рефрен в тот вид, который мы знаем теперь, хотя авторство этой песни приписывают себе многие, и продолжение "Поручика" – песня "Не надо грустить, господа офицеры..."; и песни, написанные для друзей: "Кошмары", "Курятник", "Итог", "Девочки, девочки"... Многие стихи В.Роменского не потеряли свою актуальность и ныне. Прочтите стихотворения "Достойно" (кстати, не забудем, что написано оно было не позднее 1980го, и там встречается определение эпохи "застойка", по крайней мере за 5 лет до Горбачева), "Равенство"...
Прощальная Автор: Владимир Роменский
Степь, прошитая пулями, обнимала меня, И полынь обгоревшая, накормила коня; Вся Россия истоптана, слезы льются рекой; Это Родина детства, мне не нужно другой.
Наше лето последнее, рощи плачут по нам, Я земле низко кланяюсь, поклонюсь я церквам; Все здесь будет поругано, той России уж нет, И как рок приближается наш последний рассвет.
Так прощайте полковник, до свиданья, корнет, Я же в званьи поручика встречу этот рассвет; Шашки вынем мы наголо на последний наш бой, Эх, земля моя русская, я прощаюсь с тобой.
Утром кровью окрасится и луга и ковыль, Станет розово-алою придорожная пыль; Без крестов, без священников нас оставят лежать, Будут ветры российские панихиды справлять.
Степь порублена шашками, похоронят меня, Ветры с Дона привольные, заберите коня; Пусть гуляет он по степи, не доставшись врагам, Был он другом мне преданным, я друзей не предам. Комментарий: Тоже известная песня про геройскую гибель белогвардейцев. Автором значится Владимир Роменский, но опять же есть указания на то что авторами были другие люди. Но в пользу Роменского говорит то что эти песни были выпущены на пластинке «Памяти Аркадия Северного» («Мелодия», 1990) с необходимой аннотацией. Не ахти какой аргумент (помня историю с диском Бичевской), но будем пока что считать так. Как только появится некоторая ясность в этом вопросе – я тут же внесу соответсвующие изменения. Естественно, исполнялась Жанной Бичевской, автор, как легко догадаться «неизвестен». У Бичевской – с переделанным более торжественным текстом. Как и предыдущие – эта песня-стилизация, рождения примерно тех же 1970-х. Вот ещё о Владимире Роменском, рассказывает Михаил Шелег: «Однажды он присутствовал на записи, где записывался Аркадий Северный. Атмосфера была веселая и непринужденная, но что-то не клеилось. Маклаков досадовал на то, что Аркадий уже по третьему кругу поет одни и те же песни. - Нужно бы что-нибудь новенькое, ребята! - сетовал Маклаков.- А эти песни уже мы записывали, и их все знают. Что толку, если мы в который раз запишем их? Творчества нету, новизны! - А давай попробуем на Володины стихи что-нибудь сочинить,- подал идею Резанов.- Мы ведь уже когда-то что-то его пели. Может, и сейчас получится... Роменский был не против, достал свою тетрадку: - Пожалуйста, берите. Правда, не знаю, что у вас из этого выйдет... Взяли первое же попавшееся на глаза стихотворение, подобрали нехитрую мелодию. Аркадий вооружился текстом, и запись пошла:
Петербурга зеркальные стекла Моет мелкий, порывистый дождь. Вся Россия слезами промокла, И отсюда бежит кто-то прочь. Променял кто-то русскую землю На каштаны парижских полей, Петербург под дождем будто дремлет, Ну а дождь все сильней и сильней... За "Петербургом" записали еще одну и еще. Правда, в стихах Роменского не было откровенного уголовно-воровского налета, но в них была искренность и простота, которая прекрасно гармонировала с тремя блатными аккордами. И работа опять закипела. Известно, что творческий процесс сближает людей - с этого момента Владимир Роменский стал полноценным членом группы. Он быстро сошелся с Северным, Резановым и остальными музыкантами. Теперь на записи он приходил не как посторонний слушатель, а как участник, непременно принося с собой новые стихи. В эти дни он сблизился с Аркадием, и они стали друзьями. Неоднократно Аркадий гостил у Роменского, оставался у него ночевать, а уж сколько было выпито и переговорено всего! В отличие от Аркадия быт Роменского был более-менее устроен: он жил в семье, работал (состоял в артели, которая промышляла выгодным в те годы неофициальным бизнесом - обивкой дверей дермантином), имел лишний рубль на обустройство жилья и на выпивку. Заразившись от друзей "магнитофонной" болезнью, он даже купил себе дорогой импортный магнитофон и записал на него своего друга. Но "делать деньги" на дружбе не стал, а слушал записи из чистого удовольствия. Любил песни грустные, старые тюремно-лагерные, которые Северный пел удивительно проникновенно и "с чувством". Под влиянием таких песен Роменский написал несколько стихотворений, которые впоследствии спел Аркадий.»
Отступали войска по степи Автор: Владимир Роменский
Отступали войска по степи, Да испуганно лошади ржали, Люди драться уже не могли, А вокруг полыхали пожары.
Дон остался давно позади, Впереди - неизвестность чужбины. А в России - не видно ни зги, Лишь усталые, потные спины...
Эти смутные годы боёв, Безрассудных, кровавых и жутких... "Здесь когда-то все было моё, Господа, подождите минутку!"
Бредил так молодой капитан, Что-то сжав побелевшей рукою. Десять суток страдал он от ран, Десять суток нёс смерть за собою.
"Господа! Скоро море - а там Вы покинете русские воды... Я вам символ России отдам,- Сохраните его на все годы..."
Губы дрогнули, взгляд стал пустым, Я глаза его помню поныне. Из руки, что сжимал он живым, Выпал кустик сгоревшей полыни...
Пролетели года, будто сон, Кровь от старости в жилах уж стынет... Я храню для себя и для вас Этот кустик сгоревшей полыни... Комментарий: Ещё одна песня-стилизация, не без надрыва, конечно, но это является одним из условий городского романса. Должен признаться, что исполнения её я никогда не слышал, соответственно не знаю какова музыка. С авторами – та же ситуация. Но поскольку в паре источников указывалось на авторство Роменского, то соответственно оставляю его.
Дневник прапорщика Смирнова («Мы шатались на Пасху...») Авторы: Леонид Филатов и Владимир Качан
Мы шатались на Пасху по Москве по церковной, Ты глядела в то утро на меня одного. Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый, Я купил тебе пряник в форме сердца мово.
Музыканты играли невозможное танго И седой молдаванин нам вина подливал. Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..." Вот и все, что в то утро я тебе прошептал.
А бежал я из Крыма, и татарин Ахметка Дал мне женскую кофту и отправил в Стамбул, А в Стамбуле, опять же, ипподром да рулетка, - проигрался вчистую и ремень подтянул.
Содержатель кофейни, полюбовник Нинэли, Малый, тоже из русских, дал мне дельный совет: "Уезжай из Стамбула. Говорят, что в Марселе полмильона с России, я узнал из газет".
И приплыл я в багажном в той Ахметкиной кофте, Как последнюю память, твое фото храня. Это фото я выкрал у фотографа Кости, Это фото в скитаньях утешало меня.
Помню, ночью осенней я вскрывал себе вены, Подобрал меня русский бывший штабс-капитан. А в июне в Марселе Бог послал мне Елену, И была она родом из мадьярских цыган.
Она пела романсы и страдала чахоткой, И неслышно угасла среди белого дня. И была она умной, и была она доброй, Говорила по-русски, и жалела меня.
Я уехал на север, я добрался до Польши, И на пристани в Гданьске, замерзая в снегу, Я почувствовал, Танька, не могу я так больше, Не могу я так больше, больше так не могу.
Мы же русские, Танька, мы приходим обратно, Мы встаем на колени, нам иначе нельзя Мы же русские, Танька, дураки и паскуды, Проститутки и воры, шулера и князья.
Мы шатались на Пасху по Москве по церковной, Ты глядела в то утро на меня одного. Помню, в лавке Гольдштейна я истратил целковый, Я купил тебе пряник в форме сердца мово.
Музыканты играли невозможное танго И седой молдаванин нам вина подливал. Помню, я наклонился, и шепнул тебе: "Танька..." Вот и все, что в то утро я тебе прошептал. Комментарий: Пожалуй, что эту песню я комментировать не буду. Я просто предоставлю слово одному из авторов песни, известному барду Владимиру Качану. Это отрывок из его воспоминаний. Вот ут как говорится – ни прибавить, ни убавить. «А уж «народная» песня «Дневник прапорщика Смирнова», которую называли: кто — «Танька», кто — «Мы шатались на Пасху»,— это вообще отдельный разговор. Прапорщик Смирнов — кстати, персонаж, специально выдуманный для песни. Тот самый прапорщик, из белых... Но если учесть, что мама автора музыки носит девичью фамилию Смирнова, что ее отец, а стало быть, мой дедушка, — тоже Смирнов и тоже из белых; что он перешел в свое время на сторону красных не по политическим соображениям, а по причине горячей любви к бабушке, которая была в противоположном лагере и служила в отряде Котовского; и при этом иметь в виду, что Филатов, когда пишет стихи про Смирнова, обо всем этом и понятия не имеет, то вся история с этой песней начинает приобретать уже личную и почти мистическую окраску. Кроме того, она сочинена с очевидным сочувствием к несчастному белому офицеру, который в бегах по всему миру не может никак забыть свою Таньку и свою поруганную отчизну, а это уже почти криминально в столице социалистического лагеря . Кстати, о лагере: пишется, а затем поется этот монолог с лагерным надрывом, еще чуть–чуть — и пьяная истерика. И чего там только нет: и Танькино фото, которое он таскает с собой по всему свету, всхлипывая над ним в тяжелые минуты, и вскрытие себе вен холодной ночью, и мадьярская цыганка, и чахотка, и татарин Ахметка, проститутки и воры, шулера и князья — словом, весь джентльменский набор, использованный для того, чтобы песню слишком серьезно не воспринимали, чтобы она выглядела почти пародией. Все, кажется, было сделано для этого и пелось соответственно, но... нет! Конечный результат оказался обратно пропорционален задуманному: все ее стали принимать всерьез. Меня даже как–то вызвали в райком комсомола и деликатно посоветовали не петь ее публично, чтобы не портить себе биографию из–за такого пустяка. И я с тайной и трусливой гордостью несостоявшегося диссидента пообещал не петь. А–а! Чего там! У нас их еще полно! Тем более что от ее полублатного надрыва и самому как–то неловко. Однако ей, песне этой, мое мнение, авторство и даже предательство — были уже до фени; она прозвучала на нескольких концертах, была записана на магнитофоны и самостоятельно отправилась в дальний поход по Советскому Союзу, растлевая и развращая комсомольцев и других советских людей. Стала, короче, опять–таки «народной». Время от времени она подавала о себе весточки. Уже лет десять, как я ее не пел и успел позабыть об ее существовании, когда меня разыскал один певец с просьбой: дать слова и ноты этой песни, чтобы ею попользоваться в ресторане, в котором он в то время выступал. Ни того, ни другого я дать не мог, потому что слова помнил лишь фрагментами, ну а ноты... Автор в принципе знал, что они существуют, знал даже, как их зовут — до, ре, ми и так далее, но в нужном порядке они располагались только у него в голове, а чтобы на бумаге — об этом и речи не было. Это вроде как — грамоте не обучен, но говорить умею... Но тот самый ресторанный певец авторов знал, поэтому сначала обратился к Филатову за текстом. Филатов стихи свои тоже помнил довольно смутно и отправил певца к другому первоисточнику, полагаю — чтобы только отделаться. Выяснилось, что напрасно гонял, второй автор тоже ему ничем не смог помочь. А хотелось, потому что певец сулил за исполнение песни хорошие авторские отчисления . Отчисления, читатель, — это просто деньги, которые соответствующее агентство переводит авторам за исполнение их произведений. А если произведение пелось в ресторане, это было особенно выгодно, так как процент отчислений шел от общей ежевечерней выручки ресторана. Сам процент обозначался цифрой ничтожной, но если прикинуть, от какого количества водки и бифштексов, получается много. То есть мы с Филатовым просто купались бы в деньгах!.. Если бы, разумеется, певец свое обещание выполнил и заносил бы наши фамилии в стандартный документ, именуемый «авторской рапортичкой». ( Этот чудный термин, видимо, происходит от слова «рапорт».) Но он бы не выполнил... Это выяснилось позже. Выяснилось, что он был высокоталантливым мистификатором и вдохновенным аферистом. Он всю свою жизнь соткал из мифов, которые сам про себя придумал, а потом в них поверил. Комплексов у него и в помине не было, он был феноменально, очаровательно бессовестен, что и помогло ему стать, если так можно выразиться, лидером белого движения в социалистической и постсоциалистической России. Он собрал коллекцию «белогвардейских» песен, дал им свое имя, и, конечно, «Дневник прапорщика» был бы ему весьма кстати. Он пустил слух, что принадлежит к старинному русскому дворянскому роду, а его дед (князь или граф), будучи поручиком царской армии, яростно боролся против большевиков и орошал своей кровью поля гражданской войны. Поэтому, имея скромную еврейскую фамилию, он сменил ее на — как ему казалось — красивую и дворянскую, которая сама по себе звучала, как титул. Туда прибавился еще и миф о том, что он сидел в тюрьме, потому что был правозащитником, узником, так сказать, совести, в то время как «узник совести» сел всего–навсего за попытку изнасилования . Короче, человек гениально переписал свою биографию, которая сама выглядела теперь как печальный и честный белогвардейский романс. Один миф нанизывался на другой с несокрушимой логикой, и все создавало совершенную картину, вернее — совершенный образ дворянина, пострадавшего за правду и честь от мерзкого социализма, но все–таки нашедшего в себе силу петь. И этот образ во время начавшейся «перестройки» оказался более чем уместен. Он, что называется, попал в струю... Но тогда, не получив искомого, ушел певец последнего русского дворянства ни с чем, потопив, очевидно, досаду в своей «голубой» крови. Случай уберег тогда нашу с Леней песню, а то бы она теперь, уж точно, была даже не «народной», а именно его, ему принадлежащей. Во второй раз эхо «Прапорщика Смирнова» докатилось до меня, когда я случайно увидел телепередачу «Нью–Йорк, Нью–Йорк», будто специально включив телевизор на реплике ведущего, что он, мол, получает упреки от телезрителей в том, что мало говорит о музыке, и сейчас тоже говорить о ней не станет, а лучше споет одну песню, которую знает со студенческих лет (это немудрено: он учился в том же Щукинском училище). И он спел... Угадайте с трех раз, что?.. Правильно, садитесь, пятерка вам... Спето было под простой фортепьянный аккомпанемент и с элегической грустью. Из всего следовало, что он тоже авторов не знает и что, видимо, песня возвращается к нам из русской истории, а точнее — из братоубийственной войны 1918 — 1922 гг. Все бы было ничего, где–то он немного врал мелодию, где–то много; кое–где так, по мелочи, — слова, но вот одна его «вольность» вызвала во мне оригинальную смесь возмущения и смеха. Там в конце есть такие слова: «Мы же русские, Танька, мы приходим обратно, мы встаем на колени, нам иначе нельзя». “Обратно ” — это в Россию, без которой, стало быть, не можем — вот что имелось в виду. Так вот, он спел совершенно другое: «Мы приходим в охранку». Вероятно, версия о том, что русские, оставшиеся на родине, обычно приходят в охранку, греет сердце русского эмигранта. Он еще раз убеждается в том, что правильно сделал, покинув такую Родину. А вялые приступы ностальгии можно залить помоями «охранки» (или КГБ), ее ужасами и предательствами. Однако, согласитесь, между русским эмигрантом первой волны и нынешним обитателем Брайтон–Бич есть некоторая разница, примерно такая же, как между графом Шереметевым и Семой с Дерибасовской. Но Семе тоже нравится, когда русские приходят в охранку . Тому Семе, который теперь на Брайтон–Бич и который тоже зовется там русским эмигрантом. Семе, который остался, такое и в голову не придет, что русские приходят в охранку, а вот Сема с Брайтона порадуется, что вовремя свинтил из России. Таким образом, горестный вокал ведущего по поводу того, какие же мы, в сущности, падлы, выглядел большим подарком для Брайтона и оскорбительно–забавной ошибкой для автора, в особенности — стихов. Ну и наконец третий привет от этой песни, пустившейся в свое время в автономное плавание, мне передал мой приятель и тоже выпускник Щукинского училища — Гена Матвеев. Он рассказал о том, что сидел как–то раз в компании девушек и представителя одной знаменитой актерско–режиссерской династии (да что так застенчиво, в конце–то концов! Свои ведь люди, чего там!) — Рубена Симонова. А Рубен был внуком того самого Рубена, который принял театр после Вахтангова, а после него театр возглавил его сын — Евгений Рубенович, от которого и произошел тот самый Рубен, о котором речь; и если у Рубена будет или есть сын, он опять будет зваться Евгением, а внук — опять Рубеном... Понятно, да?.. Мне тоже не все понятно, но это не имеет значения ... Для рассказа имеет значение лишь то, что Рубен поет девушкам пресловутый «Дневник прапорщика»; поет, по словам Гены, с глубоким чувством, переходящим, как водится, в надрыв. Он использует песню как оружие массового поражения противоположного пола. Он поет, имея в виду стратегическую цель, «блицкриг», быструю победу над девушками, полный разгром их хрупкого душевного мира и последующее стремительное овладение, так сказать, материальной частью. «Надрыв» тут очень помогает. Он заставляет предположить в исполнителе «силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе», а также настоящий мужской темперамент, которого, быть может, девушкам в тот момент недостает. Теперь «овладение материальной частью» уже не составит труда, оно произойдет легко и как бы само собой. Но тут Гена Матвеев портит погоду... В наступившей после щемящего исполнения песни драматической тишине, в которой барышни, продолжая жалеть несчастного Смирнова и покинутую Таньку, уже готовы к любым вариантам, только не знают — как начать, нужен лишь повод, Гена совершенно некстати произносит: «Да–а! Все–таки молодцы Филатов с Качаном! Сочинили такую песню, а сами даже забыли про нее...» Какой облом! Ну разве можно еще гаже и бестактнее! Разрушить с таким трудом установленную телепатическую связь между певцом–гипнотизером Рубеном и медиумами–девушками! Ведь если медиум висит между двумя стульями, достаточно лишь неосторожного слова, чтобы он рухнул на пол и очнулся . Вот и девушки уже с вполне трезвым недоумением смотрят на Рубена и Гену, ждут объяснения . Ну надо же! Плюнуть в колодец, из которого сейчас надо было водицы напиться ! Уже, можно сказать, дело пошло... а он!.. Взял и вдруг хрюкнул. Испортил все! Мне не известно, спас ли Рубен положение, но попытку сделал (хотя, зная Рубена, думаю, что все–таки спас). Став белым от (не только родового) негодования , Рубен сказал: «А при чем тут Филатов с Качаном? Эту песню спел когда–то моему деду один белый офицер, дед передал ее моему отцу, а отец — мне». То есть они по наследству не только имена передавали или театр, но и песни тоже, причем в контексте исторической мелодрамы. А если вдруг окажется, что авторы — вполне современные молодые люди, то это уж никуда не годится, это будет некрасивое разрушение красивой легенды. Поэтому допустить такое фамильная честь Рубена просто не могла. Интересно, пришлось ли ему потом отвечать на вопросы: мол, если это правда, если был у деда тот самый знакомый белый офицер, то что с ним потом стало, куда он делся, нашел ли свою Таньку? И если пришлось, то что он придумал, какими подробностями оснастил эту самую легенду про несчастного белогвардейского прапорщика?.. Если встречу как–нибудь, спрошу непременно... И еще — здорово было бы нарядить его в костюм татарина Ахметки, меня — в форму прапорщика (можно и наоборот, это неважно), подыскать женщину лет тридцати на роль Таньки и сфотографироваться втроем. Потом поджелтить эту фотографию (будто бы от времени) и подписать на обороте выцветшими чернилами: «Таня Смирнова, Володя Смирнов, Ахмет. Париж, 1937 год». Был бы еще один виток легенды. Выкрал Смирнов Таньку из Советской России и увез в Париж, а перед этим нашел фамильные драгоценности, зарытые в подвале их старого дома, и стали они жить долго и счастливо. И улыбались бы они (вернее, мы) на фотографии. Не потому, что птичка, а потому, что счастье все–таки есть, и вот оно — на наших лицах!.»
Отправлено: 25.05.22 19:09. Заголовок: Стихи Юрия Борисова ..
Стихи Юрия Борисова
1. Белая песня
Все теперь против нас, будто мы и креста не носили. Словно аспиды мы басурманской крови, Даже места нам нет в ошалевшей от горя России, И Господь нас не слышит - зови не зови.
Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиду, Ждем холопскую пулю пониже петлиц. Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихиду, И предали анафеме души убийц.
И не Бог и не царь, и не боль и не совесть, Все им "тюрьмы долой" да "пожар до небес". И судьба нам читать эту страшную повесть В воспаленных глазах матерей да невест.
И глядят нам во след они долго в безмолвном укоре, Как покинутый дом на дорогу из тьмы. Отступать дальше некуда - сзади Японское море, Здесь кончается наша Россия и мы.
В красном Питере кружится, бесится белая вьюга, Белый иней по стенам московских церквей, В белом небе ни радости нет, ни испуга, Только скорбь Божьей Матери в белой лампадке. 1967-1968
2. Перед боем
Закатилася зорька за лес, словно канула, Понадвинулся неба холодный сапфир. Может быть, и просил брат пощады у Каина, Только нам не менять офицерский мундир.
Затаилася речка под низкими тучами, Зашептала тревожная черная гать, Мне письма написать не представилось случая, Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.
А на той стороне комиссарский редут - только тронь, а ну! - Разорвет тишину пулеметами смерть. Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону, Чтоб в последней атаке себя не жалеть.
И присяга ясней, и. молитва навязчивей, Когда бой безнадежен и чуда не жди. Ты холодным штыком мое сердце горячее, Не жалея мундир, осади, остуди.
Растревожится зорька пальбою да стонами, Запрокинется в траву вчерашний корнет. На убитом шинель с золотыми погонами. Дорогое сукно спрячет сабельный след.
Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю, И все те, обо мне чия память, крепка, Как скатится слеза на мою фотокарточку И закроет альбом дорогая рука.
3. По зеленым лугам и лесам...
По зеленым лугам и лесам, По заснеженной царственной сини, Может, кто-то другой или сам Разбросал я себя по России.
Я живу за верстою версту, Мое детство прошло скоморохом, Чтоб потом золотому Христу Поклониться с молитвенным вздохом.
Моя радость под солнцем росой Засверкает в нехоженых травах, Отгремит она первой грозой, Заиграет в глазах браговаров.
Моя щедрость - на зависть царям Как награда за боль и тревоги. Теплым вечером млеет заря Над березой у сонной дороги.
Я тоску под осенним дождем Промочил и снегами забросил, И с тех пор мы мучительно ждем, Долго ждем, когда кончится осень.
Свою ненависть отдал врагу, Сад украсил я нежностью легкой, А печаль в деревянном гробу Опустил под "аминь" на веревках.
Моя жизнь, словно краски холста, - Для того, чтобы все могли видеть. Оттого моя правда чиста: Никого не забыть, не обидеть.
Мое счастье в зеленом пруду Позапуталось в тине замшелой. Я к пруду непременно приду И нырну за ним с камнем на шее.
4. Справа маузер, слева эфес
Справа маузер, слева эфес Острия златоустовской стали. Продотряды громили окрест Городов, что и так голодали.
И неслышно шла месть через лес По тропинкам, что нам незнакомы. Гулко ухал кулацкий обрез Да ночами горели укомы.
Не хватало ни дней, ни ночей На сумбур мировой заварухи. Как садились юнцы на коней Да усердно молились старухи!..
Перед пушками, как на парад, Встали те, кто у Зимнего выжил... Расстреляли мятежный Кронштадт, Как когда-то Коммуну в Париже...
И не дрогнула ж чья-то рука На приказ, что достоин Иуды, Только дрогнули жерла слегка, Ненасытные жерла орудий.
Справа маузер, слева эфес Острия златоустовской стали. Продотряды громили окрест Городов, что и так голодали...
5. Жестокий романс
Она была девочка Надя, А он был путеец-студент. И часто, на Наденьку глядя, Он ей говорил комплимент: - Ах, какие у вас локоточки! Какой у вас пламенный стан! С фуражки своей молоточки За ваш поцелуй я отдам. И часто в Елагином парке Бродили они, как в раю. И Наде он делал подарки, Не глядя на бедность свою. Но в Надю большую тревогу Вселял его скорый отъезд - Железную ставить дорогу Он ехал в Уржумский уезд. В далеком трактире сибирском С подрядчиком он закусил, Под рокот гитары забылся, С цыганкой любовь закрутил. Летели, шурша, сторублевки, Как рой легкомысленных пчел. И вот он с похмелья в "Биржевке" Отдел происшествий прочел: "Вчерась Полякова Надежда Спрыгнула с Тучкова моста. Ее голубая одежда Осталась на ветках куста..." И с криком рванулся путеец, И ровно четыре часа В трактире рыдал, как младенец, И рвал на себе волоса. И бросился в обские волны Убийца и бывший студент. И были отчаянья полны Глаза его в этот момент... "Ах, какие у вас локоточки! Какой у вас пламенный стан! С фуражки своей молоточки За ваш поцелуй я отдам".
6. Поединок
Жадные пальцы на скользкие карты легли, И закружился с Фортуной в обнимку Обман, Ожили в штосе десятки, вальты, короли, - Двое играли, поручик и штабс-капитан.
И загулял по душе недобор-перебор... А может, виною был спрятанный туз в рукаве? Горькою фразою вызлился карточный спор, Ярым багрянцем по вешней осенней листве.
Плотно ли ненависть ваши закрыла глаза? Всё ли готово у вас, господа, для стрельбы? Нечего вам на прощанье друг другу сказать, Глупые пули нацелены в гордые лбы.
Юный поручик с пробитою грудью лежит. Смехом неистовым зло разрядился Изъян. Жизнь погубивший - ты ж прав не имеешь на жизнь. Вот и пустил себе пулю под сердце наш штабс-капитан.
Их схоронили. В молчании пили вино. Лучше бы им поделить куражи в кутеже. Свечи горели, но было на сердце темно, Свечи горели, но холодно было душе.
Друг мой, ты в смертную вечность не верь, Утром с оконца тяжелые шторы откинь. Солнечным зайчиком в душу заглянет апрель, Небо подарит пьянящую звонкую синь.
7. Пасьянс
Что сидишь допоздна, жжешь свечу над пасьянсом? Сердцу хочется верить, что это не блеф: Очарован тобой, опьяненный романсом Твой бубновый король пал к ногам дамы треф.
И ты сияешь вся улыбкою счастливой, И в сердце нет тревог, и сладостно душе... О, как тебе легко быть молодой, красивой! И всё желанное свершилося уже.
А к обедне опять ты спешишь деловито, Где на паперти те же старухи стоят, В черном платье своем, что давно уже сшито, Пряча в черной вуали отрешенный свой взгляд.
Вновь ладаном дохнет величье золотое, И рыжий бас попа бедой дрожит в тебе. И ставишь ты на круг морщинистой рукою Свечу за упокой, за короля бубей.
8. Ностальгическая
Заунывные песни летели В край березовой русской тоски, Где над детством моим отзвенели Петербургских гимназий звонки.
Под кипящий янтарь оркестрантов, Под могучее наше "Ура!" Не меня ль государь-император Из кадетов возвел в юнкера?
В синем небе литавры гремели И чеканила поступь война. И не мне ли глаза голубели И махала рука из окна?
Мчались годы в простреленных верстах По друзьям, не вернувшимся в ряд, Что застыли в серебрянных росах За Отечество и за царя.
Не меня ли вчера обнимали Долгожданные руки - и вот, Не меня ли в чека разменяли Под шумок в восемнадцатый год?
9. Голубые лошади
Как по Красной площади – Алый пыл знамён. Голубые лошади, Красный эскадрон.
Вслед глядели девушки, Заслонясь рукой. Только до победушки Ой как далеко.
Там Шкуро и Мамонтов, Врангель и Колчак За царя Романова, За своих внучат,
За обиду острую Бьются ретиво. Да ещё за Господа Бога самого.
Ой, куда ты конница Правишь копыты? Ой, не скоро кончится Девятнадцатый...
Запахами ночь шалит Шпорный перезвон... Голубые лошади, Красный эскадрон.
Вариант, который исполняет Жанна Бичевская под названием «Перед пушками, как на парад»
Перед пушками, как на парад, Встали те, кто у Зимнего выжил... Расстреляли мятежный Кронштадт, Как когда-то Коммуну в Париже...
Ведь не дрогнула ж чья-то рука На приказ, что достоин Иуды, Только дрогнули жерла слегка, Ненасытные жерла орудий.
Справа маузер, слева эфес Острия златоустовской стали. Продотряды громили окрест Городов, что и так голодали...
И неслышно шла месть через лес По тропинкам, что нам незнакомы. Гулко ухал кулацкий обрез Да ночами горели укомы.
Не одну за верстою версту, Мое детство прошло скоморохом, Чтоб потом золотому Христу Поклониться с молитвенным вздохом.
По зеленым лугам и лесам, По заснеженной царственной сини, Может, кто-то другой или сам Разбросал я себя по России.
Я тоску под осенним дождем Промочил и снегами забросил, И с тех пор мы мучительно ждем, Долго ждем, когда кончится осень.
Свою ненависть дал я врагу, Сад украсил я нежностью легкой, А печаль в деревянном гробу Опустил под "аминь" на веревках.
Моя радость под солнцем росой Засверкает в нехоженых травах, Загремит она первой грозой, Заиграет в глазах браговаров.
Мое счастье в зеленом пруду Позапуталось в тине замшелой. Я к пруду непременно приду И нырну за ним с камнем на шее.
Перед пушками, как на парад, Встали те, кто у Зимнего выжил - Расстреляли мятежный Кронштадт, Как когда-то Коммуну в Париже. Комментарий: Я объединил эти стихи и песни в отдельный блок не случайно. Автор, написавший их, того заслуживает. К сожалению имя его было несколько подзабыто и это как раз тот случай, когда, выражаясь газетным штампом, пора восстановить историческую справедливость. В 1990 году на фирме «Мелодия» была издана пластинка Жанны Бичевской. Как нетрудно догадаться, посвящена она была Белой гвардии и записаны на ней были все известные тогда «белогвардейские шлягеры» (и не только). Но вот некоторые моменты вызвали недоумение. Во-первых, на лицевой стороне конверта была фотография православной часовни (надо полагать в Сен-Женевьев-де-Буа) и напечатаны несколько строф из стихотворения Роберта Рождественского «Русское кладбище под Парижем» (оно было приведено в самом начале). Но! Строфы были искажены (не сказать исковерканы) и имя поэта нигде не упоминалось.
Здесь похоронены сны и молитвы, Здесь под небом Парижа влажнеют глаза: Корнеты, поручики, гардемарины. Здесь порядно лежат голубые князья. Белая гвардия, белая стая. Белое воинство, белая кость… Влажные камни травой порастают. Русские буквы – французский погост… Ну то есть ни единой строчкой. Вообще-то поступать так – по меньшей мере невоспитанно, никак это не гармонирует с дворянской честью, о потере которой так скорбит Жанна Владимировна. Ну, о том что это стихотворение по сути своей для белоэмигрантов обидное и давать его в качестве посвящения циклу песен про Белую гвардию малость некорректно, скажем так, об этом я равно уже упоминал вначале. Но поскольку в стране тогда шло бешеное «одворянивание», блеск золотых погон всем глаза слепил, и вообще истерия по поводу «белогвардейщины» была близка к пику, то заострять внимание на этом моменте не будем. Но вот другой момент озадачил изрядно. Против более чем половины песен, исполняемых Бичевской на этой пластинке, значилось – «Автор неизвестен». Вот тут, право, я впал в оторопь. Ибо на пластинке одного из лучших (если не лучшего) исполнителя русских романсов Валерия Агафонова (ныне покойного), «Белая песня», изданной на той же фирме «Мелодия» в 1989 (за год до диска Бичевской!) против тех же песен значился автор, Юрий Борисов. Было отчего призадуматься. Я-то по наивности своей считал, что прежде чем выпустить какой-любо проект (тем более связанный с историей) необходимо для начала обратиться к источникам, проверить нет ли где-либо каких спорный или неясных вопросов и т.д. То что Жанна Владимировна принимала самое деятельное участие в выпуске пластинки – у меня сомнений не вызывает (в том смысле, что она не просто стояла в студии и пела в микрофон, но и контролировала подбор песен, оформление конверта и т.п.). Но неужели нельзя было дать себе труда проверить информацию по песням, которые предполагались быть на пластинке? Агафонов, простите, не был каким-то там третьеразрядным лабухом – он был исполнителем такого уровня, что по сравнению с ним (да простят меня ещё раз) та же Жанна Бичевская выглядит, скажем так, бледновато. Да и еще кое-что убеждает меня в том что Жанна Владимировна прекрасно отдавала себе отчёт в том, что делает. В приведенной подборке песни №№ 3 и 4 («По зеленым лугам и лесам» и «Справа маузер, слева эфес») – отдельные произведения. А на диске Бичевской эти песни объединены в одну (мое мнение – неудачно объединены) – выше я привел этот объединённый вариант. Причем объединены с измененными кое-где словами, в общем, на мой взгляд, чувствуется за этим рука человека, который специально ваял такую контаминацию. Такой человек, как я понимаю был только один, понятно о ком я. И опять – «Автор неизвестен». Ну просто готика какая-то – за что ни возьмись, «автор неизвестен»... Так вот, много позже у этих песен, исполняемых Бичевской, наконец-то «появились» авторы, что не может не радовать. Эти песни не претендуют на аутентичность, они – стилизации, но великолепно выполненные стилизации, (хотя я подозреваю что у массы людей мнение абсолютно противоположное). Они великолепно слушались в 1970-х, но они не потеряли своего очарования и в наше время. Что подтверждает старую истину – по настоящему талантливое произведение воспринимается в любую эпоху, независимо от того какая погода стоит на дворе. Ниже я привожу статью Евгения Туинова о Юрие Борисове, авторе этих белогвардейских песен, которые исполняли Агафонов и Бичевская. Статья была опубликована впервые в «Юридической газете» (№ 27-28, 1992), позже перепечатанная «Красноярской газетой», (№ 47 (275), 15.05.1993). Эта статья – едва ли не единственный рассказ о Борисове. Я взял на себя смелость сократить в ней отдельные моменты, но очень незначительно, так чтобы это не повредило смыслу статьи. И ещё один любопытный эпизод: в приведенных выше воспоминаниях Качана упоминается некий певец, страстно возжелавший исполнять песню «Дневник прапорщика Смирнова». Прочитав статью Туинова, я не могу отделаться от впечатления что речь у Качана шла о Звездинском. Неприглядный, однако, образ-то получается. Что, тем не менее, не заставляет меня отречься от версии что «Поручик Голицын» написал Звездинский. Вспышки и озарения случаются как у примерных юношей, так и хулиганов.
Отправлено: 25.05.22 19:13. Заголовок: «ДАНТЕСЫ НЕ ПРОМАХИВ..
«ДАНТЕСЫ НЕ ПРОМАХИВАЮТСЯ
Евгений Туинов
Когда во имя светлого будущего умерщвляются миллионы, уродуются судьбы нескольких поколений, насильственно меняется русло жизни огромной страны и народов, ее населяющих, - ну что, казалось бы, на страшном, кровавом этом фоне искалеченная судьба одного - поэта, композитора, гитариста, исполнителя собственных песен? Но пора, пора вспомнить и о нем, украденном у нас нашей лютой системой на целых два десятилетия, замолчанном при жизни и обобранном литературными мародерами после смерти, пора все и всех назвать своими именами, воздать должное таланту и схватить вора за руку. Юрий Борисов... Когда-то песни его слушали украдкой - с магнитофонных лент или живьем, сидя тесным хмельным кругом за скудно, наспех собранным столом где-нибудь на Малой Посадской в питерской коммуналке. Тогда нельзя было вольно петь и слушать про "холопскую пулю пониже петлиц", про "шинель с золотыми погонами", про "мятежный Кронштадт" и про тех, "кто у Зимнего выжил". Нет, это писал не безвестный эмигрант, не бывший белый офицер, уцелевший в "сумбуре мировой заварухи", как, наверное, думалось многим. Автор жил среди нас, жил трудно и отчаянно - сидел в тюрьме, мыкался, поднадзорный и во всем заведомо виноватый, без прописки, без работы, без крыши над головой, без денег, пил бормотуху, бывало и одеколон, а еще прекрасно играл на гитаре и пел свои странные песни. Действительно, на дворе стоял развитой социализм, по улицам расхаживала новая общность людей - советский народ, а он, безумец, выводил, вытягивал, выматывал душу:
Заунывные песни летели В даль березовой русской тоски. Где над детством моим отзвенели Петербургских гимназий звонки. Под кипящий янтарь оркестрантов, Под могучее наше "Ура!" Не меня ль Государь Император Из кадетов возвел в юнкера?.. Эти песни-стилизации, эти гимны безнадежно проигранному белому делу, навсегда ушедшей эпохе, эти вдруг ожившие, засветившие новым светом городские и жестокие романсы - что-то ведь они говорили нам, томительно тревожили душу, трогали какие-то уцелевшие, а думалось, давным-давно оборванные струны, воскрешали то, что уже, казалось, отчаялось воскреснуть, - нашу генную память о другой жизни.
...А к обедне опять ты спешишь деловито, Где на паперти те же старухи стоят. В черном платье своем, что давно уже сшито, Пряча в черной вуали отрешенный свой взгляд. Вновь ладаном дохнет величье золотое, И рыжий бас попа бедой дрожит в тебе. И ставишь ты на круг морщинистой рукою Свечу за упокой, за короля бубей. Этому поэту много было дано Богом, но написал он всего около сорока стихотворений, большинство из которых положено на музыку. А мог бы... Нет, не мог. Оно всегда, когда думаешь о русских поэтах, тянет к сослагательному наклонению: вот кабы промахнулся Дантес, не поселился бы Есенин в "Англетере", пощадила бы Рубцова его убийца... Дантесы не промахиваются.
Сдается мне, что моя песня спета, Что даль ясна, а прошлого уж нет. Для торжества заветного обета Давным-давно готов мой пистолет. Не ровен час, нажму курок, и выстрел - Весенним громом над моей зимой. И понесут всё то, что я не выстрадал, Чужие души ношей золотой. И канут в Лету новых мирозданий Мои враги, анафему воспев, А я замру бойцом на поле брани, В честном бою себя не одолев. Юрий Борисов умер от туберкулеза в больнице на Поклонной горе 17 июля 1990 года в 8 часов утра. А до этого была жизнь... Сестра поэта, Ольга Борисова-Голубева, вспоминает: «Борисов Юрий Аркадьевич родился 4 ноября 1944 года в городе Уссурийске Приморского края. С июля 1947 жил в Ленинграде. Стихи стал писать в третьем классе школы. Однажды два стихотворения отослал в газету "Ленинские искры". Ответ пришел отрицательный, и Юра на время бросил писать стихи. После школы учился в ремесленном училище на токаря-револьверщика. В это же время увлекся игрой на гитаре. Сначала это был лишь простенький аккомпанемент для песен, в то время очень популярных среди подростков. Но вскоре пришло серьезное увлечение классикой, благодаря знакомству с Ковалевым Александром Ивановичем, в прошлом, до войны, лауреатом конкурса исполнителей. Юра начал учиться игре на классической гитаре. Сперва Александр Иванович брал деньги за уроки, а так как мы жили очень бедно, то часто платить было нечем, и впоследствии Ковалев учил Юру бесплатной. В эти годы мы старались не пропускать концертов знаменитых гитаристов, приезжавших в город на гастроли. Затем Юра поступил в институт культуры на отделение композиции, которое, к сожалению, не закончил. В эти годы он стал делать переложения песен и романсов для гитары, появились первые пьесы собственного сочинения. Особенно хорошо ему давались классические произведения Эшеа Тарреги, Исаака Альбениса, Эйтора Вила-Лобоса, Людвига ван Бетховена, а также знаменитая "Чаккона" Баха в переложении для гитары Андреаса Сеговии. Учился Юра заочно. К тому же периоду относится и его преподавательская работа в кружках при домах культуры. И хотя это не приносило почти никаких доходов, зато времени, свободного для того, чтобы заниматься любимым делом, было много. Однажды Юрий с обострением болезни печени попал в больницу на Пионерской улице, где и познакомился с гобоистом Дмитрием Тосенко. Через Диму он узнал Валерия Агафонова, и с того времени началась их дружба. (По другим сведениям Борисов и Агафонов учились в одном ремесленном училище. - Е. Т.) Юра с Валерой часами просиживали у нас дома на Малой Посадской над старыми нотами, неизвестно откуда появившимися у них. Впервые вся наша коммуналка услышала необыкновенное исполнение Валерой романсов и песен. Юра стал учить Валеру играть на гитаре по-настоящему, поставил ему руку, и впоследствии чудесный аккомпанемент стал неотъемлемой частью исполнительского мастерства Валерия Агафонова. Стихи Юра писал все это время, но знакомство и дружба с Валерием заставили всерьез обратиться к авторской песне. Тогда же появился у нас дома и Виталий Климов, студент Высшего художественно-промышленного училища им. В.И. Мухиной. Много гитар вместе с Виталием изготовил мой брат. На одной из них долгое время играл Валерий Агафонов. Свои инструменты они показывали М.Л. Анидо, Дюмону и получили высокие отзывы об их качестве. Так это началось». А вот что рассказывает о поэте его друг, певец Валерий Кругликов: «В быту Борисов был не груб, но как-то неудобен. Всегда или почти всегда он вызывал у меня конфликтное состояние. Его неустроенность вызывала у меня желание избавиться от беспокойства, какая-то опасность благополучию исходила от него. А я всегда стремился к упорядоченности, к благополучию. Я не могу спокойно чувствовать себя, не имея постоянного заработка. И судьба, словно в насмешку, после смерти Борисова как бы посылает побывать в его шкуре. Каким же мужеством надо обладать, чтобы всю жизнь жить так! Только однажды подравшись с Борисовым, от страха отлупив его, я понял, каким безобидным, каким беззащитным и слабым был этот человек. (Нуждаясь в помощи, в ответ он получал от меня, в частности, поучения вместо помощи.) И это при какой-то внутренней духовной силе, невероятной добродетельной силе, при его умной и чистой мощи - такая вдруг беспомощность, бытовая неприспособленность, неумение жить...» И все же таланту везет. Ведь нашел же Борисов Агафонова, а Агафонов - Борисова! Так пропеть, так прочесть, так прочувствовать и излить сердцем стихи Борисова мог только Валерий Агафонов. Говорит вдова певца, Татьяна Агафонова: «...Валерина смерть его изменила. Он был жестоким человеком. То есть такая форма у него была. На самом деле, по сути, нет. Но форма общения с людьми была очень... безумно тяжелой. С ним трудно было долго находиться вместе. Вообще Юра для меня очень многое сделал в последние годы. У него пропала эта озлобленность. Он, оказалось, был настолько добр, настолько открыт!.. Удивительно. У Юры исполнение особое было, был такой глубокий бас. Он вообще был очень музыкальный. Но Юру почему-то все время затирали. Обидно! Потому что все выходят петь, кому не лень, а Борисова никуда даже не включают. Мне хочется, чтобы Юру Борисова знали. Последние годы безумно хотелось, чтобы у него был концерт и все увидели, насколько это прекрасный музыкант. Больше всего мне было обидно за его гитару. Но ничего не получилось. Человек просто не привык к эстраде. Да и больной он уже был очень. Чахотка... Он ведь был человеком, который не мог работать. Есть такие люди. Ну, не в силах он был подниматься в шесть часов утра и ехать на кирпичный, допустим, завод. Он мог только сочинять стихи и музыку, писать свои песни. Другая душа совсем. Кроме того, эта болезнь... Они с Валерой знакомы с ремесленного училища. У них даже была общая тема - смешная. Это как они учились вместе, как их ремеслуха свела, как пытались сходить в рабочий класс, но не получилось. С тех пор у них дружба. Прерывалась она Юриными отсидками, потом он выходил, и дружба продолжалась. Я не представляю Юру в бархатном халате за чашечкой кофе. Этот человек ни за что бы не изменил стиль жизни. Он сам себе сотворил такую жизнь. Это уже судьба. Но ни о нем, ни о Валере я не могу сказать, что жили они несчастливо и ужасно. Жизнь их была счастливой, трудной, но счастливой. Даже у Юры Борисова, даже у Юры!.. Трагичной? Да. Но опять-таки когда человек ничего не переживает, откуда он чего возьмет? что сможет создать? А у них у обоих такая чуткость, такая восприимчивость ко всему была! Они могли понять все. Главное, что они - Юра, Валера – состоялись». Сейчас уже все равно - для вечности, для беспристрастной оценки им написанного, - как там у Борисова складывались отношения с властями предержащими. Нетрудно, конечно, догадаться, что складывались плохо:
Мне сегодня, братцы, не до шуток, Не до размалиновых речей: Осудили на пятнадцать суток Головы носителя моей... Впрочем, несколько борисовских тюремных сроков, небольших, по году, по два, - не подтверждение ли это горькой истины: самый хороший, удобный поэт в России - поэт мертвый или хотя бы сидящий в тюрьме?.. И, уже смертельно больной, Борисов успел-таки подержать в руках пластинку с записью своих песен в исполнении Валерия Агафонова. Этот большой диск называется "Белая песня", и вышел он в 1989 году на Ленинградской студии грамзаписи. Его составили записи аж 1981-1984 годов. Далее начинаются какие-то странности вокруг творческого наследия Борисова. В 1990 году (запись 1989 г.) певица Жанна Бичевская выпускает свой диск, на котором есть несколько песен из репертуара Валерия Агафонова. Странность заключается в том, что все песни Борисова снабжены на конверте и самой пластинке пометкой: "Авторы музыки и слов неизвестны". Наверное, именно последнее обстоятельство явилось своего рода искушением для еще одного певца. "Как это неизвестны!" - видимо, возмутился он и присвоил песню. Тяжела жизнь плагиатора! Это тебе не по карманам в трамвае шастать, не сумочки у зазевавшихся рассеянных дамочек потрошить. Тут все на виду, на слуху, каждый день, каждый час думай, нервничай, трясись и жди, что кто-нибудь возьмет да громко так скажет по телевизору, по радио или вот в газете: украл, мерзавец, держите вора!.. Некий г-н Звездинский, выдающий себя за узника совести, за внука дворянина, полковника царской армии, расстрелянного в 38-м, за поэта, певца и композитора (может быть, так и есть, кто спорит...), украл у Юрия Борисова его «Белую песню», назвал ее «Белая вьюга», сократил, испохабил отдельные строки, напечатал в журнале «Аврора» (№3, 1991) под своей фамилией и до сих пор бесстыже поет ее, сменив прекрасный борисовский мотив на свой, бездарный, поет с эстрады как свою. В 1991 году студия «Метадиджитал» выпустила очередную пластинку г-на плагиатора, на которой читаем: «Белая вьюга» (муз. и сл. М.Звездинского)...» Сознавая неловкость создавшегося положения, я, однако, уверен, что лучше бы этому господину публично повиниться в содеянном. Так по-русски, так благородно было бы с его стороны!.. До тех же пор, пока он этого не сделал, знать должны все: МИХАИЛ ЗВЕЗДИНСКИЙ - ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВОР (ПЛАГИАТОР), ОБОКРАВШИЙ УМЕРШЕГО ПОЭТА. Неужели он думает, что все ему сойдет с рук, проскочит под шумок очередной российской смуты? НИКОГДА!»
Монолог убитого Автор:Аркадий Кутилов
Я в атаку последнюю шел, но судьба изменила герою... Плюс к тому - оказался тяжел тот снаряд, что упал под горою. Хорошо! И дымком понесло, и предсмертные слезы просохли... Плюс к тому - умереть повезло: те, кто выжил, в плену передохли. Плюс к тому - тишина... тишина... Не слыхать разговора винтовок... ...И вползают на грудь ордена, давят лапками божьих коровок. Комментарий: Еще одна песня с упоминавшейся уже пластинки Жанны Бичевской. Автор этих стихов – Аркадий Павлович Кутилов (1940 г.р.), вполне себе современный поэт, трагически погибший в возрасте 45 лет. В принципе это стихотворение может быть отнесено к любой войне, не обязательно Гражданской. Более того, логичнее было бы предположить что он написал его имея в виду Великую Отечественную. Но поскольку оно уже ассоциируется с белогвардейскими песнями, спасибо г-же Бичевской, то я решил его включить в данный сборник. Должен заметить, что Геннадий Пономарёв написал дивную музыку на эти стихи, и исполнение Бичевской этой песни – просто выше всяких похвал; вот уж что рекомендовал бы послушать.
Господа офицеры (песня для к/ф «Трактир на Пятницкой») Автор: Александр Дольский
Всё идешь и идешь, и сжигаешь мосты. Правда где - а где ложь? Слава где - а где стыд? А Россия лежит в пыльных шрамах дорог, А Россия дрожит от копыт и сапог.
Господа офицеры, голубые князья,- Я, конечно, не первый, и последний - не я... Господа офицеры, я прошу вас учесть: Кто сберег свои нервы - тот не спас свою честь.
Кто мне брат, кто мне враг – разберусь как-нибудь: Я российский солдат – прям и верен мой путь. Даже мать и отца, даже брата забыл, Но в груди до свинца лишь Россию любил.
Господа офицеры, мне не грустно, о нет! Суд людской или божий через тысячу лет, Господа офицеры, я прошу вас учесть: Господа офицеры, не спасет вашу честь!
Я врагов своих кровь проливаю, моля: "Ниспошли к ним любовь, о Россия моя!" А Россия лежит в пыльных шрамах дорог, А Россия дрожит от копыт и сапог.
Господа офицеры, голубые князья,- Я, конечно, не первый, и последний - не я... Господа офицеры, я прошу вас учесть: Кто сберег свои нервы - тот не спас свою честь. Комментарий: Авторство Дольского сомнению и не подвергается. Я признаться не помню выходила ли эта песня на пластинке, скорее всего да, но и без этого есть масса подтверждений кто именно автор. Есть кстати и разночтения, довольно любопытные. Вместо строчки «Я врагов своих кровь проливаю, моля: "Ниспошли к ним любовь, о Россия моя!"» очень часто поют «И врагов своих кровь проливал я не зря – я тебя защищал, о Россия моя!» От себя добавлю – мне эта песня никогда не нравилась из-за какого-то подспудного менторского тона, впрочем у Дольского многия песни этим страдают, и еще из-за, простите, редкого набора банальностей. Трудно требовать от городского романса, и от «белогвардейской» его части поэтических перлов и глубин философической мысли, но на примере этой песни, а также некоторых других видно, что бывает когда к таким романсам пытаются пристегнуть дидактику или пафос.
Смотр Автор: Леонид Каннегисер
На солнце, сверкая штыками – Пехота. За ней, в глубине Донцы-казаки. Пред полками – Керенский на белом коне. Он поднял усталые веки – Он речь говорит. Тишина. О, голос! Запомнить навеки: Россия. Свобода. Война. И если, шатаясь от боли, К тебе припаду я, о, мать, И буду в покинутом поле С простреленной грудью лежать – Тогда у блаженного входа В предсмертном и радостном сне, Я вспомню – Россия, Свообода, Керенский на белом коне. 27 июня 1917 Комментарий: Опять же, не совсем белогвардейское стихотворение, но в некотором роде предтеча. Стихи написал Леонид Каннегисер, если память мне не изменяет именно он застрелил главу Питерской ЧК Урицкого в 1918.
Любо, братцы, любо-I Автор не установлен
Как на грозный Терек выгнали казаки Выгнали казаки сорок тысяч лошадей. И покрылось поле, и покрылся берег Сотнями порубленных, постреляных людей. Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить. С нашим атаманом Не приходится тужить.
Атаман наш знает, кого выбирает. Эскадрон по коням, да забыли про меня. Им осталась воля да казачья доля, Мне досталась пыльная горючая земля. Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить. С нашим атаманом Не приходится тужить.
А первая пуля, а первая пуля, А первая пуля в ногу ранила коня. А вторая пуля, а вторая пуля, А вторая пуля в сердце ранила меня. Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить. С нашим атаманом Не приходится тужить.
Жинка погорюет - выйдет за другого, За мово товарища, забудет про меня. Жалко только волюшки во широком полюшке, Жалко сабли вострой да буланого коня. Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить. С нашим атаманом Не приходится тужить.
Любо, братцы, любо-II Автор не установлен
Как на быстрый Терек, на широкий берег Вывели казаки сорок тысяч лошадей, И покрылся берег, и покрылся берег Сотнями порубленных, пострелянных людей.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
Атаман наш знает, кого выбирает, "Эскадрон по коням", да забыли про меня. Им досталась воля и казачья доля, Мне досталась черная холодная земля.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
А первая пуля в лоб меня целует, А вторая пуля да поранила коня. Жинка погорюет, выйдет за другого, Выйдет за другого, позабудет про меня.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
Жалко только волюшку во широком поле, Жалко мать-старушку да буланого коня. Во широком поле станет черный ворон, Станет ворон очи соколиные клевать.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
Старики, старухи, дети, молодухи, Тихо спит станица, матери не спят. Запалил станицу, вырезал станицу Местечковый, трехъязыкий, жадный продотряд.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
Так помянем, братцы, братьев наших верных, Терских да кубанских наших братьев во Христе. То иуда Троцкий, то иуда Свердлов Подло распинали мать-Россию на кресте.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
И все то, что было, помним все, что было, Тяжела казацкая мертвая слеза. Даже и в могилах, в ямах торопливых О Святой Руси Великой забывать нельзя...
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!..
Любо, братцы, любо-III Автор: Сергей Боханцев
Как неслись тачанки, полем на Воронеж, Падали под пулями, как под косою рожь. На тачанках сзади надпись "Не догонишь!" Под дугою спереди: "Живыми не уйдешь!"
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
Тело мое белое, сердце мое смелое Вороны да коршуны на части расклюют. Не горюй, мамаша, что взяла не наша, Скоро ли догонят, да когда еще убьют?
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
Ало, братцы, ало кровь моя стекала, Стремена за шпоры да руками по стерне... Наискось рубашку расстегнула шашка, Скоро конь буланый позабудет обо мне.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить!
С немцами, японцами вслед за белой конницей К западной границе потянулись облака. Девица тоскует, солнце степь донскую Красит в цвет рубахи молодого казака.
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, С нашим атаманом не приходится тужить! Комментарий: Три варианта известной песни, считающейся вроде как белогвардейской. Хотя по сути она все же "казачья". Но поскольку казаков в белой армии было больше чем достаточно, то смело отнесем песню в разряд "белых". Автор не установлен, возможно эта песня народная. Интересное примечание - в 1980 в деревне под Старым Осколом я слышал, как старики пели эту песню, но с другими словами: "Как на синий ерик, да как на синий ерик выгнали татары сорок тысяч лошадей...". Первый вариант записан Жанной Бичевской, втрой - неизвестно, третий - обработка Сергея Боханцева.
Отправлено: 25.05.22 19:16. Заголовок: Не пишите мне писем ..
Не пишите мне писем Автор не установлен
Не пишите мне писем, дорогая графиня. Для сурового часа письма слишком нежны. Я и так сберегу Ваше светлое имя, Как ромашку от пули на поле войны.
Пусть в безумной России не найти мне приюта, И в крови захлебнулись луга и поля. Но осталась минута, нашей боли минута, Что простился с отчизной с борта корабля.
Не хочу пропадать я в Истанбуле турецком Без любви и без славы, орденов и погон. Ах, графиня, поверьте наболевшему сердцу, Я лишь в Вас и в Россию был страстно влюблен.
Не пишите, графиня, нет в живых адресата. Упустили Россию, как сквозь пальцы песок. Ах, родная отчизна, разве ж ты виновата, Что я пулю пускаю в поседевший висок? Комментарий: Довольно известная песня, но распространённая чуть меньше чем, например, «Поручик». Как водится надрыв и красивость через край. С автором как всегда проблема. По одним источникам – всё тот же Звездинский, по другим – некто Лебединская Т. Опять же похоже, что это – стилизация, хотя любопытная деталь: название «Истанбул». Для современного говора всё же характерно произношение «Стамбул». Почему поется именно так, а не иначе – не знаю.
Романс Сержа (из т/ф «Государственная граница») Автор не установлен
Я хочу попросить вас – скорей преклоните колени Затеплите лампаду, или белую Божью свечу Государь император сегодня поутру расстрелян И наследник престола Российского отдан во власть палачу
Я хочу вам сказать – изменили мы долгу и вере Но страха и подлости мы изменить не смогли И за это судьба нам полною мерой отмерит По два метра веревки и по два аршина земли
Я хочу вас уверить не стои о прошлом терзаться Наше прошлое – дымка, наша жизнь мимолетна как сон Встали наши часы – так давайте прощаться. Господа офицеры, примите последний поклон! Комментарий: Вот уж действительно редкая песня, практически неизвестная и нигде не исполняемая. Это романс Сержа из телевизионного фильма «Государственная граница», исполнялась она в первой или второй серии. Пел её актёр Аристарх Ливанов, который собственно Сержа и играл. Песня, естественно, современней некуда, в титрах были обозначены авторы, но поскольку я этот фильм последний раз видел году эдак в 1989, то просто физически не могу вспомнить кто её написал. Посему – автор не установлен (пока).
Вальс юнкеров, или белый вальс Автор не установлен
Под громкое троекратное раскатистое "Ура!" Присягу императору давали юнкера. Каникулы весенние, в собраньях вечера. Этот вальс вас убаюкивал, опьянял вас, юнкера.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Струится вощеный паркет. Этот вальс, этот вальс, этот вальс, В семнадцать мальчишеских лет. Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Все было, как будто вчера, Этот вальс не забыт, этот вальс помнит вас, Юнкера, юнкера, юнкера.
А после под воем шрапнели мальчишки по Дону прошли. Зашитые в полы шинели частицы российской земли. В бензиновом, асфальтовом, в парижском ряду Этот вальс вас успокаивал, отводил от вас беду.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Наивный, как весна, Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Тогда юнкерам не до сна. Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Струится вощеный паркет. Этот вальс не забыт, этот вальс помнит вас, В семнадцать мальчишеских лет.
Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Оркестра военного медь. Этот вальс, этот вальс, этот вальс, До сих пор продолжает звенеть. Этот вальс, этот вальс, этот вальс, Все было,как будто вчера. Этот вальс не забыт, этот вальс помнит вас, Юнкера, юнкера, юнкера. Комментарий: Песня записана Жанной Бичевской, автор, как водится, неизвестен. Однако, что музыкальный строй, что слова позволяют отнести эту песню к последней четверти ХХ века.
Кирилл Ривель. Песни «Белого ветра»
Сермяжно-блаженно-блажная – Не мне воспевать твои сны О поисках вечного рая, О пользе тюрьмы и сумы. Не мне воскрешать твою память Словами забытых молитв, Поскольку и в Доме, и в Храме Вожди заменили святых.
Тебя научили лукаво Жить славою прежних побед, Гордиться великой Державой, Которой давно уже нет. Ты в бронзовый век одиночек Поэтам корежила слог, Как левая пятка захочет, Как правый прикажет сапог.
И водкою сдабривал кашу В мозгах кумачовый ликбез… Но, вот, переполнила чашу Последняя капля небес. И Зло породило уродов, И множилась люмпенов рать, Мутантов совдеповской пробы, Охочих украсть и пожрать.
Калеча и душу и Слово Ты ложных лепила Богов. Не мне воспевать твоих новых Апостолов из Васюков. Шагнули в крушение эры – Неисповедимы пути! – Твоя богохульная вера И мой не прощающий стих…
… Но сердце мне рвет ностальгия: Лекарство? Спасенье? Беда? – По той, дооктябрьской России, В которой не жил никогда. Наверно, там не было рая, И век – далеко не златой… Но верую, ибо не знаю… Лишь в этом мы схожи с тобой! 16-17.01.92.
“Пусть не всегда подобны горному снегу одежды белого ратника – да святится вовеки память его”. И.Бунин
… Все началось, наверное, с прадеда, участника Германской войны. Иногда, в легком подпитии прадед брал в руки гитару, которой неплохо владел и пел песни, в основном, народные. Но звучали в его исполнении и песни времен Гражданской войны (все это происходило в середине 50-х), которые меня, совсем еще мальчишку, что называется “зацепили”, задели за живое. А может быть, все дело в том, что песни свои прадед частенько чередовал с рассказами (он называл их “случаи”) о том, что довелось увидеть и пережить в те грозовые и несчастные годы. Следует также добавить, что все это происходило в Ялте, куда меня отправили 2-х с половиной лет отроду в семью прадеда. В рассказах было много подробностей о расстрелах, зверствах и утоплениях. О том, как матросы с эсминца “Гаджибей” выбрасывали из окон санаториев, превращенных в госпитали раненых офицеров, причем, многие лечили раны, полученные еще на Германской войне.… О том, как топили пленных офицеров с ялтинского мола. В штилевую погоду было хорошо видно, как утопленники стоят на дне (груз на ногах) и между их развеваемыми легким течением волосами снуют рыбки. Белые потом их хоронили с воинскими почестями, в том числе и на Поликуровском кладбище над нашим домом. О массовых расстрелах оставшихся в Крыму врангелевцев (на честное слово т.Фрунзе), а заодно и стариков, военных пенсионеров, доживавших свой век на покое в благодатном Крыму и, естественно, не принимавших участие в Гражданской войне... Как можно заметить, эти зверства чинились красными не только к былым, но к офицерам вообще. Это позднее пришли: И.Бунин, М.Волошин, И.Лукаш, И.Шмелев, В.Максимов…, а также мемуары непосредственных участников Белого движения. Отсюда, вероятно, и появились на свет мои песни-стихи о Гражданской войне. Я не стремился писать новоделы, цель была иная: постараться в доступной мне стихотворно-песенной форме передать слушателю (читателю) трагедию русского офицерства, волей судеб оказавшегося втянутым в мясорубки сначала Германской, а потом Гражданской войны, и, в итоге вышвырнутого в эмиграцию. Не мудрствуя лукаво, мне хотелось донести до сердец людей известный постулат Римского права: “выслушает и другую сторону”, - ибо на протяжении прошедших с октября 1917 года десятилетий все мы слушали и исповедовали только одну. Причем, трагическими судьбами офицерства я ограничил себя намеренно, выведя за рамки трагедию всей русской эмиграции, ибо здесь, по-своему многотемью, вопрос оказался бы неподъемным. Герои, вернее лирические герои моего цикла, в каждом конкретном случае или сюжете – разные. В некоторых песнях – это офицеры-эмигранты, в других – я пишу, глядя на Гражданскую войну, как бы через призму прошедших десятилетий из нашего “смутного времени”. В своих оценках, естественное право автора – быть субъективным. Это моя оценка, моя позиция. Слушатели же и читатели, тем более имеют право разделять ее или нет. По счастью, мне довелось выступать перед живыми участниками тех событий, эмигрантами первой волны в Питере, Гавре и Бизерте. Кассеты и книга стихов “Белый ветер” нашли в их лице благодарных слушателей и читателей. Может потому, что несмотря на разницу в годах и судьбах нас объединяет одна надежда, о чем кратко, но блестяще и ёмко сумел сказать писатель-эмигрант И.Лукаш: “Та Россия, просиявшая в огне, еще будет. Для всего русского будущего та Россия, бедняков-офицеров и воинов-мальчуганов, еще станет русской святыней”.
Глотаю снег горячим ртом... Не все рубцы затянут годы. Дымя, уходят пароходы, А жизнь осталась за бортом.
Что было? Бойня, кровь и грязь, И взлет надежды окрыленной... Почем в Стамбуле русский князь И офицерские погоны?
Нет ни погоста, ни угла. Пылают храмы вековые, Нас всех смахнула мать-Россия, Как крошки хлеба со стола.
Нет больше Родины и дома. Что можно взять, ты все взяла. И погребальным черным звоном Гудят твои колокола... 1990
3. Памяти А.В.Колчака
Холод вечного огня Вне разверзшихся событий... Третий Рим вскормил меня, А четвертому не быти! Выпал мне для жизни век С раздвоеньем изначальным: Дух имперский, звон кандальный, Влево-вправо шаг – побег!
Оглянуться бы назад, Чтоб мороз – огнем по коже! Не пахал я, верно, брат, Не пахал, но сеял всё же... Память, словно белый лёд, Рыжий конь пробил копытом... Полынья черней Коцита. Ночь. Февраль. Двадцатый год...
Пирров пир на злом ветру – Человеческая повесть. Сколь веков лицом к добру – Все по грязи, да по крови! То ли жребий мой: билет Волчий вытянуть в итоге, То ль в тупик ведут дороги, То ль совсем дороги нет?
Мир, моряк, - на свете том. В небе звездочка сгорает. Полынью затянет льдом, А весной и лед растает... Всюду клин, куда ни кинь... Что я помню? Что я знаю? Широка страна родная... И звезда, увы, полынь!,,
Ни фамилии, ни дат На погостах не ищите, И никто не виноват, Что четвертому не быти... И полярный вечный снег На душе лежит, не тает... Время чести. Время стаи. Ночь. Февраль. Двадцатый век. 1996
4. Памяти участников ледяного похода
Мне от мыслей-видений не уснуть до утра: Снова цепи-мишени, громовое «ура». Умирали, как жили – кто во рву, кто в бою, Мы – за нашу Россию, а они – за свою.
Шашки вон, эскадроны! И аллюр три креста! Жизнь – дешевле патрона... Кто патроны считал В то года моровые, в перехлёсте судеб? Когда мы – за Россию, а они – за совдеп!
Мы родные гнездовья покидали с сумой, Погасив нашей кровью их «пожар мировой». Не считай чаевые и судьбу не кляни: Мы дрались за Россию, за коммуну – они.
Нам покоиться рядом, жаль – в землице чужой, Под терновой наградой за поход Ледяной... Мы уходим, как жили. – Рысью, марш! Шашки вон! Только мы – за Россию, а они за кого? 1989
5. Памяти Л.Г.Корнилова
Бегу не от жизни, В былое уход – не Исход. В пожарах гражданской Сгорели столбы верстовые... Болярина Лавра И первый Кубанский поход Вином и молитвой, Увы, не помянет Россия.
Припасть бы к истокам В промозглых кубанских степях, Где шли добровольцы, Кресты вдоль дорог оставляя... Спаситель прострелянный Плыл над рядами папах, На путь этот крестный Устало глаза закрывая.
Мне скажут: химера! Какой восемнадцатый год? Но снова эпоха Диктует забытую драму. И я помну Всех, кого выводили в расход По прихоти левой ноги Победившего хама.
И Бог отвернулся, И проклял державу мою, Где полною мерой Мы все, что хотели, вкусили. За белое воинство Полную чашу налью И всех помяну, От кого отвернулась Россия.
Горька эта чаша, Как горек их жребий земной. Изолгана память. В чужих палестинах погосты... Но песня моя Продолжает поход Ледяной, Хоть всё на круги возвратить Даже песне не просто.
Но хочется верить: В былое уход – не Исход, Вновь память расставит Кресты, как столбы верстовые... Болярина Лавра И первый Кубанский поход Вином и молитвой, Быть может, помянет Россия. 1991
6. Я не забыл. Пусть кровь ушла в песок
Я не забыл. Пусть кровь ушла в песок. Но прошлое по-прежнему ранимо. И пробил час, как щелкнувший курок, И лгать себе уже невыносимо. И болевой порог не одолеть: Вновь мерно шаг чеканят батальоны, Гремят оркестры, вспыхивает медь, Но мне известен жребий побежденных.
Дрожат штыки, безусы юнкера, Что за Царя, за Родину, за Веру На фронт уходят через плац-парад, Чтоб никогда не выйти в офицеры. И мне с высот грядущего видны Могилы их без имени и даты. Они летами были так бедны! Зато солдатской доблестью богаты.
Я не забыл... но с тех закатных дней Мне душу рвут оркестры полковые, И с каждым годом жжет меня сильней Осколок старой взорванной России! Когда ж косая мне кивнет: «Пора!» – Дай Бог, уйти мне с искрой той же веры, С которой шли в атаку юнкера, Чтоб никогда не выйти в офицеры. 1990
7. Не приземлен и не возвышен
Не приземлен и не возвышен, Усталый всадник без коня... И на погосте под Парижем, Увы, нет места для меня.
Равны пред Богом и судьбою От смутных лет до наших дней, Там спят российские изгои, Не потерявшие корней.
В своём рождении неволен Москвич конца сороковых... Но если б выпало на долю – За честь бы счёл лежать меж них. 1989
8. Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом...
Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом, Закат задымлённый и плач эскадронной трубы... А здесь, облака дождевые, как серая вата, И снег в ноябре, словно глупая шутка судьбы.
В ночи фиолетовой плещут Большие бульвары Букетами запахов кофе, вина и духов... Под Новым мостом завернулись в газеты клошары – От прошлого – сны, впереди – ни весны, ни долгов.
Нам тоже долгов не отдать, не вернуть, но ответьте: Куда нас виденья ночные уносят в бреду? Вопрос риторичен. В Россию, полковник, за смертью, Где мы умереть не сумели в двадцатом году.
Мы живы сегодняшним днем да снежком прошлогодним, Что падал в тот вечер из горних, нездешних высот И в жидкую грязь, превращался на стонущих сходнях... А за Инкерманом дроздовский стучал пулемёт.
Не мне уповать на Европы брезгливую жалость: Вчера офицер, а сегодня – крупье иль тапёр... Отечества дымом настолько душа пропиталась, Что кажется ненависть с кровью сочатся из пор!
Ни песней, ни водкой мне с осени той не согреться, Всё слышатся в сумерках такты далёкой стрельбы... И подает снег, прожигая шинели до сердца, Качаются сходни под плач эскадронной трубы. 1992
9. Тщетно прячу голову под крыло забытого
Тщетно прячу голову под крыло забытого В пыль дорог проселочных, в колокольный звон. Из чужого прошлого кровушкой умытого, Мне блеснут полоски золотых погон. 1988 10. Господа офицеры
1.
Отгорели пожары российской Вандеи, На поля и погосты сошла тишина... Мы вино благородное Белой идеи, Словно горькую чашу испили до дна. Не разверзлась земля, Гром небесный не грянул, Когда вновь на Голгофу влачили Христа, И снаряды дырявили древние храмы, И хулу поневоле творили уста. Кони сбили копыта, штыки затупились, Как патронные ящики, души пусты... Уж по трапам отмерены первые мили От гранита последней российской версты. Все теперь эмигранты, а проще изгои, Заплатившие красной ценой за исход. Вот Россия коснулась небес за кормою, И обуглились створы небесных ворот. Что ж, солдаты поруганной, изгнанной веры, Наша армия – дым отгоревших побед? Мы обломки ее, господа офицеры, И опора престола, которого нет! Но придут времена и «исполнятся сроки», И потомки постигнут, что кровь – не вода. По Делам своим каждый заплатит в итоге, Только нам ли бояться Господня суда! 1990
2.
Жизнь – горящая свечка, А мы, господа, мотыльки С опаленными крыльями, Бьёмся, надеясь на чудо! Но, поверьте, никто нам Не спишет долги и грехи. Разве спросит ключарь У ворот: вы куда и откуда?
Ну, кому мы нужны В этой проклятой Богом стране, Проклинающей нас И ослепшей от дыма и крови? Мать-Россия летит, Словно всадник на красном коне... И какое ей дело До нашей сыновней любови!
Ну, какое ей дело До нашей тоски, господа, Искалеченных судеб И правды в граненом стакане? Стынут наши надежды, Как в бухте декабрьской вода. Да и вся наша вера – Последний патрон в барабане.
Мотыльками у свечки Во имя чего и кого Обожженными крыльями Машем, надеясь на чудо? Лишь апостол-ключарь, Равнодушно кивнув головой, Спросит нас у ворот: Вы куда, господа, и откуда?..
3.
В самоповерженной России в эпоху пирровых побед мои часы остановились на бездорожье скорбных лет. Что легче – в пропасть духа прыгнуть Или историю забыть? Коль первому дано – погибнуть, Дано последнему – простить.
Не мне судить грехи России, Не мне лечить ее тоску,- Здесь испокон: или в святые, Или дубиной по виску! Куда нас тащит цепь событий, И на кого потом пенять? Коль первому дано – погибнуть, Дано последнему – понять...
Или забыть: во смутны годы Блажен, чья память подведёт, Коль первый – горний прах исхода, Последний – платит за исход! ... Я – не последний, и не первый, но сопричастностью вины мне ближе нёсший Символ Веры сквозь безысходность той войны. 1994
4.
Я душу сжег в заснеженных степях, В ревущих жерлах орудийных глоток. Закат запекся кровью на штыках, Когда я в рост шагал на пулемёты. Я шёл в шеренгах именных полков И офицерских сводных батальонов. Но золото московских куполов Не заиграло в золотых погонах.
Над Сивашом раскаты батарей, Трубач «отход» трубил усталым ротам. Увы! «Последний довод королей» Не в нашу пользу высказан народом. Вставала борта серая стена, Толпа роняла в воду чемоданы. Ах, господа, чужая сторона Не возродит разрушенные храмы.
Я сердце сжег и прах его пропил От Петрограда до Владивостока, Где меж крестов заброшенных могил Потерян крест последнего пророка. И вспыхнул мозг, и погрузился в тьму, И все грехи мне пуля отпустила. Я был расстрелян в декабре в Крыму В десятках тысяч сдавшихся на милость. 1988
5.
Моя тюрьма – минувшие года. Но ими жив, я узник добровольный, Колокола моей первопрестольной Звонят во мне до Страшного Суда. Воспоминаний слаще тем отрава, Чем горше хлеб чужого бытия... Там лишь одно подобие державы, Здесь лишь одно подобие меня.
Париж привык к российским чужакам, Москва, Россия... как давно всё было! Вновь кальвадос течет огнем по жилам, Но не идут погоны к пиджакам. Уже давно разбиты переправы, И не сменить усталого коня... Там лишь одно подобие державы, Здесь лишь одно подобие меня.
Что ж, можно пить коньяк или перно, Затем друг другу порыдать в жилетку, Или сыграть в гусарскую рулетку, Или послушать в Опера Гуно! Обломок лет безумия и славы, Незваный гость без завтрашнего дня... Там лишь одно подобие державы, Здесь лишь одно подобие меня. 1990
6.
Ну, почему, мон шер, не Крёзы мы? Когда из рук цветочниц светят Глаза фиалок свежесрезанных, - Всего три франка за букетик!.. И мы похожи на букет Чужих бескорневых растений... Лишь по ночам былые тени Скользят по сумрачной реке. Ты видел, как в ночи над Сеною Встают печально и устало Тень Государя убиенного И преданного Адмирала... Как души всех, кто пал в боях, Ряды смыкают... ближе, ближе... И тень России над Парижем С клинком встает на стременах.
Но утро брезжит над мансардою, Трубит побудку грач весенний. Костюм укроет раны старые, И до поры растают тени. И я спешу в кафе «Рояль», Где чашка кофе с круасаном И капитан гарсон Грибанов, Которого сменяю я...
Жизнь взять свое за недожитое Спешит, как конница под Харьковом... И степь дымится под копытами В парижских сумерках фиалковых... И вновь по сумрачной реке Скользят в ночи немые тени, Клочком бальзаковской шагрени Сгорает прошлое в руке. 1991
7.
Колокольные звоны, колокольные звоны... В круговерти белесой ни крестов, ни могил. Только фыркают кони, только фыркают кони... Над последней дорогой вьётся снежная пыль.
Зачехленное знамя, зачумленное время, Потускнели погоны на потертом сукне. То ли благовест слышу над Москвою весенней, То ли звон погребальный вдруг почудился мне.
Колокольные звоны, колокольные звоны... Что ж вы рвете мне душу безнадежной мольбой – То ли стоном державы по величью былому То ли матушки плачем над сыновней судьбой?!
Над последней дорогой солнце стынет багрово, Предзакатные тени на багряном снегу, - То ль по крови замерзшей барабанят подковы, То ли звон колокольный – разобрать не могу.
То ль звонарь полупьяный, то ль безумное время. Я не знаю, что будет, все что было, забыл... Только фыркают кони, только звякает стремя, В круговерти белесой ни крестов, ни могил. 1991 11. Случайный дом в степи ночной
Случайный дом в степи ночной, Огонь свечи, слепые тени, А за саманною стеной Льет над Россией дождь осенний.
Поднимем в кружках синий спирт За перекопскую твердыню... А где-то матушка не спит И молит Господа о сыне.
Париж. Мансарда в два окна. Стучит по крыше дождь осенний. Бутылка белого вина Не разрешит моих сомнений.
Чу, ближе, ближе дробь копыт Под свист клинков заиндевелых! И ветер мчится по степи, И цвет у ветра белый, белый...
Господь, на ком твоя печать? И кто из братьев нынче Каин? Россию, мачеху и мать, Боготворю и проклинаю...
И снится мне тот дом чужой В ночь накануне отступленья, Огонь свечи, сухарь ржаной И над Россией дождь осенний. 21 марта 1992
12. «Ты записался добровольцем?» (Плакат времен гражданской войны)
Ой, ты время вороненое, С красной тенью за спиной!.. Да судьба моя граненая Под огрызочек ржаной.
То березка, то рябинушка, В мятой пачке «Беломор»... Вот занюхаем судьбинушку И продолжим разговор...
Ветер веков гонит листья вдоль стенок щербатых, Где вороненое, смутное время моё Тычет мне пальцем: «А ты записался в Пилаты?» Черные перья роняет, кружась, вороньё... Лживый декрет – Хлеб голодным! Свободы и мира! – Всем несогласным вбивается пулею в мозг... Черные дыры в душе моей, черные дыры, И между прошлым и будущим – взорванный мост.
Что говорить? Победитель диктует законы, Пишет историю впрок, для грядущих времен. Вот почему я – певец голытьбой побеждённых, Изгнанных с Родины, но не склонивших знамён? Снова в чести горлопаны, зубасты и прытки, Хамелеоны, мгновенно сменившие цвет... Белые, красные – все мы для них – недобитки, Семьдесят горьких, бубновых и выжженных лет.
Я травинкой в асфальте Пророс в переулках московских... На столетье бы раньше, - Ну что ж Ты, Господь, не спешил! Мне бы встретиться с пулей В рядах отходивших дроздовцев, Навсегда затерявшись В одной из солдатских могил.
Все что имею – в бедламе прожитые годы, С кляпом во рту, не на той стороне баррикад. Мертвой водой потянуло от новой свободы, Будто бы смотрит со стенок знакомый плакат. Тычет мне пальцем: «А ты записался в Иуды? Нет, брат, я к Белому Дону направлю коня!.. Время бежит, только жаль не туда, а оттуда, Где за Россию распяли другого меня.
Юродивая и блажная, Страна святых и босяков. Где лишь по пьянке уважают, Где равно топчут грязь и кровь.
Но, вот, братан, кумач разорван Нальём по новой за Орла!.., Пошла свобода не в то горло, Хоть пить привычно из горла!
Разницы нет: то ли по миру, то ли по миру. Хлеб и дорогу делю со своею страной. Красные дыры в душе моей, красные дыры, Песни мои кровоточат гражданской войной!
Время платить по счетам наступает незримо, «Хлеба и зрелищ» желает хмельной Колизей... а на руинах последнего Третьего Рима плещут знамена последних удельных князей... август 1992
13. В подпитии я вышел из кружала...
В подпитии я вышел из кружала... Извозчик! Чай заждался седока! Вези меня, лиха беда начало – До следующего, братец, кабака! Крадется ночь под лай собак бездомных, Я пьян слегка – еще душа горит... Между домов с рядами окон тёмных Неверный свет роняют фонари... Прибавь аллюр, поехали к «Максиму»! Держи два франка сверху, силь ву пле! Мы будем пить сегодня за Россию, Хоть нет для нас России на земле! Ты не смотри, что я в пиджачной паре – Я офицер гвардейского полка! Сегодня День рожденья Государя... Я пьян, а ты не знаешь языка!
Друзья, поди, заждались в ресторане! Парле ву рюс? Гони, мон шер, скорей! А Государя, братец расстреляли... Ведь и у вас казнили королей! Сегодня я – ни слова по-французски – Наговорился всласть за столько лет! Сейчас мы выпьем водочки по-русски! ... Хотя у вас хорошей водки нет ...Спасибо, братец, докатили быстро! Держи на чай, по-вашему, – вино! Я, знаешь, сам работаю таксистом, На Монпарнасе, у месье Арно... Вот, мез ами встречают у кружала! Вот Боря, князь, и в прошлом лейб-корнет... Адьё, француз! Мы не начнём сначала. Россия – есть! Но государя – нет! 7 октября 1989 года
14. На рю Дарю
На рю Дарю, на паперти согретой, Перекрещусь, в былое бросив взгляд… В Донские степи, где дрожат под ветром Метёлочки сухого ковыля… Где запылают ветреные дали, И эскадрон на марше прорысит… И юных лет недолгие печали Развеются, как пыль из-под копыт…
Еще друзья скакали стремя в стремя, Еще сердца не жаждали отмщенья, И первый бой не притупил клинки! Где мы теперь, среди каких народов - Корнеты восемнадцатого года? Кто пал в боях, кто спился от тоски.
По прихоти судьбы - кавалеристы, Из юнкеров и бывших гимназистов, Погоны офицерские обмыв, Пушок свой перед зеркальцем крутили И время до атаки торопили, Насвистывая маршевый мотив…
Мы с красными Россию не делили. Вопрос стоял иначе: или-или! Одним из нас нет места на земле! И я рубил без тени состраданья, А после боя пил, как после бани, И ни о чем уже не сожалел.
Здесь - кто кого! И Сила шла на Силу… Война меня ломала и рубила, Отечества лишила и семьи… Мне часто снится степь перед грозою, И слышен Глас Небесный: Шашки, к бою! И дробь копыт… и головы в пыли…
Что ж, мы, юнцы, не нюхали Германской, Зато взрослели быстро на Гражданской. Не все успели, жаль! Но я - успел! Корнеты восемнадцатого года! Поручики Великого Исхода, Немногие из тех, кто уцелел…
Вновь сон, как конь несёт в иное время, Когда друзья скакали стремя в стремя, И не проснулась жажда у клинков… Нас опьянял степной, полынный запах, И мы, смеясь, мечтали о наградах, Забыв про цену собственных голов…
На рю Дарю, на паперти согретой, Перекрещусь… 22 апреля 2002
15. Про одну из моих прошлых жизней, в которой Париж так и не стал мне домом
В офицерской шинели, залатанной грубо, По-солдатски, погибшим в Крыму денщиком (Дай, Ты, Боже, ему на том свете подругу и землицу, и дом… дай, хотя бы на том!), я вступаю в Париж не военным, не пленным... Я - цивильный, я - бывший - везде и нигде! И гражданство моё просто белая пена На холодной, родной черноморской воде!
Я вступаю, вернее, въезжаю, конечно… Это сто лет назад мой прапрадед - вступал! Но парижским жандармам привычно замечен: Третий класс. Из Белграда. Лионский вокзал. Паспорт Нансена. Так. Без сантима в кармане. Офицер. Хоть и виды видала шинель. Всё ж, союзник вчерашний! Я сам - при Седане, В штыковые ходил на проклятых бошей!
Это всё у жандарма во взгляде прочёл я. Козырнув, он вернул документы: Бон шанс! Я отдал ему честь, каблуками прищёлкнув, И на выход пошёл, за которым Бель Франс! Две войны - где нас черти и кони носили? Щедро кровью крестили мы снег и траву! Я сегодня - Никто! Эмигрант из России… Прибыл в город Париж, а хотелось… в Москву!
Боже! Знаю, что грешен, но это уж слишком! Я из фляги на рю выпил водки глоток, Чтобы в землю не лечь под каким-то Парижском, - Александровск, Каховка, хотя б - Перекоп! Помню славные сшибки, бои посерьёзней, И шрапнельные залпы в упор по цепи! И горящие хаты, и воздух морозный, Помню лавы казачьи на белой степи…
А потом… пароходы и плач, и сирены… Мы стояли на палубах, словно в бреду! Нет России моей… только белая пена, Черноморская пена в двадцатом году! … Что-то, право, раскис, командир батальона! Чай корниловцы ждут за накрытым столом! За Россию нальём, за цветные погоны… А потом - за Париж… кров, но всё же не дом! 25-26 октября 2002
Февральский романс (Только что-то опять пополам...) Автор: Феликс Фихман
Ты февраль на душе - моя грусть и дорога, Апельсиновый снег по полям. Только санок полёт, только сердце не дрогнет, Только что-то опять пополам.
Ни земли, ни зенита - лишь хлопья да ветер. В девять радуг цветное тряпье. Может быть нас с тобою и нету на свете, Лишь две тени да сердце мое.
Лучше б ты меня светом моим не дразнила, Лучше б мне лошадей не стегать. Только кружится вороном снег над Россией, Только в поле снега, как стога.
Только вам не понять, только мы не заплачем. Может завтра за город свезут, Поведут мою душу заснеженным плацем И сотрут, как стирают слезу. Комментарий: Очень красивый романс, исполненный как Бичевской, так и Агафоновым. У Жанны Владимировны автор, по традиции, «неизвестен», Агафонов же, как выясняется, поет романс на стихи (вот сюрприз-то!) на стихи своего друга, вильнюсского поэта Феликса Фихмана. Так что опять – современная хорошая песня.
Вас ждёт Париж Автор: Михаил Звездинский
На мне тогда был новенький мундирчик, На Вас была малиновая шаль. Но Ваш папа был так ко мне придирчив, И потерять мне Вас пришлось. А жаль!
На мне тогда болтались аксельбанты, Всех умилял блеск новых эполет. Со мной знавались в Петербурге франты, В Москве у дам я новых ждал побед.
Я Вам читал французские сонеты В ночном саду в последнюю весну, И под луной светились эполеты, С которыми ушел я на войну.
Вас ждет Париж и модные салоны, Меня же ждет гражданская война. Придется мне повоевать с Буденным, А Вас уже несет в Марсель волна.
Я Вам черкну, коль выкрою минуту, "Мерси боку" - всего лишь пару строк. Я счастлив тем, что Вы спаслись от Смуты, Прощайте же навек, храни Вас Бог! Комментарий: Автором обозначен Михаил Звездинский, ну, что ж будет так, за неимением лучшего. Если честно, то стихи-то – слабенькие. Но песня тем не менее была популярна.
По дороге в Загорск Автор: Е. Блажеевский, обработка Ж. Бичевской
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень Затеряла июльскую удаль и августа пышную власть, Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь Что пустеют поля и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор, И душе тяжело состоять при разладе таком Где семейный сонет заменил холостяцкий велибр, И нельзя разлюбить и противно влюбляться тайком,
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время Не кафтан, и судьбы не дано никому перешить. То ли водка сладка, то ли сделалось горьким враньё То ли осень для бедного сердца плохая опора И слова из романса "Мне некуда больше спешить!" Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера Комментарий: Услышав впервые этот романс на диске Бичевской, я не мог понять каким собственно боком он относится к белой гвардии? Ну да, красивая песня, но однако «золотых погон» там и рядом не лежало. По какому принципу Жанна Владимировна включила её в пластинку – для меня осталось загадкой. Ну, коли включила – ладно, давайте оставим. Очень интересный момент касающийся текста – в третьей строчке третьей строфы Бичевская поет: «То ли водка сладка, то ли сделалось горьким враньё». По всей логике, как по смыслу стиха, так и по рифме надо бы «То ли водка сладка, то ли сделалось горьким варенье». И как я полагаю (хотя могу и ошибаться) что вместо «осень для бедного сердца плохая опора» видимо изначально стояло «осень для бедного сердца плохая пора». Хотя тут связующая рифма «опора - шофёра»... Не знаю. Почему Жанна Владимировна переделала текст – ещё одна загадка. И вот недавно я нашел наконец-то достаточно полный текст этого стихотворения. Судя по всему романс – заключительный сонет из венка сонетов (то есть он соткан по первым строкам предыдущих четырнадцати). Очень бы хотелось найти полный венок. Итак, отрывок из дневника писателя Владимира Тучкова:
«Дневник писателя 10 мая 1999 Умер поэт Евгений Блажеевский
Умер Евгений Блажеевский. Сердце. Если не ошибаюсь, он с 47-го года. То есть слегка за пятьдесят. Всегда был предельно серьезен по отношению к поэзии. Каждый стих начинал с заглавной буквы. Писал длинные стихи, наполненные мощным лирическим дыханием, горько-торжественным ритмом. Отчасти их можно квалифицировать как городской романс. Эстетически близок Виктору Коркия, Владимиру Салимону, Ефиму Бершину. Собственно, и дружил с ними более всего. 26 апреля был на моем вечере в Зверевском центре. Был серьезен. Потом, когда начали поддавать, во дворике с пластмассовым стаканчиком в руке читал свои последние стихи. Грустные. В одном месте прожестикулировал, и немного водки пролилось мне на брюки. Какой-то, видимо, знак. Потом я подходил то к одним, то к другим, и Женя как-то незаметно ушел. Навсегда. Мощное у него было дыхание, очень мощное. Вот два его первых сонета из венка "Осенняя дорога":
1.
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень Не желает уже ни прикрас, ни богатства иметь. И опала листва, и плоды разбиваются оземь, И окрестные дали оплавила тусклая медь.
Что случилось со мной на ухабистой этой дороге, Где осеннее небо застыло в пустом витраже, Почему подступает неясное чувство тревоги И сжимается сердце, боясь не разжаться уже?..
Вдоль стекла ветрового снежинки проносятся вкось, В обрамлении белом летят придорожные лужи, А душе захотелось взобраться на голый откос, Захотелось щекою к продрогшей природе припасть И вдогонку тебе, моя жизнь, прошептать: "Почему же Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть?.."
2.
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть… Беспощадное время и ветер гуляют по роще. Никому не дано этой жизнью насытиться всласть, И судьба на ветру воробьиного клюва короче.
Мимолетная радость в изношенном сердце сгорит, Ожидание смерти запрятано в завязи почек, Да кому и о чем не могильной плите говорит Между датой рожденья и смерти поставленный прочерк!..
Неужели всю жизнь, все богатство ее перебора Заключает в себе разводящее цифры тире?!. Я лечу сквозь туман за широкой спиною шофера, Мой возница молчит, непричастный к подобным вопросам, И пора понимать, что вот-вот и зима на дворе, Что дорога больна, что темнеет не в десять, а в восемь…
Проклинайте меня, проклинайте, Если я вам хоть слово солгал, Вспоминайте меня, вспоминайте, Я за правду, за вас воевал.
За тебя, угнетенное братство, За обманутый властью народ. Ненавидел я чванство и барство, Был со мной заодно пулемет.
И тачанка, летящая пулей, Сабли блеск ошалелый подвысь. Почему ж от меня отвернулись Вы, кому я отдал свою жизнь?
В моей песни не слова упрека, Я не смею народ упрекать. От чего же мне так одиноко, Не могу рассказать и понять.
Вы простите меня, кто в атаку Шел со мною и пулей сражен, Мне б о вас полагалось заплакать, Но я вижу глаза ваших жен.
Вот они вас отвоют, отплачут И лампады не станут гасить... Ну, а батько не может иначе, Он умеет не плакать, а мстить.
Вспоминайте меня, вспоминайте, Я за правду, за вас воевал... 1921
2. Кони версты рвут наметом...
Кони версты рвут наметом, Нам свобода дорога, Через прорезь пулемета Я ищу в пыли врага.
Застрочу огнем кинжальным, Как поближе подпущу. Ничего в бою не жаль мне, Ни о чем я не грущу.
Только радуюсь убойной Силе моего дружка. Видеть я могу спокойно Только мертвого врага.
У меня одна забота, Нет важней ее забот... Кони версты рвут наметом, Косит белых пулемет.
3. Я в бой бросался с головой
Я в бой бросался с головой Пощады не прося у смерти, И не виновен, что живой Остался в этой круговерти.
Мы проливали кровь и пот, С народом откровенны были. Нас победили. Только вот Идею нашу не убили.
Пускай схоронят нас сейчас, Но наша Суть не канет в Лету, Она воспрянет в нужный час И победит. Я верю в это! 1921 Комментарий: Честно говоря, стихи Нестора Махно должны проходить по другому разделу – песни против белых. Как-никак Нестор Иванович получил один из первых орденов Боевого Красного Знамени (№4, если быть точным) за его знаменитый рейд по тылам Белых армий, что дало красным возможность собрать силы и перейти в осеннее контрнаступление 1919. Деникин бросал в бой против Махно своих лучших генералов, но, увы, безуспешно. Генерал Яков Слащёв, талантливый военачальник, (прототип генерала Хлудова в пьесе М.Булгакова «Бег») признавался, что его мечта – воевать как Махно. Именно конница Махно помогала Фрунзе штурмовать Крым, за что потом и поплатилась – практически все его отряды сначала были обезоружены а потом вероломно расстреляны. Махно повернул было оставшиеся тачанки против Красной армии, но к сожалению поздно – с белыми было покончено, а уж превратить боевую армию в карательную и направить её на крестьян-махновцев красным было вполне по силам. Но из уважения к Нестору Ивановичу привожу здесь его стихи. Вот они-то как раз и есть самый что ни на есть аутентичный продукт.
Классические розы Автор: Игорь Северянин
Как хороши, как свежи были розы В моем саду! Как взор прельщали мой! Как я молил весенние морозы Не трогать их холодною рукой! Автор:И. Мятлев. 1843 г.
В те времена, когда роились грезы В сердцах людей, прозрачны и ясны, Как хороши, как свежи были розы Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слезы... Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране... Как хороши, как свежи ныне розы Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут - уже стихают грезы. Вернуться в дом Россия ищет троп... Как хороши, как свежи будут розы, Моей страной мне брошенные в гроб! 1925 Комментарий: Стихотворение Игоря Северянина, положенное на музыку Геннадием Пономаревым и исполненное Жанной Бичевской. В отличие от романса «По дороге в Загорск» это стихотворение – вполне «белогвардейское». Любопытный факт – для своего стихотворения Северянин вдохновился строками поэта XIX века Ивана Мятлева «Как хороши, как свежи были розы». Теми же строками был вдохновлен и Иван Тургенев для своего одноимённого стихотворения в прозе.
Последняя осень Автор не установлен
Напишу через час после боя – А сейчас не могу, не проси. Эскадроны спешат и уходят, Унося мертвецов на рыси
Мы у Господа Бога пощады не просим Только пыль да копыта, да пуля вдогон. И кресты вышивает последняя осень По истертому золоту наших погон.
Напишу через час после смерти – А сейчас не кричи не зови Похоронный сургуч на конверте На моей замесили крови
Нас уже не хватает в шеренгу по восемь, И без мертвых в атаку пошёл эскадрон... И кресты вышивает последняя осень По истертому золоту наших погон.
И от боли душевной желанье напиться. Продаются святыни, и совесть, и честь. Господа офицеры, разве можем смириться, Пока Родина есть, да и мы еще есть.
Мы у Господа Бога прощенья не просим. Черт и дьявол не знают, где наш гарнизон. И кресты вышивает последняя осень По истертому золоту наших погон. Комментарий: Известная «белогвардейская» песня, популярная, однако, среди офицеров Советской Армии в 70-80-е, чему сам был свидетелем. Вариант приведенный здесь был услышан и записан в 1988 на ХХ Московском слёте КСП. Автор, понятное дело, не установлен, но то что это стилизация сомнений не вызывает. Песня изобилует огрехами – так, эскадрон недвусмысленно указывает на кавалерию, но тогда причём тут пехотные «шеренги по восемь»? Равно, и что значит «уносить мертвецов на рыси»? Привязывать их к сёдлам на манер южноамериканских гаучо? В общем некоторые неясности хотелось бы прояснить. В разночтениях встречается и такой вариант: «Нас уже не хватает в шеренгу по восемь; офицерам наскучил солдатский жаргон.»
Стихи Николая Жданова-Луценко
1. Это было
Мы ходили в атаку все По кровавой степной росе. Мы оставили отчий дом Перед страшным судом.
Это было со мной и с тобой - Наш последний смертельный бой. То, что помнит из нас любой, Стало нашей судьбой. Это было со мной и с тобой.
Нас застала беда врасплох - Не понять, кто хорош, кто плох. И мы служим одной стране На гражданской войне.
Это было со мной и с тобой - Наш последний смертельный бой. То, что помнит из нас любой, Стало нашей судьбой. Это было со мной и с тобой.
Наши души полны обид - Уже каждый второй убит. Каждый первый слезу смахнул, Но с пути не свернул.
И как птицы летят в дали, Не хватило им здесь земли. Ну а нам улетать нельзя - Это наша земля.
Это было со мной и с тобой - Наш последний смертельный бой. То, что помнит из нас любой, Стало нашей судьбой. Это было со мной и с тобой.
Нас еще помянут добром, Станет подвигом наш разгром. Наши души перекрестят Полстолетья спустя.
Это было со мной и с тобой - Наш последний смертельный бой. То, что помнит из нас любой, Стало нашей судьбой. Это было со мной и с тобой
2. Мы скорбим по России
Мы богаты лишь тем, что в России родились. Только это у нас никому не отнять. Мы всегда и везде русским флагом гордились И забывшим про Родину нас не понять.
Наше сердце не там, где покой и достаток, Если это вдали от российских полей. Мы бы отдали все, чтобы жизни остаток Провести среди праведных русских людей.
Наш размах и простор невозможно измерить, Нашу удаль и бунт тяжело укротить. Чтоб любовь испытать, ее нужно проверить Расставаньем и горем ее освятить.
Одного за другим нас несчастья косили, Мы терялись и гибли в чужой стороне. Мы скорбим бесконечно, скорбим по России - Безвозвратно ушедшей великой стране.
Музыкант в аксельбантах нам песню выводит, Что знакома душе с гимназических дней. Наше солнце над миром пускай не заходит, Может луч попадет и России моей.
Наше сердце не там, где покой и достаток, Если это вдали от российских полей. Мы скорбим бесконечно, скорбим по России - Безвозвратно ушедшей великой стране.
3. Из ниоткуда - в никуда
Святая связь времен утрачена. Нас больше нету, Господа! Плывем распяты, расказачены Из ниоткуда в никуда.
Плывем распяты, расказачены Из ниоткуда в никуда. Нас все терзали опасения - Куда направим мы страну.
Не уповайте на спасение, Когда корабль идет ко дну. Не уповайте на спасение, Когда корабль идет ко дну.
Мы ошарашены, растеряны, Кругом кровавая вода. Плывем повешены, расстреляны Из ниоткуда в никуда.
Плывем повешены, расстреляны Из ниоткуда в никуда. Погибнут с нами дети, женщины, ни поясов, ни шлюпок нет.
Мы со страданием повенчаны Теперь на много-много лет. Мы со страданием повенчаны Теперь на много-много лет.
Отныне мы нигде не прошены, И нам попутчицей беда. Плывем на волю волнам брошены Из ниоткуда в никуда.
Плывем на волю волнам брошены Из ниоткуда в никуда. Святая связь времен утрачена. Нас больше нету, Господа!
Плывем распяты, расказачены Из ниоткуда в никуда.
4. Остров Крым
Мы спустились на юг. Конь, мой преданный друг, Меня вынес из вьюг и пожаров. И собралась вся знать В православную рать, Чтобы натиск сдержать комиссаров.
Остров Крым, остров Крым Тихо стелется дым И уносится вдаль канонада Мы останемся здесь. Мы останемся с ним. Ждет на небе нас Божья награда.
Мы сюда прорвались, Чтоб надежды сбылись, Чтобы наши спаслись от расстрела. И на верность России Мы здесь поклялись. Там где Кремль и Нева нету белых.
Остров Крым, остров Крым, Я умру молодым. Пуля стукнет в висок медным гонгом Больше некуда плыть. Ах, как хочется жить Нам в России здесь, а не в Гонконге!
Мы сошлись у реки И скрестили штыки, И в крови башлыки, сабель танец. Кто-то будет один На Руси господин - Большевик, дворянин иль иностранец.
Остров Крым, остров Крым, Ранним утром седым Сотня степь рассекает аллюром. Нам бы ночь не отдать, Нам бы день простоять, Чтобы с диким не жить Сингапуром.
Наш отчалил ковчег, Начинается бег, Расставанья на век иль скитанья. Кто на борт не успел, Может лучший удел - Пуля в лоб,чем расстрел иль изгнанье.
Остров Крым, остров Крым, Как ты мною любим! Как Россия от края до края. Только Дон да Кубань, Не Гонконг, не Тайвань И у русских судьба роковая. Комментарий: Эти стихи вопреки распространенному в народе мнению принадлежат не «белому офицеру, эмигрировавшему из России», а нашему современнику, Николаю Ивановичу Жданову-Луценко (1954 г.р.). Приведу здесь его краткую биографию: «Жданов-Луценко Николай Иванович, русский, родился в 1954 году в г. Москве. В 1976 году окончил с отличием Институт стран Азии и Африки при МГУ. Историк-японовед, кандидат исторических наук, профессор. Работал в Институте Дальнего Востока Академии наук СССР. Один из первых участников разработки тихоокеанской стратегии Советского Союза, взаимоотношений в четырехугольнике СССР- США-Китай-Япония. С 1982 по 1986 г. собственный корреспондент ЦТ и Всесоюзного радио, член Союза журналистов и Союза писателей РФ. Член-корреспондент Академии Российской словесности. Основатель (1988) и президент первой в СССР независимой телекомпании “Ника ТВ”: впервые создал негосударственную патриотическую телекомпанию, многие филиалы которой сегодня плодотворно работают в различных регионах России. Инициатор проекта полета журналиста в космос. Прошел отбор в космонавты-исследователи (1990). В 1994-1995 гг. министр Республики Крым по внешним связям и массовой информации; Н.И. Жданов-Луценко до сих пор помнят в Крыму как защитника русских перед лицом насильственной украинизации. Оставался в Симферополе вплоть до свержения президента Крыма киевскими националистами и разгона пророссийского правительства. Профессор МГИМО Министерства иностранных дел России (1995-1997). Член Совета по внешней политике Комитета по международным делам ГД (с 2000 г.). Много сделал для развития отношений России с Тайванем, привлечения тайваньских инвестиций в российскую экономику. Работал советником и помощником депутатов Верховного Совета РСФСР и трех созывов Государственной Думы ФС РФ, в 1993 г. был на стороне защитников парламента. В настоящее время работает в Комитете по бюджету и налогам Госдумы.»
Гражданская война Автор: Михаил Каиров
Что за дивный рассвет над Москвою-рекой? То ль заря, то ль пожар, то ль сиянье церквей... Что за страшный пожар над Россией-страной? Ты ли, Родина, режешь своих сыновей?
Что же слышно окрест? Иль мерещится мне: То ли колокол бьёт, то ли залпы звенят... То Егорий, на белом возникнув коне, Собирает под русские стяги отряд.
И знамена России взмываются ввысь – И державный трехцвет, и Андревский стяг, И проходят войска, уходя на века, По брусчатке булыжной печатая шаг.
А матросы в бушлатах сшибают орлов И срывают знамёна, кидают их в грязь. И рабочие с Пресни громят юнкеров, И расстрелян в ЧК их сиятельство князь.
А государь-император злодейски убит И голодные вороны кличут с крестов... Где ж ты символ России? Ты напрочь забыт, Ты растоптан полками латышских стрелков
А в России вовсю полыхает война – От Романов-на-Мурман до жарких степей. И от крови людской издыхает страна Безвозвратно теряя своих сыновей
И сквозь пламень и дым, сквозь лихую пальбу В белой дымке за нами Россия встаёт, Та, которой сломал, искалечил судьбу Этот грозный кровавый семнадцатый год. Комментарий: Не то чтобы точно белогвардейская, но укладывающаяся в концепцию сборника песня. Современная, конца 80-х. Услышана в 1989 на одном из слётов КСП, там же и записана, исполнял автор, Миша Каиров.
Отправлено: 25.05.22 19:37. Заголовок: Воинам Белой Гвардии..
Воинам Белой Гвардии Автор: Александр Рытов
Стоят кресты на черных сопках, Ночной погост под ветра шум, Как батальонная коробка, Которой вновь идти на штурм.
Морские волны пульсом вечным На скалах выбьют имена, И список этот бесконечный Не уничтожат времена
Чужбины, грусти дни пустые, Где тает жизнь еще быстрей, И растворяется Россия С гудками крымских кораблей.
И снова в сердце как цунами Счастливых лет манящий зов. И словно сказочный орнамент - Изгибы русских берегов.
Тропинки – следы молодых юнкеров Автор: Александр Рытов
Там птиц голоса, как последние стоны, Усадьбы мертвы и не слышат мой зов. Там листья - погоны, полянки - шинели, Тропинки - следы молодых юнкеров.
В садах - тишина, блеклый луч на постели. В душе - диким эхом немыслимый бег. Но ветер - надежда, цветы - акварели, Дорога - прощанье с ушедшим навек.
Исхожены смертью знакомые тропы, Но в памяти свет наползающих туч, Там ночь - чья-то ласка, рассвет - чей-то шепот, Там полдень - беседка и вьющийся плющ.
Мерцание звезд - как осколки короны Над миром забытых врагом уголков. Там листья - погоны, полянки - шинели, Тропинки - следы молодых юнкеров.
Господин Ротмистр Автор: Александр Рытов
Вздыхает костер тяжело и устало, Последние угли зловеще шипят, А в облачной дымке видны перевалы, С которых не будет дороги назад Господин ротмистр, не пора ль начинать, Уже вскоре рассвет заблестит над рекою Ну так коли пора - прикажите седлать, Объявите по фронту: "Кавалерия, к бою!"
Вы вспомните, сударь, лихие кареты, Как пела мазурка и всхлипывал вальс, Все наши забавы уже в сумерках где-то, Все будто ушло в беспросветную даль. Вы лучше забудьте былые обиды И к черту гоните от сердца печаль, Не думайте, сударь, про страх быть убитым, Про пьяные сны и разбитый хрусталь...
На наших фуражках, клинком не задеты Сияют кокарды с двуглавым орлом И прячем мы к сердцу свои амулеты, И быстрый аллюр нам все кажется сном. Мы бережно прячем свои медальоны С портретами тех, кто нам дорог и мил... Быть может, нас пуля в сражении не тронет, Быть может, минует беспутье могил.
Юнкера Автор: Александр Рытов
Господа, господа офицеры, Мы пропали, закрыты пути. Вышло солнце загробного цвета На пустом небосклоне земли
Наши кони, наверно, устали И несут нас неясно куда. Нам напрасно цыганки гадали, Превещая лихие года.
Но посмотрите, посмотрите, что с нами стало: Наш мундир весь разорван клинком, И прервался звук старой гитары В офицерском салоне пустом.
Извините, за все извините - За любовь и кровавый эфес, И за то, что живем в этом мире Словно ангелы с чуждых небес.
Юнкера, золотые погоны, Вас друзья провожают в поход, И текут по щекам вашим слезы, Превращаясь в сверкающий лед...
Последний патрон Автор: Александр Рытов
Наступает рассвет, тает серый туман, А за ним только боль, только кровь наших ран. А на старом Кремле сбит орел золотой, И на русской земле нет уж веры былой
Слезы тяжких потерь молвят песню свою, А на Яузе смерть разгулялась вовсю. До сих пор не умолк голос пуль у дворца, Алексеевский полк там стоит до конца.
Пули всюду свистят, испытуя судьбу, На Остоженке штаб весь в огне и дыму. Пусть убитых не счесть, но всегда и везде Офицерская честь неподвластна беде.
Бой был долгим, как сон, и нет сил для броска, И последний патрон сбережен для виска. А на старом Кремле сбит орел золотой, И на русской земле нет уж веры былой. Комментарий: Песни Александра Рытова, нашего современника. Насколько мне известно у него записан компакт-диск "Господин ротмистр".
Юрий Нестеренко. Белогвардейский цикл (1987-1991) Все эти произведения написаны как песни, что, конечно, не означает, что их нельзя воспринимать как просто стихи. Сейчас многое из этого воспринимается как кич, однако в те годы писалось совершенно искренне. Тем не менее, хочу подчеркнуть, что хотя автор сочувствует своим героям и считает себя продолжателем их политической борьбы (см. "Вступление"), но не отождествляет себя с ними: вздыхают о потерянной любви и предпочитают смерть эмиграции они, а не я. Произведения цикла расположены не по хронологии написания, а по хронологии действия. Черта под белогвардейской темой в моем творчестве подводится в стихотворении "Эпитафия пассеизму".
Ю. Нестеренко
1. Вступление
Герои вставали под пули, И их накрывали знамена... Что толку в последнем почете, Коль выпал такой вам исход? На утреннем солнце блеснули Мои золотые погоны - Наследником Белого дела России я выступлю в этот поход.
На стертом сукне на зеленом Валяются мятые карты, Да пара порожних стаканов Стоит возле края стола... И только в мозгу распаленном Над городом реют штандарты, И освободителей звоном встречают кремлевские колокола.
От Киева, Дона, Самары До Владивостока и Крыма Прошли вы по крови и грязи - Ваш жребий ужасный таков. Но, что там ни лгут комиссары, Возмездие неотвратимо! Россия восстанет из пепла, низвергнув империю большевиков. 1988
2. Девять дней отступали
Девять дней отступали До последней земли. Скольких мы потеряли В придорожной пыли!
В этом парке у моря Будем насмерть стоять - Просто некуда более Нам отступать.
А за нами морские Волны лижут гранит. А пред нами Россия Пыльной степью лежит.
Пыль стоит над степями От ударов копыт, Черный дым над полями Поднимаясь, летит.
Над последней стоянкою Запылает закат, И нагрянет с тачанками Их передней отряд.
Остаемся на месте, Смерть сумеем принять, Жизнь отнимут, но чести Им у нас не отнять.
Боже наш, боже правый, Где же правда твоя? На обломках державы Вопрошаю тебя!
В этот вечер навечно Обратимся в ничто, Все мы грешны, конечно, Но Россию - за что?
Натерпелась немало От минувших веков, Но еще не бывало С ней таких катастроф.
Этот новый мессия Все сметет, что же даст? Вдруг не сможешь, Россия, Ты стерпеть в этот раз?
Небо синее, синее, Дали в дымке пусты. Мы пред нашей Россиею Оставались чисты,
Но теперь умираем, Не спася - погубя! На кого оставляем, Россия, тебя?
Ах, Россия, что сделают Эти люди с тобой, Все снесут неумелою Грубой рукой.
Мчит слепая стихия, И куда занесет? Ах, Россия, Россия, Ты прости нас за все!
Ты прости нас, Россия, Тебе были верны, Но сегодня бессильны Прежней славы сыны.
Нам испить эту чашу, Как горька в ней вода! Это общая наша Вина и беда. 1987
3. Пол-России в дыму
Пол-России в дыму, Дымом застланы дали, Наши судьбы подобны горячечным снам. Все, что мы не смогли, Все, что мы потеряли, Пусть зачтется когда-нибудь все-таки нам. Наше страшное время, Безумные годы! Господа либералы, народ вас надул! Вы молили сто лет: Дайте волю народу! Он устроил из воли кровавый разгул. Что творится с Россией? Что с русской землею? Не росою, а кровью умыта она! Император расстрелян Со всею семьею, Брата вешает брат - вот такая война. Всюду смерть, всюду хаос, Расстрелы, застенки, Как спасти нам державу от этих людей, Если цвет русской нации Гибнет у стенки, Если женщин они не щадят и детей? Ах, жива ли Аннет? Помню первые встречи, Как гуляли мы с ней в златоглавой Москве... Ныне голод у них, Топят книгами печи, Да над трупами бьется и х флаг в синеве. Отступаем. Деникина Взяли за глотку, И все дальше и дальше те прежние дни... Ну а в наших домах Мужичье хлещет водку, И блюют на шедевры искусства они. Весь охвачен народ Разрушительной страстью, Но ему непонятно средь воплей лихих, Что устроят о н и Узурпацию власти, Диктатура же хамов страшнее других. Это поняли мы, Но пред н и м и бессильны, Если с н и м и народ, если люди глупы... На кострах красных флагов Сгорает Россия Под восторженный рев полупьяной толпы. Мы прижаты к реке, На исходе патроны, Скоро выкосит нас большевицкий свинец. Господа офицеры, Срывайте погоны - Наше дело проиграно, это конец! За границу бежать? Непонятно вам, что ли, Русский я, и иного мне выход нет - Выйду в русское поле, Широкое поле, На закате приставлю к виску пистолет... 1988
4. Белая вьюга
Все темные силы проснулись от спячки, Одних ослепя, а других - погубя, В кровавом бреду, в полоумной горячке Россия казнит, убивает себя. Что правда, свобода, коль нет даже хлеба? Костями засеяны наши поля! Над нами бездонное, черное небо, Под нами - залитая кровью земля. На белом снегу стынут красные пятна, Россия больна, безнадежно больна! Увы, слишком многим еще не понятно, Кому это нужно и чья здесь вина. В замерзшей и замершей Первопрестольной Аресты, расстрелы, отчаянье, страх, Куранты стоят, звон умолк колокольный, Лишь стаи ворон на церковных крестах. Где мир, где порядок, где слава, где совесть? Холопская банда в Московском Кремле... И кровью написана страшная повесть Об этой покинутой Богом земле. Все рухнуло разом, растерзано в клочья! И пал Третий Рим жертвой диких племен! Бескрайнюю степью, холодную ночью Сквозь белую вьюгу идем за кордон. А белая вьюга колышет знамена И свищет, и стонет, и бьется вдали, И звездочки снега летят на погоны - С беззвездного неба на плаху земли. О, что же наделала ты, Русь Святая! Тебе мы уже неспособны помочь! Лишь белая вьюга наш след заметает, За красным закатом - бескрайняя ночь... 1989
5. Опрокинулось небо и тонет в широком Дону
Опрокинулось небо и тонет в широком Дону, Ветер по степи рыщет и гнет ковыли до земли, Отвлечешься, развеешься, только забудешь войну - И тотчас громовые раскаты услышишь вдали. То не гром, господа! Наступает последний парад! Словно красный пожар, на востоке пылает рассвет. Мы идем в этот бой не для славы, не ради наград, На победу надежда мала, только выбора нет! Будут прокляты те, кто остался стоять в стороне - Те, кто предал, и те, кто на это спокойно смотрел! Вы поймете, что гибнет Россия по вашей вине, Лишь тогда, когда красные вас поведут на расстрел! Ну а мы - не умеем, не выучены выбирать Между честью и подлостью, долгом и красным пайком, Так, как шли побеждать, нам придется идти умирать За трехцветное знамя, что в небе летит над полком. Нет, не ради дворянских, заслуженных дедами прав Под огнем поднимаются белые наши полки! Сын крестьянина здесь и Российской Империи граф В равном чине, за дело одно обнажили клинки! Так что, ваше сиятельство, все мы сегодня равны, Лавр Георгич Корнилов был сам из простых казаков. Полетят наши души, забыв ордена и чины, Как по полю широкому тени летят облаков. Так вперед, господа! И летим мы вперед под огнем, Пулеметной пальбой заглушен дробный топот копыт. И на полном скаку я вдруг падаю вместе с конем И понять не могу, что со мной - неужели убит?! Пред глазами туман, только слышу сквозь выстрелы я: "Не печальтесь, воздастся на небе погибшим за честь, И за все преступленья, поверьте, найдется судья - Коль не вы - ваши внуки свершат справедливую месть! Может быть, через сто, может быть, через семьдесят лет Все, чем грезили вы, воплотится должно наяву: По России пройдут они славной дорогой побед И под звон колокольный торжественно вступят в Москву!" 1991
6. Третий год по России нас бурей швыряет
Третий год по России нас бурей швыряет, Третий год греюсь я у походных костров, Третий год я людей, дорогих мне, теряю В мясорубке страшнейшей из всех катастроф. Не дойдя до Москвы, не добравшись до Крыма, Я застрял средь России, объятой огнем. Небеса скрыты пологом черного дыма - Нас не видит господь, мы забыли о нем. Все теперь позади: лихорадка сражений, Радость наших побед, горечь наших утрат, И кошмар отступлений, и боль поражений, И последний тот бой, наш последний парад. Ах, ma chere Natalie! Как тебя вспоминаю, Комом в горле становится злая тоска. Я тебя потерял, где теперь ты, не знаю - Дай-то бог, чтоб в Париже, а вдруг в ВЧК? Ты теперь бы, должно быть, меня не узнала, А узнав - ужаснулась тому, чем я стал. Помнишь ли упоенье последнего бала? Ах, каким все прекрасным тогда я считал! Вот и кончился бал, господа офицеры! И вчерашний лакей гонит нас от ворот... Ни любви, ни России, ни славы, ни веры! Торжествующий хам, веселящийся сброд! Ах, Мишель, mon ami! Как всегда был ты весел! Ты б утешил меня или что-нибудь спел... Я в тот день восьмерых комиссаров повесил, Но тебя одного я спасти не успел. Как герои, погибли Орлов и Голицын, Помню смерть Трубецкого, и как схоронил Своего денщика, что в бою за Царицын Своей грудью от пули меня заслонил. Позади у меня - лишь кресты да могилы, Впереди - только кровь бесполезной борьбы, И надежд - никаких! Дай мне, господи, силы Не лишиться рассудка от этой судьбы! Я теперь - атаман полупьяного сброда, Офицер без фамилии и без погон... Чем мои лучше "слуг трудового народа"? Так же грабят, насилуют, жрут самогон. Да, не все таковы, и других есть немало - Тех, что мстят за родных и поруганный кров, Только нет никого, кто меня понимал бы, Эти люди и я - из различных миров. Вот сегодня опять улыбнулось мне счастье - Я хозяин округи на 2-3 часа: Подойдут регулярные красные части, И опять оступать нам придется в леса. И теперь я сижу в кабаке у дороги, И меня развлекает трактирная шваль. Веселись, атаман! Позабудь все тревоги! Утопи в русской водке тоску и печаль! И хрипит грамофон о былом, о далеком, Песнь о чистой любви в этом грязном углу... Слушать нет больше сил! Это слишком жестоко, Ради бога, снимите с пластинки иглу! Все погибло навек. Что ж теперь нам осталось? Только мстить за Россию, друзей и себя, Только драться, про жалость забыв и усталость, Да сидеть в кабаках, о минувшем скорбя. Вот сегодня опять в исполнение мести Пятерых коммунистов повесили в ряд. Я узнал одного. Мы учились с ним вместе. Но он стал комиссаром и сам виноват. Впрочем, все ни к чему... Все теперь бесполезно: Слишком поздно, уже ничего не спасти, И Россия повисла над адскою бездной - И вперед ей нельзя, и назад нет пути. Цари убит, веры нет и отечества тоже, Кровь и смерть, беспощадный бессмысленный бой... Как же ты допустил это, Господи Боже? В чем же так провинились мы перед тобой? Моя гибель, наверное, не за горами, Лишь одна мне надежда на этой войне - В православном французском каком-нибудь храме Natalie панихиду отслужит по мне. 1990
7. Русская рулетка
Безумными, безудержными снами Промчались эти страшные года. Лежит Константинополь перед нами - Конец дороги нашей, господа! Все позади. И мы уже бессильны Истории скомандовать "кругом!" Мы не смогли спасти тебя, Россия, Мы и себя спасли с большим трудом. Все позади. Весь ужас отступленья, Бои, налеты, кровь, огонь, пальба. В портах за место в шлюпке шло сраженье, Но все же сохранила нас судьба. Но радоваться лишь, что сами целы - Ведь это недостойно, черт возьми! Ведь, господа, мы все же офицеры, А здесь мы стали лишними людьми. Вы прежде в Петербурге, князь, блистали, А здесь метете площадь по утрам. И вы, полковник, думали едва ли, Что вы играть пойдете по дворам! А вы - гвардейским были офицером, А ныне докатились до сумы! Чужие люди и чужая вера, Чужое все и здесь чужие мы. Мы загнаны сюда, как звери в клетку, Все кончено, нам нечего терять, И нам осталаь русская рулетка - Простой азартный способ умирать. Заряжен револьвер одним патроном, Раскручен барабан, и ствол к виску, Но в пустоту вновь бьет курок взведенный, Вновь не прервет российскую тоску. Я ваши поздравленья принимаю, Я жив остался, и пока что рад. Но мы не сможем, чести не теряя, Жить здесь и не вернемся уж назад. И невозможно нам забыть о прошлом, Так кто мой выстрел хочет повторить? О господи, как глупо и как пошло Приходится из жизни уходить... 1988
8. Россия. Белогвардейский сонет
Начавшись с малых княжеств, ты росла И стала необъятною державой. Овеяна величием и славой, Ты в новое столетие вошла,
Но грянул бунт - жестокий и кровавый. Ты стала уменьшаться. Ты была Сибирью, Югом, севером. Дела Все хуже шли - пред красною оравой
Ты таяла. Остался только Крым. Исчез и он, как город на песке - Ты сжалась до размеров парохода... И стала ты, когда растаял дым, Засохшею фиалкой в дневнике Участника Ледового похода. 1993 Комментарий: Нестеренко Юрий Леонидович, он же YuN, родился в 1972 году в Москве. В 1989 окончил физматшколу 542 при МИФИ и поступил в означенный институт на факультет кибернетики. В 1995 окончил МИФИ с красным дипломом. В настоящее время занимается больше литературой, чем программированием, хотя с последним тоже не распрощался (в частности, является автором всефидошно известной игры FIDO). Был одним из сценаристов игры "Иван Ложкин: цена свободы". Ведущий автор единственного в России мультимедийного журнала об играх GEM. Неоднократный лауреат Всероссийского Пушкинского молодежного конкурса поэзии. Автор многих стихов, прозы (преимущественно научной фантастики) и юмористических произведений (последние, в частности, периодически публикуются в журнале "Компьютерра").
Отправлено: 25.05.22 19:39. Заголовок: Над Доном снег... Ав..
Над Доном снег... Автор: Вадим Цыганов
Над Доном снег кружится, словно пух. Снежинки крупные ложатся в воду. Нам надо выбирать одно из двух - Жизнь или смерть, позор или свободу. Эй, казаки, пришпорьте лошадей, Нам вряд ли счастье нынче улыбнётся. Но мы посмотрим, чья же кровь красней, Когда наш эскадрон в Ростов вернётся.
Не танцуй, не танцуй подо мной, Конь ты мой, вороной, удалой, Скоро будет хозяин другой У тебя, конь ты мой вороной...
Нас обнимает смерть по одному, И замерзают слёзы на ресницах, И мертвецы уходят в тишину, Не успевая Богу помолиться. Эх, казаки, куда нам отступать? Нам этот бой на небесах зачтётся. А на Дону приятней помирать, Недаром вольным Дон у нас зовётся!
Не танцуй, не танцуй подо мной, Конь ты мой, вороной, удалой, Скоро будет хозяин другой У тебя, конь ты мой вороной... Комментарий: На этот текст я натолкнулся случайно. Насколько я могу судить по автору текста песня скорее всего из репертуара Вики Цыгановой, эстрадной певицы, одно время увлекавшейся белогвардейско-офицерской романтикой, андреевскими флагами и золотыми погонами. Но текст, что интересно неплох, так что с удовольствием привожу его здесь.
Марш дроздовцев Автор не установлен
Из Румынии походом Шёл Дроздовский славный полк, Для спасения народа Исполняя тяжкий долг. (Вар. - Нес геройский, трудный долг)
Генерал Дроздовский гордо Шел с полком своим вперед Как герой, он верил твердо, Что он Родину спасет.
Верил он, что Русь святая Погибает под ярмом, И, как свечка восковая, Догорает с каждым днём.
Верил он - настанет время, И опомнится народ, И он сбросит свое бремя И за нами в бой пойдет.
Много он ночей бессоныз И лишений выносил, Но героев закаленных Путь далекий не страшил.
Шли дроздовцы твёрдым шагом, Враг под натиском бежал, И с трёхцветным русским флагом Славу полк себе стяжал.
Этих дней не стихнет слава, Не замолкнет никогда, Офицерские заставы Занимали города.
Пусть вернёмся мы седые От кровавого труда. Над тобой взойдёт, Россия, Солнце новое тогда. Комментарий: Самая настоящая, взаправдашняя белогвардейская песня. Марш дроздовцев (Дроздовского полка) был очень популярен и впоследствии послужил основой для не менее популярной советской песни «По долинам и по взгорьям...». Хотя этимологию «По долинам...» проводили от «Песни сибирских стрелков», эмигранты первой волны до конца дней своих считали С.Алымова (автора текста) и В.Александрова (обр.музыки) бессовестными плагиаторами. Песня описывает реальное историческое событие – переход отряда под командованием полковника Дроздовского из Румынии в России.
Отправлено: 25.05.22 19:40. Заголовок: Стихи Николая Турове..
Стихи Николая Туроверова
1. Уходили мы из Крыма
Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня; Я с кормы все время мимо В своего стрелял коня. А он плыл, изнемогая, За высокою кормой, Все не веря, все зная, Что прощается со мной. Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь все плыл, теряя силы, Веря в преданность мою. Мой денщик стрелял не мимо - Покраснела чуть вода... Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда.
2. Знамя
Мне снилось казачье знамя, Мне снилось — я стал молодым. Пылали пожары за нами, Клубился пепел и дым.
Сгорала последняя крыша, И ветер веял вольней, Такой же—с времен Тохтамыша, А, может быть, даже древней.
И знамя средь черного дыма Сияло своею парчой, Единственной, неопалимой, Нетленной в огне купиной.
Звенела новая слава, Еще неслыханный звон... И снилась мне переправа С конями, вплавь, через Дон.
И воды прощальные Дона Несли по течению нас, Над нами на стяге иконы, Иконы — иконостас;
И горький ветер усобиц, От гари став горячей, Лики всех Богородиц Качал на казачьей парче. 1949
3. Мы шли в сухой и пыльной мгле
Мы шли в сухой и пыльной мгле По раскаленной крымской глине. Бахчисарай, как хан в седле, Дремал в глубокой котловине И в этот день в Чуфут-кале, Сорвав бессмертники сухие, Я выцарапал на скале: Двадцатый год - прощай, Россия!
4. Азов
Эту землю снова и снова Поливала горячая кровь. Ты стояла на башне Азова Меж встречающих смерть казаков.
И на ранней заре, средь тумана, Как молитва звучали слова: За Христа, за святого Ивана, За казачий престол Покрова,
За свободу родную, как ветер, За простую степную любовь, И за всех православных на свете, И за свой прародительский кров.
Не смолкало церковное пенье; Бушевал за спиною пожар; Со стены ты кидала каменья В недалеких уже янычар
И хлестала кипящей смолою, Обжигаясь сама и крича... Дикий ветер гулял над тобою И по-братски касался плеча:
За святого Ивана, за волю, За казачью любовь навсегда!.. Отступала, бежала по полю И тонула на взморье орда.
Точно пьяная ты оглянулась, - Твой сосед был уродлив и груб; Но ты смело губами коснулась Его черных, запекшихся губ.
5. "Эти дни не могут повторяться..."
Эти дни не могут повторяться, - Юность не вернется никогда. И туманнее и реже снятся Нам чудесные, жестокие года.
С каждым годом меньше очевидцев Этих страшных, легендарных дней. Наше сердце приучилось биться И спокойнее и глуше и ровней.
Что теперь мы можем и что смеем? Полюбив спокойную страну, Незаметно медленно стареем В европейском ласковом плену.
И растет и ждет ли наша смена, Чтобы вновь в февральскую пургу Дети шли в сугробах по колена Умирать на розовом снегу.
И над одинокими на свете, С песнями идущими на смерть, Веял тот же сумасшедший ветер И темнела сумрачная твердь.
6. Никто нас не вспомнит
Никто нас не вспомнит, о нас не потужит; Неспешной водой протекают годы. И было нам плохо и станет нам хуже, - Покоя не будет нигде, никогда.
Да мы и не ищем спокойного года, Да нам и не нужен покой : Свобода еще с Ледяного похода Для нас неразлучна с бедой.
7. Из поэмы "Новочеркасск"
Колокола печально пели. В домах прощались, во дворе: Венок плели, кружась, метели Тебе, мой город, на горе.
Сноси неслыханные муки Под сень соборного креста. Я помню, помню день разлуки, В канун Рождения Христа,
И не забуду звон унылый Среди снегов декабрьских вьюг И бешенный галоп кобылы, Меня бросающий на юг.
8. Снег
Ты говоришь: - Смотри на снег, Когда синей он станет к ночи. Тяжелый путь за прошлый грех Одним длинней, другим короче;
Но всех роднят напевы вьюг, Кто в дальних странствиях обижен. Зимой острее взор и слух И Русь роднее нам и ближе.
И я смотрю... Темнеет твердь. Меня с тобой метель сдружила, Когда на подвиг и на смерть Нас увлекал в снега Корнилов.
Те дни прошли. Дней новых бег Из года в год неинтересней,- Мы той зиме отдали смех, Отдали молодость и песни.
Но в час глухой я выйду в ночь, В родную снежную безбрежность - Разлуку сможет превозмочь Лишь познающий безнадежность.
9. Из поэмы "Перекоп"
Нас было мало, слишком мало, От вражьих толп темнела даль: Но твердым блеском засверкала Из ножен вынутая сталь.
Последних пламенных порывов Была исполнена душа. В железном грохоте разрывов Вскипали воды Сиваша.
И ждали все внимая знаку, И подан был знакомый знак... Полк шел в последнюю атаку, Венчая путь своих атак. ..............................................
Забыть ли, как на снеге сбитом В последний раз рубил казак, Как под размашистом копытом Звенел промерзлый солончак,
И как минутная победа Швырнула нас через окоп, И храп коней, и крик соседа И кровью залитый сугроб... ...............................................
О милом крае, о родимом Звенела песня казака И гнал и рвал над белым Крымом Морозный ветер облака.
Спеши, мой конь, долиной Качи, Свершай последний переход. Нет, не один из нас заплачет, Грузясь на ждущий пароход,
Когда с прощальным поцелуем Освободим ремни подпруг И, злым предчувствием волнуем, Заржет печально верный друг.
Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, Ни протянутых к берегу рук, - Тишина переполненных палуб Напряглась, как натянутый лук,
Напряглась и такою осталась Тетива наших душ навсегда. Черной пропастью мне показалась За бортом голубая вода.
11. В эту ночь мы ушли от погони
В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей.
И запомнил и помню доныне Наш последний российский ночлег, Эти звезды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег,
Стерегло нас последнее горе, - После снежных татарских полей, - Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей.
12. В огне все было и в дыму
В огне все было и в дыму,- Мы уходили от погони. Увы, не в пушкинском Крыму Теперь скакали наши кони.
В дыму войны был этот край, Спешил наш полк долиной Качи, И покидал Бахчисарай Последний мой разъезд казачий.
На юг, на юг. Всему конец. В незабываемом волненьи. Я посетил тогда дворец В его печальном запустеньи.
И увидал я ветхий зал, - Мерцала тускло позолота, - С трудом стихи я вспоминал, В пустом дворце искал кого-то.
Нетерпеливо вестовой Водил коней вокруг гарема, - Когда и где мне голос твой Опять почудился, Зарема?
Прощай, фонтан холодных слез. Мне сердце жгла слеза иная - И роз тебе я не принес, Тебя навеки покидая.
13. Жизнь не проста и не легка...
Жизнь не проста и не легка. За спицею мелькает спица. Уйти б на юг, и в казака По-настоящему влюбиться. Довольно ждать, довольно лгать, Играть самой с собою в прятки. Нет, не уйти, а убежать, Без сожалений и оглядки. Туда, где весело живут, Туда, где вольные станицы И где не вяжут и не ткут Своих нарядов молодицы; Где все умеют пить и петь, Где муж с женой пирует вместе. Но туго скрученная плеть Висит на самом видном месте. Ах, Дон, Кубань - Тмутаракань! А я в снегах здесь погибаю. Вот Лермонтов воспел Тамань. - А я читаю и мечтаю, И никуда не убегу... Твердя стихи о Диком поле. Что знаю я и что могу, Живя с рождения в неволе. И мой недолгий век пройдет В напрасном ожиданье чуда, - Московский снег, московский лед Меня не выпустят отсюда.
14. Не выдаст моя кобылица
Не выдаст моя кобылица. Не лопнет подпруга седла. Дымится в Задонье, курится Седая февральская мгла. Встает за могилой могила. Темнеет калмыцкая твердь, И где-то правее - Корнилов, В метелях идущий на смерть. Запомним, запомним до гроба Жестокую юность свою, Дымящийся гребень сугроба, Победу и гибель в бою, Тоску безысходную гона, Тревоги в морозных ночах Да блеск тускловатый погона На хрупких, на детских плечах. Мы отдали все, что имели, Тебе, восемнадцатый год, Твоей азиатской метели Степной - за Россию - поход.
15. Как когда-то над сгубленной Сечью
Как когда-то над сгубленной Сечью Горевал в своих песнях Тарас, — Призываю любовь человечью, Кто теперь погорюет о нас?
Но в разлуке с тобой не прощаюсь, Мой далекий отеческий дом, — Перед Господом не постесняюсь Называться донским казаком.
16. Товарищ
Перегорит костер и перетлеет, Земле нужна холодная зола. Уже никто напомнить не посмеет О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью Утратою горчайшей из утрат: Мы расплатились братскою любовью С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ», Встречались мы, наверное, не раз. Меня Господь спасал среди пожарищ, Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня, Когда, почуяв смертную тоску, Я, весь в крови, ронял свои поводья, А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели, Смотри, чтоб нам опять не проглядеть: Не для того ль мы оба уцелели, Чтоб вместе за отчизну умереть?
17. Не плыву — улетаю в Америку
Не плыву — улетаю в Америку. Кто поймет беспросветную грусть? Это значит: к заветному берегу Никогда, никогда не вернусь.
Это значит: благополучию Свою жизнь навсегда уступил, Полунищую, самую лучшую, О которой я Бога просил.
18. Отцу Николаю Иванову
Не георгиевский, а нательный крест, Медный, на простом гайтане, Памятью знакомых мест Никогда напоминать не перестанет;
Но и крест, полученный в бою, Точно друг и беспокойный, и горячий, Все твердит, что молодость свою Я не мог бы начинать иначе.
19. Казак
Ты такой ли, как и прежде, богомольный В чужедальней басурманской стороне? Так ли дышишь весело и вольно, Как дышал когда-то на войне?
Не боишься голода и стужи, Дружишь с нищетою золотой, С каждым человеком дружишь, Оказавшимся поблизости с тобой.
Отдаешь последнюю рубаху, Крест нательный даришь бедняку, Не колеблясь, не жалея — смаху, Как и подобает казаку.
Так ли ты пируешь до рассвета, И в любви такой же озорной, Разорительный, разбойный, но при этом Нераздельный, целомудренно скупой.
20. Равных нет мне в жестоком счастьи
Равных нет мне в жестоком счастьи: Я, единственный, званый на пир, Уцелевший еще участник Походов, встревоживших мир.
На самой широкой дороге, Где с морем сливается Дон, На самом кровавом пороге, Открытом со всех сторон,
На еще неразрытом кургане, На древней, как мир, целине, — Я припомнил все войны и брани, Отшумевшие в этой стране.
Точно жемчуг в черной оправе, Будто шелест бурьянов сухих, — Это память о воинской славе, О соратниках мертвых моих.
Будто ветер, в ладонях взвесив, Раскидал по степи семена: Имена Ты их. Господи, веси — Я не знаю их имена.
21. Было их с урядником тринадцать
Было их с урядником тринадцать — Молодых безусых казаков. Полк ушел. Куда теперь деваться Средь оледенелых берегов?
Стынут люди, кони тоже стынут, Веет смертью из морских пучин... Но шепнул Господь на ухо Сыну: Что глядишь, Мой Милосердный Сын?
Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом снег.
Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери к райским берегам.
22. Мороз крепчал. Стоял такой мороз
Мороз крепчал. Стоял такой мороз Что бронепоезд наш застыл над яром, Где ждал нас враг, и бедный паровоз Стоял в дыму и задыхался паром.
Но и в селе, раскинутом в яру, Никто не выходил из хат дымящих, — Мороз пресек жестокую игру, Как самодержец настоящий.
Был лед и в пулеметных кожухах; Но вот в душе, как будто, потеплело: Сочельник был. И снег лежал в степях. И не было ни красных и ни белых.
23. Однолеток
Подумать только: это мы Последние, кто знали И переметные сумы, И блеск холодной стали Клинков, и лучших из друзей Погони и похода, В боях израненных коней Нам памятного года В Крыму, когда на рубеже Кончалась конница уже. Подумать только: это мы В погибельной метели, Среди тмутараканской тьмы Случайно уцелели И в мировом своем плену До гроба все считаем Нас породившую страну Неповторимым раем. Комментарий: Подборка стихов по теме белой гвардии/белой эмиграции, естественно, не может обойтись без произведений Николая Туроверова, одного из виднейших поэтов Русского Зарубежья. Николай Николаевич Туроверов (1899 - 1972), донской казак, уроженец станицы Старочеркасской. Участвовал в боевых действиях Первой Мировой войны. После развала фронта вернулся на Дон, где встал на сторону Белого Движения. Прошел всю гражданскую войну - сражался в донских степях, ходил в Кубанские походы с Добровольческой Армией, участник Ледяного похода, потом Крым, Сиваш. Вместе с тысячами казаков и русских офицеров был вывезен из Крыма. Дальше был лагерь на о. Лемнос и обычный путь белого эмигранта ушедшего из Крыма - Сербия, в 1922 году ему удается перебраться в Париж. По ночам он разгружает вагоны, а днем посещает лекции в Сорбонне, потом работа в банке. В Париже в 1928 году он издает свой первый сборник стихов "Путь". Один из активных создателей казачьего землячества, собиратель предметов русской, военной истории, организатор выставок. В 1937 году выходит второй его сборник "Стихи". Во Вторую Мировую он сражается в рядах Иностранного Легиона, коему и посвящен его стихотворный цикл "Легион". В 1942 году Туроверову удается издать новый сборник стихов, следующие выйдут в 1945 и 1955 годах. После войны он так же продолжает активно участвовать в жизни казачьего землячества, в течении 11 лет председательствует в парижском Казачьем союзе, организует выставки "1812 год", "Казаки", "Суворов". Создает "Кружок казаков-литераторов", музей лейб-гвардии Атаманского полка. В 1960 опубликует в журнале "Новое слово" свою повесть "Конец Суворова". Его творчество сравнивают с творчеством Гумилева и Бунина. Осенью 1972 года его не стало. Его книги издаются в нынешней России, по мотивам одного из его стихотворений снят эпизод в известном фильме («Служили два товарища», сцена с конём), стихи публикуются в журналах и в интернете, и значит, память о нём жива.
«Еженедельная газета писателей России № 38, Пятница, 21 сентября 2001 г.
Михаил АСТАПЕНКО, член Союза писателей России, Евгений АСТАПЕНКО, историк, аспирант Ростовского госуниверситета станица СТАРОЧЕРКАССКАЯ, Ростовская обл.
ПОСЛЕДНИЙ ВЫРАЗИТЕЛЬ ДУХА КАЗАЧЕСТВА. История нелёгкой жизни донского поэта зарубежья Николая Николаевича ТУРОВЕРОВА (1899 - 1972)
Имя донского поэта, историка и журналиста Николая Николаевича Туроверова мало известно на его родине, на Дону, а между тем, это был видный русский поэт зарубежья, и пять томов его произведений, а главное ? качество стихов говорят о масштабах творчества и незаурядности личности Николая Туроверова. Он родился 18 (30) марта 1899 года в станице Старочеркасской в казачьей семье. С детства полюбил родную станицу, на всю жизнь прикипела душа любовью к "низкой пристани Черкасска", к старинному собору, полынной степи. Старочеркасску он посвятит затем не одно стихотворение, воспев старину, род и предков своих и знаменитых уроженцев "Старого города": Платова, Краснощёкова, Ефремова. Обладая особым даром проникновения в прошлое, он точно увидит в стихотворении "Старый город" живописную картину "средневекового Черкасска":
На солнце, в мартовских садах, Ещё сырых и обнажённых, Сидят на постланных коврах Принарядившиеся жёны. Последний лёд в реке идёт, И солнце греет плечи жарко; Старшинским жёнам мёд несёт Ясырка ? пленная татарка. Весь город ждёт и жёны ждут, Когда с раската грянет пушка, Но в ожиданьи там и тут Гуляет пенистая кружка. А старики все у реки Глядят толпой на половодье, Из-под Азова казаки С добычей приплывут сегодня. Моя река, мой край родной, Моих пробабок эта сказка, И этот ветер голубой Средневекового Черкасска. Беззаботное детство Коли Туроверова закончилось, когда грянула военная гроза 1914 года, круто изменившая судьбу России, Дона и его личную судьбу. Вспоминая те дни, писал в стихотворении "1914 год":
Казаков казачки проводили, Казаки простились с Тихим Доном. Разве мы - их дети - позабыли, Как гудел набат тревожным звоном? Казаки скакали, тесно стремя Прижимая к стремени соседа. Разве не казалась в это время Неизбежной близкая победа? О, незабываемое лето! Разве не тюрьмой была станица Для меня и бедных малолеток, Опоздавших вовремя родиться? Вскоре Туроверов поступил в Каменское реальное училище, по окончании которого отправился служить в качестве вольноопределяющегося в лейб-гвардии Атаманский полк. Шёл этапный для России и Дона 1917 год. Октябрьский переворот кинул Россию в пучину братоубийственной войны. Фронт развалился, казаки неуправляемой массой хлынули на Дон. Вместе со всеми вернулся и Николай Туроверов, устроившись в Новочеркасском военном училище. ...Гражданская война набирала губительные обороты, и Туроверов в отряде есаула Чернецова вынужден участвовать в этой братоубийственной бойне:
С утра мы бились с конницей - на севере, Потом - на юг - с пехотою дрались... писал он, вспоминая те тяжкие дни. "Вы помните эти ноябрьские дни в Новочеркасске? - писал он двадцать лет спустя в рассказе "Первая любовь". Это были замечательные дни: Корнилов формировал Добровольческую армию, Каледин взывал к казачеству. Но казаки, вернувшись с фронта, были глухи к призыву своего атамана. Война им надоела, и мы - юнкера, кадеты, гимназисты, разоружив пехотную бригаду в Хотунке под Новочеркасском, пошли брать восставший Ростов". А затем был беспримерный по тяжести Степной поход - одно из тяжелейших испытаний, выпавших на долю Туроверова.
Дымится в Задоньи, курится Седая февральская мгла. Встаёт за могилой могила, Темнеет калмыцкая твердь И где-то правее - Корнилов, В метелях идущий на смерть. Запомним, запомним до гроба Жестокую юность свою, Дымящийся гребень сугроба, Победу и гибель в бою, Тоску безысходного гона, Тревоги в морозных ночах Да блеск тускловатый погона На хрупких, на детских плечах. Мы отдали всё, что имели, Тебе, восемнадцатый год, Твоей азиатской метели Степной - за Россию – поход. - вспоминал он позже зиму 1918 года. Уже будучи офицером (подъесаулом), Николай Туроверов прошёл всю гражданскую войну, получив четыре ранения и попав в конце войны в Крым, где укрепились последние силы белых войск. Нас было мало, слишком мало, - писал он в поэме "Перекоп", -
От вражьих толп темнела даль; Но твёрдым блеском засверкала Из ножен вынутая сталь ...В железном грохоте разрывов Вскипали воды Сиваша И ждали все, внимая знаку, И подан был знакомый знак... Полк шёл в последнюю атаку, Венчая путь своих атак... Ожесточённая борьба шла с переменным успехом, но судьба отвернулась от белых. Сплочённые дивизии красных раздавили ослабленные белые полки. Пришлось отступать... С горечью писал об этом Николай Туроверов:
В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей. И запомнил и помню доныне Наш последний российский ночлег, Эти звёзды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег. Стерегло нас последнее горе, После снежных татарских полей, — Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей. В холодные дни ноября 1920 года началась эвакуация остатков армии генерала Врангеля из Крыма. Вместе со всеми навсегда покидал Россию и Николай Туроверов. Это была незабываемая трагедия, печать которой поэт носил в душе всю свою некороткую жизнь:
Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня, Я с кормы всё время мимо В своего стрелял коня. А он плыл изнемогая За высокою кормой, Всё не веря, всё не зная, Что прощается со мной. Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою... Конь всё плыл, теряя силы, Веря в преданность мою. Мой денщик стрелял не мимо, Покраснела чуть вода... Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда. Так донской казак, уроженец Старочеркасской станицы, оказался на чужбине: сначала на Лемносе, потом в Югославии и, наконец, во Франции - навсегда... Тяжела доля эмигранта, и её в полной мере испытал Николай Туроверов, работавший и лесорубом в Сербии, и мукомолом в Париже, и грузчиком в других городах Франции. Но он ещё успел посещать и Сорбонну. Наблюдая эмигрантскую жизнь своих земляков, Туроверов писал в 1928 году: "Здесь, в Европе, казаки, шалея от восьмилетней склоки и болтовни русской эмиграции, ладно пригнали к своей шее крахмальный воротничок, ловко приспосабливаются к чуждой жизни; но свои рестораны называют "Донскими волнами", голосят в них свои песни и ругают Запад". В спорах с казаками-сепаратистами, считавшими, что казакам надо отделиться от России и создать своё государство, Туроверов был твёрдо убеждён, что "без России и вне России у казачества не было, нет и не может быть дорог!" В 1928 году вышла его первая книга стихов, в 1937 и 1939 годах ? вторая и третья. Четвёртая книга вышла уже в период войны в 1942 году. В 1938 году Туроверов стал одним из организаторов "Кружка казаков-литераторов", выпустив год спустя иллюстрированный "Казачий альманах". Когда в 30-е годы в Париж были доставлены чудом сохранившиеся после новороссийской эвакуации ящики с музейным имуществом лейб-гвардии Атаманского полка, Туроверов стал хранителем музея при созданном тогда же "Объединении атаманцев". При музее имелась уникальная коллекция русской книги и старины, собранная генералом Д.И. Ознобишиным и насчитывавшая свыше десяти тысяч томов книг и гравюр. Николай Николаевич в предвоенные годы организовал и открыл в Париже интересные по подбору экспонатов выставки "1812 год", "Суворов", "Казаки". С началом Второй мировой войны Николай Туроверов пошёл сражаться против немцев в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона. После окончания войны Туроверов возвращается в Париж, где возникает "Казачий Союз", секретарём которого он первоначально работает. В 1947 году Николая Николаевича избирают председателем "Казачьего Союза", который он возглавлял до 1958 года. Казаки на чужбине снова сплотились и организовались вокруг своего "Союза". По инициативе Туроверова и под его редакцией с сентября 1950 года начинает выходить журнал "Казачий Союз", распространяемый немалым для такого типа издания тиражом в две тысячи экземпляров. Николай Николаевич являлся одним из основателей журнала "Родимый Край", начавшего выходить с 1954 года. А за три года до этого в Париже по инициативе исторического общества "Академия Наполеона" вышел сборник "Наполеон и казаки", составленный Н.Н. Туроверовым. Иллюстрации к нему выполнил донской казак - Пётр Михайлович Поляков. Труд этот ныне является исторической и библиографической редкостью. Усилиями Туроверова и возглавляемого им "Казачьего Союза" в кафедральном соборе Парижа была установлена созданная казаками икона "Покрова Пресвятые Богородицы", как память о вынужденном пребывании донцов на чужбине. "Казачий Союз" помогал казакам устроиться на работу, получить нужные документы, переехать в другую страну. В 1965 году Н.Н. Туроверов, работавший в одном из банков Парижа, вышел на пенсию, но литературного творчества не бросил. Его мысли снова уносятся в Россию, на берега Дона, в родную станицу Старочеркасскую...
Больше ждать и верить и томиться, Притворяться больше не могу. Древняя Черкасская станица, - Город мой на низком берегу С каждым годом дальше и дороже. Время примириться мне с судьбой. Для тебя случайный я прохожий, Для тебя, наверно, я чужой. В том же 1965 году в Париже вышла пятая книга стихов Туроверова, куда вошли 188 стихотворений, поэм и отрывков за период с 1915 до 1965 года. Два года спустя нью-йоркское издательство "Казачья старина" выпустило небольшой сборник песен всех казачьих войск, подготовленный Н.Н. Туроверовым. Всё чаще болезни укладывают его в больницы, всё чаще посещают его мысли о смерти, о сборах в последний путь...
Пора, мой старый друг, пора, Зажились мы с тобою оба... пишет он в одном из стихотворений. Его желание - быть похороненным на Дону, в родной станице. Но судьба распорядилась иначе. Прах поэта покоится на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.»
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 177
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума