Гражданская война в России, 1918-1922.

Моисеев М.А. Былое. 1894-1980.
(отрывки о его службе в 1-й Донской пласт. бригаде МА в гражданской войне)

76-79 Новочеркасске, 15 ноября 1917 года. Она, эта маленькая армия, тогда сплошь состояла из молодых офицеров, юнкеров, кадет, гимназистов и девушек - сестер милосердия — и она сразу стала хранительницей вековой славы Великой России и имен тех, кто сделал ее могучей Империей. Бог привел меня быть в этой армии с самого начала ее и до трагического конца, сначала в добровольческих частях, потом в Донской армии. Последний аккорд оборвался в рядах Донской Пластунской бригады. Этот последний период наиболее сохранился в моей памяти... О них и будет сказ казачий для потомков и будущих казаков. Теперь прошло уже более 50 лет господства большевиков. От тысячи-тысяч могилок, находившихся на просторах Дона, Кубани и Терека, юга России и Сибири, не осталось ничего, как не осталось и тех, кто проливал слезы. Большевикам пришлось признать Родину, признать бывших русских полководцев, ввести как награду, на старой георгиевской ленте — вместо креста — звезду. Русский народ дал снова полководцев и они превзошли немцев. Своими воспоминаниями я возвращаюсь к 1919 году. После того, как я ушел из Корниловского Ударного полка, после смерти под Ставрополем его командира полк. Индейкина, а полк принял кап. Скоблин, я получил назначение в Штаб 1-й Донской Пластунской бригады, откуда был назначен в 1-й полк, стоявший в ст. Каменской. Штаб бригады и 2-й полк находились в Ростове. 1-ым полком командовал офицер одного из гвардейских полков, бывший курсовой офицер Павловского Военного Училища и участник «Ледяного похода» — полк. Булюбаш. Он не так давно умер в глубокой старости в Германии. Пусть ему будет легка земля на чужбине! Каждый командир имеет что-то свое: так полк. Булюбаш, чтобы «ликвидировать» панику, заставлял паникеров исполнять ружейные приемы и читать вслух «Отче наш». Результаты были великолепны. В конце 1919 года мы пришли в ст. Богаевскую, там же встречали злосчастный 1920 год. В Богаевскую пришла не бригада, а ее остатки. Она получила «боевое крещение» в районе Сарепты, под Царицыном. Ею командовал генерал Краснов, человек с богатым военным прошлым, инвалид на одну ногу. После генерала осталась шашка исключительной красоты, в дальнейшем она служила наградой лучшему командиру сотни — выборы такого производились ежегодно. После него бригадой командовал генерал Тарасенков, офицер какого-то гвардейского полка, затем ген. П. А. Попов, командовавший на турецком фронте пластунским батальоном, но так как он часто отсутствовал в бригаде, ею командовали или командир 1-го полка полковник Кострюков, или командир 2-го полка полковник Богаевский. Все эти командиры отличались исключительным хладнокровием, сдержанностью, особым тактичным отношением как к офицерам, так и к казакам, а личной их смелости и храбрости было достаточно, чтобы воодушевить ими всю бригаду. После Сарепты бригада была отправлена в Ростов и Каменскую, где поступило пополнение, но не из казаков, а из крестьян — все это были старые солдаты, служившие раньше в армии и распропагандированные большевиками и не имевшие никакого желания снова стать солдатами и защищать казаков. 1-й полк был послан в район Миллерово-Чертково, там же была бригада из иногородних, входившая в Донскую армию: 3-й стрелковый полк и 4-й Лейб-Гвардии Финляндский. Однако долго эти призывники не навоевали и в дальнейшем бригада снова была пополнена молодыми казаками. Хозяйственная часть и остатки полка из Каменской были переведены в Ростов и мы разместились в казармах 136-го Таганрогского полка. По совету полковника Булюбаша, считавшего меня энергичным офицером, ко мне обратился начальник хозяйственной части полковник Захаров, ибо бригада нуждалась в фураже. Полковник Захаров не приказывал, а предлагал мне проехать в более дальние уголки 1-го Округа и там достать сена. Надо сказать, что ехать туда было не совсем безопасно и поэтому пришлось взять с собой 12 казаков. Экспедиция прошла благополучно. Казаки принимали по старинке, но старики возмущались, что не было в обращении «Вашего благородия», а был «господин», и как же, мол, я могу позволить казаку так запросто обращаться ко мне, хотя сами они обращались ко мне: «Ваше благородие», но называли на «ты». В течение 2-3 недель сотни подвод доставили сена в изобилии. Подходила весна, кругом свирепствовал тиф. Дела на фронте были неважные. Перед Пасхой я из офицерского флигеля при казармах перешел на частную квартиру. Она казалась исключительно чистой, и, казалось, что никакой тиф не опасен, а в действительности меня на 1-й день Пасхи отвезли в госпиталь, в Мореходное училище. Это было в 6 часов вечера, а в 10 часов я в бреду удрал оттуда и меня задержали в кафе, о чем мне после рассказывали. Пришел я в себя на 14 или 15-й день. За это время дела на фронте улучшились, но я потерял 5 друзей, умерших от тифа; правда, причиной было и то что они много "выпивали". Слабость у меня была ужасная и я должен был взять отпуск и поехать в Сочи на поправку. Железная дорога между Армавиром и Сочи у станции Лодыженской постепенно «портилась» зелеными партизанами. Для борьбы с ними сюда был послан батальон Алексеевского полка, но я так и не дождался восстановления нормального железнодорожного сообщения. Тем временем нас, военных, ехавших в поезде, пригласил к себе в станицу станичный атаман — очень милый старик, есаул, георгиевский кавалер времен cевастопольской обороны. Там я и прожил, как «у Христа за пазухой» 8 дней и с первым поездом, шедшим в Армавир, вернулся туда, а дальше пришлось ограничиться Геленджиком, благо, там оказалась, тоже после тифа, моя невеста - сестра из Корниловского полка, Оленька Хламова. После отпуска я вернулся в свой полк, находившийся в станице Грушевской, около Новочеркасска. Оттуда я был командирован в Персияновский лагерь для изучения английских пулеметов Викерса и Люиса. По субботам я возвращался в лагерь полка. В это время в степи уже стояли копны скошенного сена. Вестовой стреноживал лошадей, а сами мы на свежем сене засыпали богатырским сном. Просыпались, когда всходило солнышко, поднимался туман, с копен взлетали орлы. Красиво все это было так, что трудно описать. Мой конь «Орленок» стоял около копны, как только я просыпался, он подходил ко мне и отходил только тогда, когда я засыпал. Это был друг; рыже-золотистой масти, завода Королькова, очень строгий; знал только меня и моего вестового Кузнецова: кто ко мне подходил — он на него набрасывался. Бывали случаи, придешь в полк передавать распоряжения — «Орленок» стоит и не надо его держать за чумбур. Можно было где-нибудь его оставить, самому незаметно уйти за 1-2 версты, но как только он меня видел, как бы ни был привязан, никто его удержать не мог и он молнией прилетал ко мне. ..
80-86 Как-то при встрече с красными конь потащил меня к ним. Спасся я тем, что мне удалось, затягивая повод с одной стороны, его свалить, сам я быстро вскочил на ноги, а он ушел. Меня подобрали свои. Через некоторое время где-то в районе ст. Пелагеада за Ставрополем, кабардинец снова прибежал к нам с комиссаром-латышом. Потом я ушел в Донскую Армию вместе с кабардинцем, который и служил мне до «Орленка». Время шло, закончены курсы, формирование и обучение бригады, вообще все было готово для отправки на фронт. Был смотр Атаманом и командующим Донской Армией, был напутственный молебен, и мы увидали то, что можно было видеть в нашей старой императорской армии. После смотра бригада отправилась грузиться в вагоны на Хутунок, а мы, офицеры, в последний раз заглянули в наше Донское Офицерское Собрание. Многие из нас вспомнили 17-й год, когда здесь появился ген. Корнилов многие помнили выступление нашего героя есаула Чернецова, когда он заявил, что если большевики займут Новочеркасск, то его в первую очередь расстреляют, но он будет знать, за что — «А вот, вы, господа офицеры, будете ли знать за что уничтожат вас? Вас ведь несколько сот, и чего вы ждете?». …Отозвалось несколько десятков, а прочие так и остались в раздумьи... В ноябре 1918 года здесь мы, георгиевские кавалеры, праздновали свой праздник, праздник Героев, это было наше последнее торжество. Часов около 10-ти ночи отправился первый эшелон и к утру покатили и другие в направлении на Царицын. За Батайском раскинулась степь без конца, без края. Независимо от гражданской войны, жизнь шла здесь своим чередом ..Тяжело было на душе..Царицын был в это время во власти белых и наши эшелоны там простояли некоторое время. Казаки получили горячую пищу, была выводка лошадей. Говорить о красоте Волги не приходится, да разве только Волга была красива?..Все было красиво, казалось бы, жить да жить, а на самом деле жизнь была безжалостно сломлена большевиками.
В Филоновской была выгрузка, и там мы некоторое время постояли. По дороге нам пришлось проезжать через ст. Себряково. Отдельно, недалеко от станции, расположена громадная слобода Михайловка...Вспомнил Михайловку, так как вряд ли на необъятной Руси были проявлены такие зверства, как здесь; иначе говоря «Варфоламеевcкую ночь», устроенную большевиками— приехавшей матросней и местными отбросами: все, что было мало- мальски культурным, оказалось уничтоженным, включая духовенство, вернувшихся с фронта офицеров, учителей, медицинский персонал и т. д. Кому было нужно? Ведь заправилами всегда были люди не русские, взять хотя бы Троцкого (Бронштейна), Зиновьева (Апфельбаума), Ярославского (Гинсбурга) и т. д. Антихристиан и атеистов было не так много, но нашлись и Иуды-предатели и «наймиты». Много, много горя принесли они русскому народу, начиная со снятия Главы его, т. е. с убийства Государя Императора со всей его Августейшей Семьей и части родственников. Придя к Филоновской станице, с рекой посредине, невольно вспоминаешь и другие станицы: Ярыженскую, Алексеевскую и др., расположенных вдоль Бузулука и Хопра. Какая это была красота, как все это дорого, любимо и теперь...Живя теперь в далекой Австралии, после 50 лет отсутствия, сыновние чувства к своему Краю не угасают, душа все плачет о потерянном...К этому времени большевики перебросили на Донской фронт несколько дивизий с Колчаковского фронта. Атаманские хутора остались в памяти потому, что при бригаде инструктором по изучению английских пулеметов Викерса и Люиса был шотландец капитан Бауестет, при нем был переводчиком сенатор Соколов, который из этих боев вышел совершенно седым. Этот случай я вспомнил. После боя капитан и Соколов уехали, а мы стали постепенно отходить под натиском превосходящих сил красных. За этот бой, мы, 50 офицеров, получили позже, через капитана Бауестета, английские ордена. Все конные части были собраны генералом Коноваловым, командующим 2-м Донским корпусом, как в свое время генерал Мамонтов, совершивший в это время глубокий рейд по тылам красных. Если бы не было стремления наших вождей первому въехать на белом коне в Москву и не помешали бы Мамонтову занять Москву, быть может, общие результаты были бы иными. С нашей бригадой действовала 7-я Донская Дивизия полковника Саватеева, из старых казаков. В данное время командовать дивизией надо было уметь. Среди казаков было немало таких, которые из-за старости и слабости не были пригодны к строю. Никаких медицинских комиссий при наборе, какие были в старой русской армии, у нас не было, а все решалось на станичном сходе: готовность к службе и пригодность определялись по наружному виду, что бывало нередко обманчивым, особенно если казак хотел попасть на фронт. Иногда около нас появлялись 4 и 5-я дивизии. 4-я дивизия была из восставших казаков, испытавших на себе господство большевиков, поэтому была прекрасной боевой частью. Что касается 7-й дивизии и уменья ею командовать, то приведу такой случай: когда на Хопре станицы Акишевская и Тимашевская были заняты довольно сильными силами красных, полковник Саватеев собрал станичников, подбодрил их и сказал им, что в 2-х станицах не больше 600 человек при 6 орудиях. Станичников же было до 800 шашек и 8 орудий. бой продолжался 5-6 часов. Станицы были взяты, в них было взято 1 600 пленных, 3 орудия и много оружия. Такое количество пленных перепугало станичников, но в то же время и подбодрило их. А когда бывали случаи паники, то для сбора паникеров полковник Саватеев приказывал выводить на видное место кухни, из труб которых валил дым и на этот дымок все собирались. Я уже не помню последовательности отступления, а припоминаю лишь отдельные эпизоды. Стояли мы как-то в в районе хуторов Третейнинского, Четвертинского, Становного и др. по реке Кардаил. Я состоял при штабе бригады, как связной от 1-го полка, хотя и был там командиром 2-й пулеметной команды. Это было благодаря хорошей лошади, а дальше в штабе бригады пришлось быть и начальником связи и позже адъютантом оперативной части и нередко исполнять обязанности начальника штаба. Из начальников штаба помню полковника Солнцева и полковника Добрынина, бывшего воспитателя какого- то кадетского корпуса — о нем остались хорошие воспоминания. Топтались мы на месте, ведя днем бой, а ночью совершали переходы по 35-50 верст, выручая своих старичков. Как-то надо было выяснить, кем занят хутор Зубрилов на реке Кардаиле. Получаю на это распоряжение от генерала Попова, в то время командира Бригады. Отправляюсь с 12-ю казаками. При въезде в хутор — мост через р. Кардаил, с горы видно, как бродят по улицам куры, прошла какая-то старушка — ничто не показалось подозрительным. Оставив на горке 8 казаков, с 4-мя, ведя коней на поводу, мы подошли к мосту, прошли половину его, но в этот момент красные из засады открыли по нас огонь: одна лошадь была убита, у другой перебита нога и два казака ранены. Мой «Орленок» сразу повернул, я успел схватить его за хвост (так нас учили) и он меня вынес. Правда, схватил я его не удачно, слишком низко и он коленями избил мне всю грудь, которая стала синей. Обстреляв нас, разъезд красных ушел, но все же они успели добить двух раненых. Был и другой случай ... Богу, все обошлось благополучно. ..Несколько лошадей свалились через голову, и тяжело ушиблись несколько казаков. Преследуя нас, красные так увлеклись, что ... Это я особенно подчеркиваю. Приведя себя и лошадей в порядок,двинулись дальше. Слева за горой слышим - идет одиночная стрельба. В чем дело? Скачем на бугор и видим: стоят 4 пушки, около которых мечется прислуга, лава красных собирается их атаковать, а из-за щита одного орудия этой нашей бригадной батареи ее командир есаул Трояновский отстреливается из винтовки. С нашим появлением появилась и прислуга с передками и снарядами, и атака красных была отбита. В этот день мы до вечера были окружены красными и двигались, построившись в каре. Но оно простреливалось со всех сторон, был ранен наш священник. Но к ночи все как-то разошлось, полки наши как-то от нас отделились, не установив с нами связи, и мы решили заночевать в первом попавшемся небольшом хуторе. Послали туда разъезд, но он галопом прилетел назад в большой панике, заявив, что там «что-то» есть и издает странные звуки. Также история была и со вторым разъездом. Пришлось отправиться мне самому и выяснить, в чем дело. ... Со мной поехало около 50 конных казаков.... В дальнейшем эти люди продолжали отходить с нами до Новороссийска. Для отправки в тыл пленного батальона я оставил 20 казаков, а сам с оставшимися 36 всадниками и 4-мя Люисами, зарослями пробрался в тыл в фланг красных и их атаковал. После нескольких пулеметных очередей большевики дрогнули, наши цепи, хотя и довольно редкие, пошли в атаку. Красные не стали уходить к Еланской, а начали бросать оружие и сдаваться в плен. Таким образом, при взятии Еланской нам попало до 8.000 пленных и несколько орудий. Все это были солдаты старших возрастов Пермской, Вятской и Вологодской губерний, мобилизованные и ...что группа комиссаров и комунистов забралась здесь на колокольню и оттуда вела стрельбу из пулеметов, но кончилось это тем, что наши казаки-старики сбросили их оттуда. Что касается взятого батальона, о котором я говорил, то, когда конвой стал строить его четверками, появилась лава с обнаженными шашками под командой хорунжего Топоркова. Топорков — старый вояка 1877-78 гг., полный георгиевский кавалер, за боевые отличия произведенный в хорунжие. В своей станице Федосьевской он сформировал свою сотню из одних стариков. Дисциплина у него была строгая. Хорунжий всегда впереди на серой одноглазой кобыле. В молодости она была, как картинка, и, вероятно, получила не... И правда, через несколько часов после изъятия комиссаров и коммунистов почувствовалось нормальное российское общество Христолюбивого воинства. На другой день пленные уже разбрелись. Нашу бригаду, если не ошибаюсь, перебросили под с. Белую Глинку Воронежской губернии. Вспоминаются районы хуторов Шумилина и Упорникова. С нами была 7-я дивизия С утра мы получили боевые приказы и вечером разошлись. Старики 7-й дивизии решили для верности и спокойствия на ночь подойти ближе к сынкам. Штаб на ночь расположился на хуторе Шумилино. Все было спокойно. Я, исполняю свои обязанности, решил заснуть на пару часов. Но не тут-то было; не успел я закрыть глаза, как на улице разорвался снаряд и началась стрельба. Темень ужасная, со всех сторон стрельба, бегут казаки, а среди них мы (лошадь с вестовым были около хаты) видим: уже красные. Беру направление к Дону, там мост...Старики, разобравшись в обстановке, бросая оружие, карьером на мост и его сжигать; нужно было задержать бригаду и создать у берега каре, что нам удалось, задерживая своих. Там я наткнулся на начальника бригады — радость была большая. Стали поступать донесения, что бригада заняла позицию в 400 шагах от Дона, мост сожжен, выход один — переплыть на другой берег и связаться с частями, которые находились невдалеке, а части это были Семилетовцы, Чернецовцы и какой-то Богучарский отряд, которым командовал капитан-латыш, исключительно смелый человек. А погода была отвратительно - дождь и ветер. Полковник Кострюков, тогда начальник бригады, как всегда хладнокровный и шутливый, обращаясь ко мне, спрашивает, как он должен поступить со мной, так как «переправиться на другой берег — есть подвиг». ...
87 Нам удалось связаться с указанными частями, которые сразу стали переправляться, пользуясь всеми средствами. Мост был восстановлен. Часов в 10 наши перешли в наступление, а «орлы» из 7-й дивизии, забравшись на колокольню и около церкви, напутствовали их, вплоть до аплодисментов, когда наши взяли хутор и группу пленных. Красных все больше и больше прибывало на Дон. Появился какой-то отряд Котовского, были казачьи части Миронова, были бои, в результате которых наша бригада все таяла и почти совершенно растаяла в ст. Проваторской. В какой-то день бригада пришла в эту станицу, перед ней были заняты позиции. В тылу у нас — мост через Хопер, бывший единственной переправой на другой берег. На левом берегу — только наша бригада. На другом берегу части 7-й дивизии и штаб нашей бригады. На другой день красные повели атаки, стремясь отрезать бригаду от моста. Погода испортилась, шел дождь и начинало примораживать. перед вечером было получено распоряжение отправится в район полков и выяснить обстановку, так как установилось какое-то подозрительное затишье. После дождей заморозило — образовалась гололедица. За мостом началась стрельба, красные отрезали с обеих сторон мост, беспощадно уничтожая пластунов, которые были скованы замерзшими шинелями и не могли владеть винтовкой. Я очутился на окраине станицы, надо было решать, что предпринять: или уходить без лошади в тыл красных или наудалую попробовать переплыть через Хопер. Остановился на втором решении. Красные заняли мост, занялись пленными и преследованием пластунов, которые в малом числе стали отходить вдоль берегов Хопра. Я, перекрестившись и прислушиваясь к каждому шороху, стал пробираться к Хопру, ведя в поводу своего "Орленка". Перестрелка была ниже по реке, и я добрался до нее никем не замеченный. Она уже покрылась льдом в 1% см. толщиной. Сел на «Орленка» и мы двинулись. Слава Богу, глубина Хопра здесь была не более полутора метров. На берегу меня встретили несколько казаков 4-й дивизии, сразу решившие, что я красный шпион. Взяли «Орленка», там произошла какая-то возня, он кого-то кусал, но было темно и трудно что-нибудь видеть. С меня решили снять полушубок, чтобы удобнее пустить меня в "расход": все мои уверения, что мой штаб стоит тут же и можно легко навести
Все что смог вытянуть из Гугла