|
| постоянный участник
|
|
|
Отправлено: 01.06.16 17:04. Заголовок: В десятых числах окт..
В десятых числах октября 1922 г. на железнодорожном вокзале Софии полицией был арестован адъютант генерала В.Л. Покровского русский офицер М. Власов, намеревавшийся ехать в Белград. Болгарские власти, пытаясь держать под контролем части армии Врангеля, расположенные на своей территории и тем более – во враждебном Королевстве Сербов, Хорватов, Словенцев, установили на вокзале особый пропускной пункт для русских, выезжавших в королевство и приезжавших оттуда. На этом пропускном пункте русские и их багаж подвергались особенно тщательному досмотру. У Власова было обнаружено собственноручное письмо Покровского от 10 октября, адресованное генералу А.А. Боровскому, из которого стало известно, что Покровский тайно готовит в Варне десантную операцию на Кубань.[142] 33-летний генерал-лейтенант Виктор Леонидович Покровский был личностью известной. Выпускник Одесского кадетского корпуса (1906 г.) и Павловского военного училища (1909 г.), в 1912 – 1913 гг. он учился в С.-Петербургском политехническом институте в классе авиации и уже после начала Мировой войны, в ноябре 1914 г., успешно окончил Офицерскую воздухоплавательную школу в Севастополе. В 1915 г., будучи летчиком 2-го Сибирского корпусного авиаотряда, поручик Покровский прославился на всю Россию, впервые на Восточном фронте сбив германский самолет тараном. После большевистского переворота он уехал на Кубань, где в январе 1918 г. в чине капитана сформировал из офицеров и казаков добровольческий отряд. За успешные действия против большевиков кубанские власти назначили его командующим войсками Кубанского края, ускоренно произведя в полковники, а в марте – в генерал-майоры. С февраля по август 1919 г. он командовал 1-м кубанским конным корпусом, входившим в состав ВСЮР, и за боевые заслуги был произведен Деникиным в генерал-лейтенанты. В Гражданскую войну Покровский «прославился» исключительной жестокостью: он и сам был скор на бессудные казни «сочувствующих большевизму», и подчиненные ему военно-полевые суды в занятых местностях буквально сооружали частоколы из виселиц. Войска, которыми он командовал, отличались массовыми грабежами населения, соперничая в этом плане с кубанскими частями генерала А.Г. Шкуро. В ноябре 1919 г., выполняя приказания главкома ВСЮР Деникина и командующего Кавказской армии Врангеля, он жестоко расправился с «самостийниками» в Кубанской раде, которые отстаивали «независимость» Кубани от ВСЮР, арестовав их лидеров и повесив одного из них – священника Калабухова. В то время как большинство кубанских общественных деятелей ненавидело крайне честолюбивого и жестокого комкора, опасаясь его претензий на пост Кубанского атамана, среди простых казаков он был весьма популярен несмотря на свое неказачье происхождение. Его страшная репутация вешателя подчеркивалась внешним видом. Невысокая сутуловатая фигура, затянутая в неизменную черкеску, нахмуренный лоб, крючковатый птичий нос и пронзительный взгляд темных глаз напоминали беспощадного степного хищника. Грозный вид вооруженных до зубов офицеров его личного конвоя – чеченцев и ингушей – еще сильнее сгущал атмосферу страха вокруг обожаемого ими начальника. С декабря 1919 по февраль 1920 гг. Покровский командовал Кавказской армией, пока Деникин не снял его по причине полного разложения кубанских казачьих частей, составлявших армию. Врангель, возглавив ВСЮР в марте 1920 г., прекрасно знал о жестокости и грабительских наклонностях Покровского и не дал ему никакой командной должности. Весь Крым облетела брошенная новым главкомом фраза: «А таких генералов, как Покровский и Шкуро, я на пушечный выстрел не подпущу к своей армии».[143] Выехав из Крыма в мае 1920 г., Покровский какое-то время жил в Париже, Берлине и Вене. Его деятельная натура никак не мирилась с вынужденным эмигрантским безделием. Отличаясь предприимчивостью, доходившей зачастую до авантюризма, и отвагой, он хватался за все способы продолжения борьбы. Такую возможность давали незатухающие, но разрозненные и плохо организованные вспышки вооруженного сопротивления большевикам на Кубани, сведения о которых разными путями доходили до эмиграции. Вдобавок, его воинственные и честолюбивые замыслы подогревались сообщениями старых соратников о настроениях кубанских казаков в Сербии. В июне 1921 г. командир 2-го Кубанского полка Ф. Головко писал ему из лагеря Вранье в Вену о неудачном десанте из Крыма на Кубань в августе 1920 г., командовать которым Врангель назначил кубанского генерала С.Г. Улагая: «…Ваше имя не забыто кубанскими казаками, и во многих станицах… старики интересовались, почему не было Вас – имя генерала Улагая для казаков было мертво. Подъема среди казаков не было и создать его не сумели».[144] По мнению Головко, «побывав за границей и испытав все тяжести изгнания, казаки прониклись национальным чувством… Казаки хотят в Россию, на Кубань, и пойдут за сильными личностями, политические платформы их не интересуют… Возможно ли казаками воспользоваться как боевым материалом и будут ли они драться? Возможно. Будут вновь драться при условии замены высшего командного состава».[145] Эта замена летом 1921 г. фактически уже шла, но благотворность ее итогов была весьма сомнительна. Более 3 тыс. кубанских казаков, перевезенных в Королевство СХС и сведенных в Кубанскую дивизию, почти поголовно ненавидели начдива генерала М.А. Фостикова (называя его не иначе, как «бисов сын Хвостик»), заботившегося больше о собственном материальном благополучии, чем о нуждах подчиненных. В итоге Кубанский атаман В.Г. Науменко отстранил Фостикова от должности, назначив вместо него генерала В.Э. Зборовского. Врангель же, переоценивая свой авторитет среди казаков и совершенно не считаясь с атаманом, негласно поддержал Фостикова и прислал временно командовать дивизией состоявшего при нем для поручений генерала Е.А. Артифексова. Этот конфликт и фактическое безвластие поставили казаков перед выбором: за кем идти, за атаманом или Врангелем? Головко писал Покровскому: «Думаю, что до этого не дойдет, но если дойдет, то может кончиться катастрофой и не в пользу главкома. В эту минуту Вы очень нужны были бы в Сербии».[146] Сложившаяся ситуация давала Покровскому хорошую возможность напомнить о себе казакам и собрать под свое знамя самые непримиримые и воинственные элементы кубанцев и горцев. Поскольку рассчитывать на официальное назначение Врангелем или Науменко не приходилось, путь был один: на свой страх и риск организовать и успешно осуществить десант на Кубань. Страх посещал его редко, а риск был его стихией. Приехав в Болгарию, Покровский обосновался в Варне – наиболее удобном пункте для подготовки морского десанта. Консул Королевства СХС, который был посвящен в его планы, поселил его в своем доме и даже помог документами и деньгами. Цель задуманной операции состояла в высадке на черноморском побережье Кубани вооруженных и политически подготовленных кадров для организации антибольшевистской пропаганды, диверсий и терактов. Предполагалось объединить разрозненные группы повстанцев и весной поднять на Северном Кавказе массовое повстанческое движение. Штаб Врангеля, прежде всего генерал Е.К. Климович, руководивший разведкой и контрразведкой, были осведомлены о тайной деятельности Покровского в Варне. Позже в большевистской печати бездоказательно утверждалось, будто десантная операция на Кубань готовилась Покровским под руководством и на средства штаба Врангеля.[147] Однако советская военная разведка никакими достоверными данными на этот счет не располагала. Как явствует из подготовленного Разведывательным управлением Главного штаба РККА обзора «Контрреволюционные русские политические группы и вооруженные силы за рубежом и на территории Советской России» за октябрь – декабрь 1922 г., Покровский действовал в Варне самостоятельно. Прежде всего он сформировал штаб из преданных ему лиц: генералов Золотаревского, Гетманова и Муравьева, полковников Буряка и Бабкина, капитана Драгневича. Для большей свободы действий консул снабдил Покровского и его помощников паспортами Королевства СХС. Штаб приступил к детальному изучению черноморского побережья, вербовке и подготовке личного состава, его расквартированию и довольствию. В Софии, Варне и других городах, где находились казачьи части и трудовые партии, были организованы разведывательные пункты, которые собирали информацию о настроениях казаков, деятельности кубанских командиров и общественных деятелей. Для более удобного и надежного проникновения на Северный Кавказ агенты организации внедрялись в «Союз возвращения на родину» и «Общеказачий земледельческий союз». Предполагалось, что в составе возвращающихся в Советскую Россию больших партий казаков можно будет переправить на Кубань агентов для диверсионной, организаторской и политической работы. Для перевозки штаба и командного состава будущих повстанческих формирований Покровский купил в Варне по бросовой цене парусно-моторную шхуну, рассчитанную на 45 человек и 4 пулемета. Однако шхуна нуждалась в серьезном ремонте. Из Королевства СХС ожидалось прибытие большой группы обмундированных кубанских и терских казаков, а также горцев подбиравшихся неким Сычевым. Покровский делал все возможное, чтобы скрыть деятельность своей диверсионной организации как от болгарских властей, так и большевистских агентов. Однако с конспирацией дела обстояли неважно: слухи о готовящемся десанте быстро стали расползаться среди офицеров и казаков. Чтобы преподать урок членам организации, по приказу Покровского был убит атаман кубанской Варненской станицы генерал Муравьев, заподозренный в излишней болтливости.[148] На финансирование операции Покровский добился денег от банкиров Гайдукова и Трусковского, соответственно директора и управляющего делами «Русско-сербского дружества». Консул дал ему заимообразно 56 000 лв. Наконец, Донской атаман Богаевский пообещал выпросить для нужд организации от 10 000 до 20 000 фр. у председателя Терского правительства Букановского. На жалование своим людям Покровский не скупился: чины штаба получали по 2 000 лв. в месяц и отдельные авансы на служебные расходы, агенты и будущие диверсанты – по 50 лв. в сутки. Самым слабым местом организации, по оценке разведки РККА, было отсутствие оружия и боеприпасов. На софийской фабрике «Струг» через третьих лиц, одним из которых был Донской атаман Богаевский, была заказана партия ручных гранат. Генерал Агоев, командир Терско-Астраханского полка, штаб которого располагался в Софии, согласился поделиться винтовками, закопанными в майские «самохваловские дни». Однако они оказались напрочь испорченными. Попытки Покровского уговорить командиров других добровольческих и донских частей снабдить его людей оружием долго не приносили результата: никто не хотел как действовать в обход Врангеля, так и быть уличенным болгарскими властями в антиправительственной деятельности, что грозило немедленной высылкой. Наконец, генерал Буров, начальник Александровского военного училища, и полковник Христофоров, командир расположенного в Ловече Отдельного гвардейского отряда, обещали снабдить организацию необходимым оружием, но лишь при условии, что они получат соответствующий приказ от Кутепова или Витковского. Именно это условие Бурова и Христофорова, а также нехватка денег на завершение починки шхуны заставили Покровского обратиться к близкому ему генералу Боровскому, проживавшему в качестве частного лица в Королевстве СХС. Уволенный из армии Врангелем еще в Крыму, он как один из первых командиров Добровольческой армии тем не менее сохранил хорошие отношения со многими начальниками. Генерал В.Л. Покровский Покровский просил его, во-первых, убедить Кутепова и Витковского отдать приказание Бурову и Христофорову снабдить десант оружием. И во-вторых, получить у русских финансистов дополнительные средства. По этому поводу Покровский, в частности, писал: «Если банкиры, вроде Гайдукова, не дают денег, то надо применить старый эсеровский метод: стукнуть по одной голове так, чтобы оглушить все остальные». Письмо было конфиденциальным и Покровский не считал нужным скрывать ни своих замыслов, ни своих замашек. Однако посланный в Королевство СХС его адъютант Власов оплошал: письмо было найдено и прочитано болгарскими полицейскими. Покровский был слишком хорошо известен, чтобы недооценивать его решимости довести начатое дело до конца и тем втянуть Болгарию в опасный конфликт с большевистской Россией. Полиция нанесла немедленный удар. Золотаревский, Гетманов, Буряк, Бабкин и некоторые другие члены раскрытой организации были арестованы. При обыске на фабрике «Струг» был обнаружен тайный склад произведенных ручных гранат, которые люди Покровского еще не успели переправить в Варну. Как и в «самохваловские дни», начались почти поголовные аресты и допросы русских военных в Варне. Правда, по установлении личности, их быстро отпускали (в первую очередь тех, кто открыто признавали себя гражданами Советской России). Сам Покровский вместе с несколькими своими людьми сумел скрыться из Варны. Раскрытие диверсионной организации Покровского вызвало бурю негодования у тех элементов эмиграции, которые вели активную работу по возвращению казаков домой. Было очевидно, что использование возвращенческого движения в целях засылки агентов в Советскую Россию, их диверсии, теракты и развертывание повстанческого движения неминуемо вызовут жесткие меры большевистских властей, что затруднит возвращение казаков. Газета «Новая Россия», выпускавшаяся в Варне «Союзом возвращения на родину» и «Общеказачьим земледельческим союзом», обрушилась на белых вождей, «вознамерившихся помешать примирению казаков с большевиками». Особенно резкую статью опубликовал редактор газеты А.М. Агеев, обличая тех, кто своими действиями «вызывает Советскую власть на репрессии, а после кричит о красном терроре». 25-летний Александр Агеев был младшим братом П.М. Агеева, помощника атамана Каледина и лидера донских социал-демократов. В 1919 г. он служил адъютантом командующего Донской армией генерала В.И. Сидорина и в мае 1920 г. выехал вместе с ним из Крыма за границу. В начале 1922 г. он переехал из Чехословакии в Болгарию и вошел в руководство «Общеказачьего сельскохозяйственного союза». Летом он совершил поездку в Москву, где просил советское правительство как можно скорее прислать в Болгарию миссию Красного Креста с целью содействия казакам в возвращении домой. Большевики назначили его представителем Красного Креста в Болгарии и в сентябре с соответствующими полномочиями он вернулся в Софию. Хотя болгарское правительство не признало его полномочий, он развернул в газете «Новая Россия» и устных лекциях активную пропаганду за возвращение казаков домой. В ответ правые эмигрантские газеты – «Русское дело» и «Русь» – набросились на Агеева, именуя его не иначе как «агентом ЧК» и обвиняя в том, что он привез ценности из ограбленных в Советской России церквей для оплаты расходов на большевистскую пропаганду в Болгарии. Покровский и его подчиненные, горя желанием отомстить хоть кому-то за провал своей затеи с десантом, именно Агеева выбрали в качестве жертвы. 3 ноября в Софии люди Покровского устроили засаду у помещения «Общеказачьего земледельческого союза», где шло подготовительное заседание к съезду казаков, решивших вернуться в Россию. Около 2 часов дня, когда Агеев вышел на улицу и сел в фаэтон, черкес Бейчаров несколько раз выстрелил в него в упор. Спустя пять дней Агеев умер от ран в Клементинской больнице. Между тем Покровский 6 ноября приехал в Кюстендил, маленький городок на границе с Королевством СХС. В тот же день к нему присоединился Бейчаров вместе с одним из соучастников теракта против Агеева. В квартале Градец они сняли две комнаты. Хотя нелегальный переход границы сразу избавил бы от опасности, Покровский решил отсидеться в этом захолустье, а затем действовать по обстоятельствам. Трудно судить, сколь велики были шансы болгарской полиции самой найти Покровского. Во всяком случае, обещание денежного вознаграждения за поимку убийцы Агеева не свидетельствует о ее уверенности на сей счет. На след как в воду канувшего Покровского полицию навело анонимное письмо, опущенное в почтовый ящик в Софии. В нем сообщалось, что 7 ноября дневным поездом из Софии в Кюстендил поедет человек, который должен встретиться с убийцами Агеева, и подробно давались его приметы. Три полицейских агента на автомобиле обогнали поезд и расположились на привокзальной площади Кюстендила. Вся местная полиция уже была поставлена на ноги. Когда пассажиры выходили из поезда, прибывшего в половине десятого вечера, агенты без особого труда узнали незнакомца. Предполагая наличие у него оружия, они проследовали за ним в тихий переулок, где и умело задержали. И тут же выбили из него признание, куда и к кому он направляется. Спустя полчаса полицейская рота окружила дом, где поселился Покровский. Первым приближение полиции заметил находившийся во дворе черкесский полковник Кучук-Улагай. Успев криком предупредить своих об опасности, он рванулся к ближайшему лесу, где и скрылся, пользуясь сгустившейся темнотой. Покровский, отстреливаясь, выскочил во двор, ранил загородившего ему дорогу агента полиции и тоже побежал в сторону леса. Но его темнота подвела: он наткнулся на засаду. Во время отчаянной схватки один из полицейских проткнул ему грудь штыком. Третий русский, оказавшийся в доме, был схвачен. Покровский с тяжелым ранением в область сердца был доставлен в городскую больницу, где и умер, не приходя в сознание, на рассвете 8 ноября.[149] Пробольшевистские круги эмиграции, исполненные гнева против убийц Агеева, злорадствовали по поводу того, что в «шайке Покровского оказался Иуда, указавший местопребывание бандитов».[150] Однако очень быстро распространилась и другая версия: найти и убить Покровского болгарской полиции помогли советские агенты. Это была якобы и месть за его деяния в Гражданскую войну, и ликвидация возможной в будущем угрозы. «Пишут, что смерть Покровского последовала как месть со стороны большевиков, – отметил фон Лампе в своем дневнике. – Если так, то они работают здорово, вот и нам бы так: ничего не прощать и рефлексировать сразу, а мы все суд да право».[151] Гибель генерала Покровского, одного из самых известных военачальников ВСЮР, фон Лампе сопроводил весьма образной эпитафией: «Жалко Покровского. Человек он был нравственности средней, но энергии и характера кипучего, и свое дело он делал лучше многих».[152]
|