Отправлено: 21.03.18 18:45. Заголовок: КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛАЯ АРМИЯ

В. М. Алексеева-Борель
КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛАЯ АРМИЯ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДОЧЕРИ ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА АЛЕКСЕЕВА
Часть 1

В ноябре 1917 года к генералу Алексееву приехал посланец от генерала Брусилова, который писал, что тяжелое испытание, посланное Богом России, должно объединить всех честных русских людей на совместную работу. Поэтому, узнав о формировании Алексеевым армии, он, Брусилов, ставит себя в его полное распоряжение и просит полномочий для работы в Москве.

Сердечно откликнулся письмом Алексеев, написал о своих планах и надеждах и просил направлять всех офицеров и денежные средства на Дон. Но очень скоро стало известно, что Брусилов «сменил вехи» и не только не способствовал отправке добровольцев, но, пользуясь своим авторитетом, запрещал им выезд на Дон.

<…>

22 ноября, в 7 часов вечера, в сопровождении ротмистра Шапрона отец выехал в Екатеринодар. Оба переоделись в штатское и оба ехали с фальшивыми паспортами. Поездка по железной дороге была рискованной, везде шла проверка документов, везде снимали с поездов и арестовывали «подозрительных».

Но отец хотел войти в личный контакт с кубанским Атаманом полковником Филимоновым, а также и с Кубанским войсковым правительством. Главными вопросами были как формирование боеспособных частей, так и организация на Кубани органов управления Юго-Восточного Союза, в который вошла и Кубань. Там же, в Екатеринодаре, была назначена встреча и с Терским атаманом Карауловым.

На следующий день генерал Алексеев и ротмистр Шапрон благополучно прибыли в Екатеринодар, где генерал Алексеев сразу же повидался с Атаманом, но беседа их, как записано у отца, носила чисто совещательный характер. В 7 часов вечера состоялось заседание объединенного Кубанского правительства во главе с Макаренко, который впоследствии причинил немало неприятностей Добровольческой армии. Это первое заседание также носило характер осведомительного и взаимных предложений, 24-го вечером состоялось второе заседание, продолжение начатых разговоров, но обсуждались также и конкретные дела и вопросы, как например:

1. Организация военной силы на территории Союза, не только казачьей, но и других;

2. Необходимость единения по всем вопросам гражданского управления Союза;

3. Необходимость выработать общий план, так как большую тревогу вызвала предстоящая демобилизация Кавказской армии, части которой неудержимой лавой, причем недисциплинированной, через Терек и Кубань потекут в Россию, а часть будет расформировываться на их территориях;

4. Охрана железных дорог как теперь, так и при демобилизации.

Караулов говорил о возможности формирования округов и окружных управлений, причем объединение нужно не только в гражданском управлении, но и в военном. Задача — скорее объединиться, иметь общий штаб, общее управление путей сообщения как гражданское, так и военное; иметь общее окружное управление, а не для каждой области особое; распределение запасов и продуктов сосредоточить в одних руках. Нужна четкая организация военной силы ввиду надвигающихся событий...

И. Макаренко говорил, что важнее всего объединение всех областей, ибо обстановка может потребовать общего напряжения сил всего Союза.

Стефанов говорил о необходимости завести территориальные войска, донскую и кубанскую пехоту с придачей им артиллерийских частей.

Говорилось также о необходимости привлечь в Юго-Восточный Союз Ставрополь и всю Ставропольскую губернию и о призыве в войска какой-то части ее населения; организовать получение с Кавказского фронта вооружения и о сдаче его на местные склады; сосредоточить в своих руках телефон, телеграф и радиотелеграф.

<…>

В середине декабря в Новочеркасске появился Борис Савинков. Он обратился к генералам Алексееву и Корнилову с предложением совместной работы. В записной книжке генерала Алексеева есть заметка, что ему в этом было отказано. В прошлом Савинков был активным членом террористической группы партии социал-революционеров и был одним из организаторов покушения на Великого князя Сергея Александровича. Отец отзывался о Савинкове как об убийце, говоря, что нет разницы между убийцей на большой дороге и по политическим мотивам. И для генерала Алексеева, и для генерала Корнилова было немыслимо связывать с таким человеком святое дело, которому оба посвятили остаток дней своей жизни.

<…>

Получив отказ командования Добровольческой армии, Савинков обратился к Атаману, который пригласил на совещание и генерала Алексеева. 17 декабря состоялось это совещание. По тем же записям в книжке отца, не очень дружелюбно встретил Савинкова и Атаман.

Генерал Каледин говорил об общем политическом положении Дона и о только посильной помощи России, сперва вылившейся в чисто местную политику. Но после большевистского переворота, или, как записано, «после разгрома 25 октября» на Дон приехал генерал Алексеев, начавший под покровительством Донского казачества организовывать вооруженные силы. Тогда и было приступлено к формированию новых войсковых частей, на что согласилось Войсковое правительство. Постепенно Тихий Дон сделался центром политической борьбы.

Дальше Каледин говорил, что сила событий захватила Дон. Дело формирований и организации постепенно развивалось. Настало время нам и Войсковому правительству сказать прямо, куда нам идти и что делать. Наряду с прежней организацией, силами которой мы уже пользовались, появляется теперь еще и другая организация. Новые начинания г. Савинкова, которые неизбежно будут влиять на нашу политическую и внутреннюю жизнь, нам представляются непосильно трудными. Образование же нескольких центров вредно, и просто недопустимо. Войсковое правительство имеет силу и законное право сказать свое решительное слово, ибо оно отвечает за Край. Невозможно, чтобы каждая организация стала формировать войсковые части различной формации и окраски — это грозит чрезвычайными осложнениями.

Внутренняя обстановка такова: деньги и другие ресурсы черпаются из средств Области; приток же запасов ограничен. Особенно в отношении продовольствия - Область почти не в состоянии существовать без помощи извне. Кубанцы не имеют достаточно мощной распорядительной части. Материальные запасы тоже беднеют. Украина ведет борьбу с большевиками и то с переменным успехом. Источники питания неверные и легко могут быть пересечены. Положение с боевыми припасами еще более грустное; попытки улучшения не привели к желательным результатам.

В заключение Каледин сказал, что добровольцев нужно беречь, ибо это в интересах общего дела — возрождения России. Мы должны положить твердое основание нашему отношению к организации генерала Алексеева. Войсковому правительству нужно установить известную линию поведения в своих отношениях с этой организацией.

<…>

Известные группы деятелей Голубов и Подтёлков делают планы к подрыву работы Войскового правительства. Это нетерпимо. Мы не можем позволить, чтобы нам в нашей борьбе ставили палки в колеса. Боюсь, что внутренней борьбой мы провалим наше общее дело.

Атаман затем попросил Савинкова высказать свои намерения, планы, желания и предложения.

Савинков говорил, что прибыл для совместной работы. Голубов и Подтёлков не явлются его сотрудниками. Они работали раньше и самостоятельно.

О Доне знали «мы» чрезвычайно мало: слышали призыв принять участие в общей полезной работе. И только здесь узнали об организации генерала Алексеева. К нему обратились с предложением послужить по мере сил общему делу, в частности, даже в защите Дона. Предлагали свои услуги, связи, деньги, знания. Получили отказ - услуги не приняты, предложено работать отдельно, самостоятельно, параллельно. И тогда не оставалось ничего другого как или пытаться создать свою организацию, или вообще отказаться от работы.

<…>

Дальше Савинков говорил, что цель у нас та же. Наша платформа — защита Учредительного Собрания. Достижимо это только при условии, если опираться на все демократические силы. Мы широко открыли двери для всех, кто хочет бороться с большевиками. Организация же генерала Алексеева не желает объявлять своей платформы. А нужно ее возможно шире огласить, чтобы привлечь на Дон еще большие силы. Опасаться противодействия большевиков нечего — они отлично осведомлены. Комитет же должен сначала объявить себя. Наша программа — гласное объявление.

Задача же наша очень скромная — действующая армия в лучшем положении, чем другие; надо отобрать солдат пехоты и соединить в Донской Области. Мы не мыслили этой работы в тесном контакте с Войсковым правительством, где у нас нет нашего представителя. Все формирования должны поступить в распоряжение Атамана для защиты Дона. Мы не уполномочены ни общественными силами, ни крупными политическими силами, но у нас много людей нам сочувствующих. Наше преимущество — связь с солдатской массой. Трудности исключительно большие, но попытку сделать можно и нужно.

С Дона Савинков уехал ни с чем. Но это не помешало ему в Москве называться «членом Донского совета, председателем которого был генерал Алексеев» — так Савинков именует себя в письме к какому-то г. X. И копию письма уже в июне 1918 года посылает при своем личном письме генералу Алексееву. А «Совет» — то этот так никогда и не существовал.

В этих письмах Савинков пишет о политических группировках в Москве в январе-июле 1918 года, о немецкой и союзнической ориентации, разделяющих и разъединяющих эти группировки, в которых и он принимал участие и которые были в общем-то левого толка. Дальше пишет он о своих попытках форсировать «боевые единицы» для свержения советской власти: «Я начал формирования...как в Москве, так и в провинции по типу полков кадрового состава (до взводных командиров включительно), полагая, что этот тип формирований достигнет не только конспиративных, но и ударных целей, и обеспечит возможность при притоке добровольцев развернуть в будущем полки до нормального состава и тем положить начало воссозданию русской армии. К сожалению, ограниченность денежных средств не позволила в марте сформировать сколько-нибудь значительные боевые силы».

В апреле Савинкову была оказана помощь, — кем не сказано, — что дало ему возможность сформировать «штаб», а в мае его организация приняла название «Союз защиты родины и свободы».

К 15 мая «союз» насчитывал уже «свыше пяти тысяч человек всех партий, от конституционных монархистов до правых социал-демократов и социал-революционеров включительно».

После раскола на ориентации в московских политических центрах, Савинковым было приступлено к созданию нового центра «с программой Донского совета». «Центр этот уже почти закончен образованием. Я надеюсь, что генерал Алексеев не откажется в него войти и что, с другой стороны, левый центр пойдет навстречу соглашению с ним», — писал Савинков.

Налицо в организации Савинкова оказалось будто бы 1800 человек. В конце мая он представил г. X. смету на 2,981,000 рублей на проведение своих «операций», но ему было отказано… Тем не менее «я решил продолжать указанную операцию, ибо дальнейшее бездействие союза приведет к новым арестам, к его распадению и переходу части людей на сторону немцев, чего легко можно было бы избегнуть, утвердив представленную мною смету».

Заканчивая свое письмо к генералу Алексееву, Савинков пишет, что «помимо сношения с вами, мы устанавливаем сношения и с Сибирским правительством, и с Уральским правительством. Операцию мы надеемся осуществить в недалеком будущем».

Из всех этих фантазий Савинкова ничего не вышло, но до известной степени они послужили помехой отправке офицеров и денег на Дон.

24 декабря генерал Корнилов официально вступил в командование Добровольческой армии. А 27-го он выпустил свое воззвание, в котором изложил и цели, преследуемые его Армией. В этом воззвании говорилось:

«Создание организованной вооруженной силы, которая могла бы быть противопоставлена надвигающейся анархии и немецко-большевицкому нашествию... Первая непосредственная цель — отстоять рука об руку с доблестным казачеством Юг и Юго-Восток России... Новая армия должна создать условия, при которых хозяин Земли Русской — ее народ – выявит через посредство Учредительного собрания державную волю свою. Перед волей этой должны преклониться все партии, классы и отдельные группы населения... Ей одной будет служить создаваемая Армия и все участвующие в ее образовании будут беспрекословно подчиняться законной власти, поставленной этим Учредительным собранием».

Закончилось это воззвание призывом: «Встать в ряды Российской Рати... всем, кому дорога многострадальная Родина, чья душа истомилась в ней сыновней болью...»

По поводу этого воззвания генерал Деникин писал, что генерал Корнилов никогда ни во время своего выступления, ни до, ни после, не ставил определенной политической программы. «Он ее не имел»... А это воззвание было составлено сотрудниками генерала Корнилова еще в Быхове и одобрено им. Оно носило чисто военный характер и преследовало одну цель - довести войну до победного конца…

Подошло Рождество Христово. Но не было на земле мира, не было в людях благоволения в этот страшный 17-й год. Для нашей семьи, как и для многих тогда семей, это было первое Рождество, первый Сочельник, который мы встречали и проводили не у себя дома, вне того дома, куда нам никогда не пришлось больше вернуться. Но это было и последнее Рождество, которое мы проводили всей семьей, и когда и отец был с нами. Правда, Сочельник этот был довольно тревожный: у Атамана вечером было назначено заседание, на котором присутствовал отец.

После всенощной мы собрались всей семьей и ждали отца с ужином. Но прошло девять... десять часов, а отца все не было. Около одиннадцати часов вечера у нашего подъезда раздался выстрел. У всех у нас мелькнула одна и та же страшная мысль: отец пришел, в него стреляли. Брат положительно скатился с лестницы — у подъезда стоял казак и стрелял в воздух. Когда брат обрушился на него за эту стрельбу, тот с удивлением посмотрел на брата и ответил:

— Сегодня же праздник.

Оказывается у казаков в обычае отмечать праздник стрельбой в воздух. Вскоре затем вернулся и отец в сопровождении ротмистра Шапрона. Не весело было от слышанного ими на заседании, невеселые были и надежды на ближайшее будущее.

30 декабря в Новочеркасске состоялся съезд представителей «иногороднего» населения области, около половины делегатов которого состояли из большевиков. Съезд этот вынес резолюцию «о разоружении и роспуске контрреволюционной Добровольческой армии, борющейся против наступающих войск революционной демократии».

Донское (уже паритетное) правительство, пользовавшееся помощью добровольцев для защиты границ области, искало путей сгладить этот вопрос, и Атаман Каледин обратился с просьбой к генералу Алексееву — и убедил его — личным собеседованием с представителями «демократии» разъяснить все сомнения относительно «контрреволюционности» Армии.

Уже из Ростова генерал Алексеев приехал в Новочеркасск, и 18 января 1918 года, беседа состоялась в кабинете М. П. Богаевского (помощника Атамана). На заседание войскового правительства, на которое был приглашен и председатель Областной Управы В. В. Брыкин, «не позвали только двоих, кои были очень резко к нам настроены». Когда прибыл генерал Алексеев, заседание открыл Богаевский, изложив выразительно и самостоятельно как цели и задачи, преследуемые Добрармией, так и особенно отметив ту помощь, которая была оказана Добровольцами при взятии Ростова и защите границ Дона.

 Отправлено: 21.03.18 18:45. Заголовок: Затем генералу Алекс..

Затем генералу Алексееву был предложен ряд вопросов, главным образом Брыкиным. Настроение известной части правительства было сухо сдержанное.

— Съезд крестьян поручил нам всесторонне ознакомиться с организацией, деятельностью и задачами Добровольческой армии. В интересах полной осведомленности позвольте, генерал, задать вам ряд вопросов. Какова история возникновения Добровольческой армии?

Спокойно и мягко взглянув на говорившего, и бросив быстрый взгляд в свою записную книжку, генерал Алексеев ответил:

— В октябре месяце в Москве был организован Союз спасения Родины. Организаторами этого Союза являлись главным образом представители кадетской партии. Этот Союз поручил мне дальнейшую организацию дела спасения России всеми доступными мерами и средствами. Для этой цели я и приехал на Дон — в единственно безопасное место, куда стали стекаться беженцы, офицеры и юнкера, из которых мною и была организована Добровольческая армия. В последнее время, как вам известно, в Совещание при мне вошли и представители демократии, а в настоящий момент ведутся переговоры с лидерами и других, кроме кадетской партии, как например, с Плехановым, Кусковой, Аргуновым и др. Конечно, с Черновым и его партией никаких переговоров быть не может — нам с ними не по пути.

— Если у вас, генерал, существует, как вы говорите, контакт с демократическими партиями, то почему чины вашей армии нисколько не стесняются открыто выражать свое презрение к демократическим организациям, допуская в своих разговорах такие выражения, как «совет собачьих депутатов» и прочее. На одно только мгновение что-то ироническое мелькнуло в глазах генерала и раздался ответ:

— Прежде чем судить Добровольцев, нужно вспомнить, что они пережили и переживают. Войдите в их психологию, и вы поймете происхождение этих разговоров. Ведь 90% их буквально вырвалось из когтей смерти, и, по приезде на Дон, не оправившись еще от пережитого, они вынуждены были вступить в бой с советскими войсками. Из трех ночей им приходится спать только одну. Кроме того, я не понимаю, почему это вас так волнует: ведь Добровольческая армия не преследует никаких политических целей. Члены ее при вступлении в нее дают подписку не принимать никакого участия в политике, заниматься какою бы то ни было политической пропагандой.

— А скажите, генерал, откуда вы получаете средства для существования?

— Средства — главным образом национального характера — добываются путем добровольных пожертвований частных лиц. Кроме того, не скрою от вас, что некоторую поддержку мы имеем от союзников, ибо оставаясь верными до сих пор своим союзным обязательствам, мы тем самым приобрели право на эту поддержку с их стороны.

— Скажите пожалуйста, генерал — раздается все тот же сухой голос Брыкина — даете ли вы какие-либо обязательства, получая эти средства?

Генерал М. В. Алексеев всем корпусом повернулся в сторону говорившего и медленно, отчеканивая каждое слово, произнес:

— При обыкновенных условиях я счел бы подобный вопрос за оскорбление, но сейчас, так и быть, на этот вопрос вам отвечу: Добровольческая армия не принимает на себя никаких обязательств, кроме поставленной цели — Спасения Родины. ДОБРОВОЛЬЧЕСКУЮ АРМИЮ КУПИТЬ НЕЛЬЗЯ...

Среди присутствующих раздался легкий одобрительный шепот.

— Существует ли какой-нибудь контроль над Армией?..

— Честь, совесть, сознание принятого на себя долга и величие идеи, преследуемой Добровольческой армией и ее вождями служат наилучшим показателем для контроля с чьей бы то ни было стороны. Никакого контроля Армия не боится.

Все эти ответы, так просто и ясно изложенные, не могли не оказать благотворного влияния на присутствующих.

Вместе с тем во всей фигуре допрашиваемого чувствовалась какая-то могучая сила человека, непоколебимо уверенного в правоте своих взглядов, которая вместе с мощностью обнаруженного им государственного ума невольно располагала и влекла к нему его собеседников, из которых, следует отметить, многие видели его в первый раз. Генерал покорил своей простотой, глубиной своего мышления, а самое главное, как-то незаметно разрушил то средостение, которое наблюдалось в самом начале совещания.

Пошли вопросы в уже более мягкой форме:

— Не можете ли вы нам осветить вопрос: почему союзники поддерживают Добровольческую армию?

— Потому что мы боремся с большевиками; вместе с тем мы продолжаем войну и с немцами, так как большевизм и германизм тесно переплетены между собою. Кроме того, защищая хлебородный угол России от большевиков, мы тем самым отстаиваем его и от немецких поползновений, что во всяком случае не безвыгодно для наших союзников, — вот почему им, затрачивающим на борьбу с немцами миллиарды, ничего не стоит рискнуть некоторой суммой и на поддержку движения, совпадающего с их интересами.

— Каковы ваши надежды на будущее и на что вы рассчитываете при осуществлении его?

— Я твердо верю в полное очищение России от большевиков, и в этом нам окажет поддержку толща российской интеллигенции. А кроме того и крестьянство, которое уже устало от большевиков, готово принять хоть плохенького царя, но лишь бы избавиться от насильников.

— Разрешите предложить еще один последний вопрос? Если вы не враг демократии, то как бы вы отнеслись к тем формированиям, которые предложила произвести Ростовская Дума из демократических элементов?

— Ничего не имею против принятия их в Добровольческую армию; конечно, если они откажутся от всего того, что сделало из Русской армии человеческую нечисть, я отдам распоряжение о принятии их.

— Простите, генерал, но еще один последний вопрос: кто стоит во главе командования Добровольческой армией?

— Генералы Корнилов и Деникин. Называю их потому, что шила в мешке не утаишь...

Наступило невольное молчание. Казалось все было исчерпано, и... вдруг, совершено неожиданно для всех присутствующих, с одного из мест раздалось:

— Ваше превосходительство...

Все невольно повернулись в сторону говорившего: говорил X., эмиссар города Ростова, один из тех, кто наиболее подозрительно относился к Добровольческой армии.

— Ваше превосходительство, теперь только, после ваших разъяснений, мы видим, что под вашим руководством можно всем на кого угодно идти.

«Ваше превосходительство»... «под вашим руководством»... «на кого угодно идти» — все это лишний раз оказало присущую генералу Алексееву способность одерживать победу над человеческими сердцами и исключительное умение, присущее опять-таки только одному ему, сплачивать во имя великой идеи людей разных партий, классов и профессий.

…В середине 1918 года Штаб Добровольческой армии переехал в Ростов-на-Дону. Это было вызвано главным образом необходимостью оторваться от непосредственного наблюдения Войскового правительства, быть более самостоятельными. Об этой цели и условиях пребывания центра формирования Добровольческой армии в Новочеркасске ясно говорится в письме к генералу Алексееву представителей Московского центра от 12 января 1918 г.:

«Лично доверительно. Милостивый Государь Михаил Васильевич, Обсудив совместно с генералами Лукомским, Деникиным, Романовским и Марковым общее положение организации и наиболее целесообразные способы наладить в дальнейшем работу ее, мы представители Московского центра, пришли к следующим выводам, которые считаем долгом сообщить вам:

Переезд Главнокомандующего и Штаба в Ростов устранит трения, возникшие от слишком большой скученности в маленьком центре, каким является Новочеркасск, между различными учреждениями, из коих каждое ревниво оберегает свою компетенцию.

В тех же целях и дабы урегулировать трения, возникшие на почве распоряжения финансовыми средствами, в распоряжение Штаба будут отпускаться средства по утвержденной смете. Кроме того, начиная с января с. г. будет производиться отпуск в распоряжение Главнокомандующего Добровольческой армии на экстраординарные расходы 150000 рублей ежемесячно, и увеличение этой суммы предусматривается в зависимости от состояния кассы Союза по мере развития численности Добровольческой армии и ее операций.

Все основные военные и политические вопросы должны решаться советом трех генералов. Что касается Совета Союза, то подтверждается, что он должен сохранять строго совещательный характер. Начальник Штаба и Председатель Вербовочного комитета включаются в состав Совета Союза.

Лица, обязательно из военных, возглавляющие военно-политические центры назначаются по предложению Главнокомандующего Советом трех генералов. При сем означенные лица инструкции по вопросам военным получают только от Главнокомандующего.

Примите уверение в глубоком уважении и совершенной преданности.

Михаил Федоров, Князь Трубецкой, П.Струве».

О Московском Центре генерал Деникин пишет, что Московская Делегация «в глазах триумвирата пользовалась известным значением, так как с ней связывалось представление о широком фронте русской общественности. Это было добросовестное заблуждение членов делегации, вводивших в заблуждение и всех нас. Сами они стремились принести пользу нашей армии, но за ними не было никого».

***

С захватом власти большевиками генерала Алексеева очень беспокоила судьба Царской Семьи. Когда у него наладилась кое какая связь с Московским монархическим центром генерал Алексеев в середине января командирует в Москву Генерального штаба полковника Дмитрия Лебедева со специальным заданием добыть в монархических кругах средства для организации спасения Царской Семьи.

Полковник Лебедев прибыл в Москву, вошел в контакт с монархическими кругами. Мне неизвестно, какие переговоры там велись, по такому делу никаких письменных сношений быть не могло. Мне только известно, что из-за отсутствия средств к никакой организации невозможно было приступить, время уходило именно на поиски денежных возможностей, но подробности мне неизвестны. Полковник Лебедев прибыл в Сибирь уже после убийства Царской Семьи и присоединился к адмиралу Колчаку.

Источник:
Алексеева-Борель В. М. Как зарождалась белая армия (Из воспоминаний дочери генерал-адъютанта М. В. Алексеева) // Наши вести. — 1990. — № 420. — С. 12-14; № 421. — С. 11-12; 1991. — № 422-423. — С. 20-22; № 425. — С. 11-13; 1992. — № 426. — С. 12-13; 1993. — № 431. — С. 6-10 (печатается в сокращении).

 Отправлено: 21.03.18 18:47. Заголовок: В. М. Алексеева-Боре..

В. М. Алексеева-Борель
КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛАЯ АРМИЯ.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДОЧЕРИ ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА АЛЕКСЕЕВА
Часть 2

Помогая Добровольческой армии союзники, в частности Франция, конечно, преследовали свои интересы и, оказывая эту помощь, ставили свои условия.

В бумагах генерала Алексеева сохранились копии телеграмм (одна, к сожалению, без подписи, но копия заверена французским представителем в Ростове, полковником, подпись которого неразборчива), в которых только указывается, на каких условиях будет оказана материальная помощь генералу Алексееву союзниками (тексты в русском переводе):

«Я вас уведомил предыдущей телеграммой, что Франция предоставляет генералу Алексееву кредит в 100 миллионов для водворения порядка и восстановления армии. Вы должны разъяснить генералу Алексееву назначение этих денег. Естественно, что все расходы будут одобрены только после вашего с ним соглашения, при контроле произведенных расходов интендантством. Вы должны настоять перед генералом Алексеевым и дать ему понять, что столь крупные суммы не могут быть употреблены исключительно для водворения внутреннего порядка, но также для переформирования Армии, которая будет в состоянии драться не только с врагом внутренним, но так же и на фронте для общего дела. Франция может согласиться на такую большую жертву только в случае интересов всех союзников. Пришлите мне отчет о ваших переговорах с генералом Алексеевым и о предполагаемых расходах».

В другой телеграмме, полученной от французов, говорится о переброске на Дон югославских формирований:

«…Крайне необходимо, обеспечивая им материальное содержание, взять на себя фактическое руководство этими отрядами во всех отношениях. Ввиду смутного положения в России (еще не определилось будущее этого государства), я намереваюсь послать эти отряды югославов на Дон, где, как мне кажется, более обеспечивается военное и нравственное возрождение. Вам и вашей миссии придется тогда взять на себя руководство набора и организации новых единиц с помощью французского офицерства.

Ответьте телеграммой, предварительно переговорив с генералами Калединым и Алексеевым о материальных и политических возможностях этой операции».

В левом верхнем углу этой копии телеграммы рукой генерала Алексеева карандашом написано: «Прошу ознакомить генерала Корнилова с этой телеграммой и вернуть ее мне. Она получена мной от полковника Гюше. Генерал Алексеев, 17.1.1918. Генералу Лукомскому».

Этих крупных сумм, о которых говорится в первой телеграмме, генералу Алексееву никогда получить не пришлось. Но кое-какие небольшие суммы доходили и Армию поддерживали. Иногда приходилось за этими деньгами посылать верных людей, как видно из письма генерала Алексеева к неизвестному французскому полковнику (без числа), написанному безусловно незадолго до вступления Армии в Первый Кубанский поход. Это, видимо, конспект, возможно, для перевода на французский.

«Дорогой полковник,

Письмо это вручит вам прапорщик Свирчевская, которая командируется в Киев. Она отправляется в женском костюме. Человек надежный и к выполнению различных поручений приспособленный.

Прошу вас дать ей поручения, какие признаете нужными, а главное получить, если это возможно (неразборчиво, В.Б.) для реализации их на месте в денежные знаки.

Вероятно перемещение на юг нашей деятельности не ослабит нашей работы, для которой нужны средства. Я должен был прибегнуть к решительной мере, назначив с 28-го января рядовому жалованье 180 рублей в месяц, в предположении, что это подвинет на поступление в наши ряды. Такое увеличение расходов мы можем выдержать только при скорой вашей помощи, о которой я прошу».

Ответ на это письмо через ту же прапорщика Свирчевскую генерал Алексеев получил уже после возвращения Армии из похода на Кубань. Ответ (переведенный с французского на русский) гласит:

«Я, нижеподписавшийся, Анри Франсуа, комендант французской военной миссии в России, извещаю о получении от мадам Свирчевской десяти чеков по пятьдесят фунтов стерлингов каждый, пронумерованные от 45 до 54, выданные в Яссах 31 декабря 1917 года, которые должны быть выплачены по распоряжению майора Фрица Вильямса».

***

Как я уже писала, в середине января управление Добровольческой армии, ее Штаб с генералом Корниловым во главе, перешел в Ростов.

Один из ростовских «тузов», много вообще помогавший Армии, предоставил в расположение Штаба Армии свой новый дом, как его называли «Парамоновский дворец». Переехал вместе со штабом и генерал Алексеев. В этом «Парамоновском дворце» разместились все учреждения Штаба, а также имели свои комнаты и генералы Корнилов, Алексеев и их ближайшие помощники.

Вместе с отцом уехал в Ростов брат, племянник отца — молодой врач и с ним муж сестры. Мы — женская половина, оставались в Новочеркасске. Но не надолго.

Дон все больше окружали большевицкие банды. Приток добровольцев из России всё больше затруднялся, возвращающиеся с фронта Великой войны донские полки расходились по станицам, не желая встать на защиту Дона. В станицах возвращающиеся ссорились с стариками и вносили смуту в ряды молодежи.

Небольшие части Добровольческой армии и несколько небольших партизанских отрядов казаков доблестно и героически отстаивали пределы Дона. Но кольцо постоянно сжималось. Руководителям маленькой Армии надо было предвидеть всякие возможности, считаться с тем, что Ростов удержать не удастся, а самое главное — надо было спасать единственное ядро русской государственности. Так зародилась мысль — решение уходить в степи.

В эти дни (вторая половина января 1918 года) отец, озабоченный нашей судьбой, решил, что мы будем в большей безопасности в какой-нибудь казачьей станице. Согласиться на наше присутствие в Армии во время степного похода он не мог по двум причинам:

1. Не хотел подвергать жену и двух детей всем превратностям необычайно трудной военно-походной жизни без тыла, без базы, при полной неизвестности и с надеждой на спасение только по милости Божией;

2. Ни Корнилов, ни Алексеев не могли позволить себе, в отличие от своих ближайших сотрудников, да и рядового офицерства, иметь свои семьи при себе. И в этом отношении тоже, оставляя семью под большевицкой властью, генерал Алексеев полагался лишь на милость Божью.

К нам в Новочеркасск приезжал муж сестры и передал нам просьбу отца — уехать куда-нибудь в станицу. Один из братьев наших хозяев в Новочеркасске согласился отвезти нас в станицу Мелиховскую, в 40 верстах от Новочеркасска, где у него были знакомые станичники, и он ручался там нас не плохо устроить.

Муж сестры привез нам троим фальшивые паспорта на имя Афанасьевых, выданные надлежащими властями города Баку. Паспорта-то были самые настоящие, только имена в них были фальшивые. А кроме того никто из нас никогда в Баку не был и никакого представления об этом городе не имел. Хорошо, что большевицкие власти были тогда в «младенческом возрасте», да и вообще Бог нас хранил, и за наше трехмесячное пребывание под советами нас ни разу ни на какие допросы не вызывали и ни с какими советскими учреждениями мы дела не имели.

***

В морозное солнечное утро, уже после Крещенья, на санях, запряженных одной лошадью, мы выехали из Новочеркасска. Кругом нас растилалась безбрежная снежная степь. Оглянувшись назад, как бы благославляя нас, блестя на солнце своими золотыми крестами высился красавец Новочеркасска — его Войсковой собор.

Я не помню, чтобы мы где-нибудь останавливались в пути, да в общем и останавливаться было негде — за все 40 верст мы не проехали ни одного селения. И я не понимала, как наш вожатый находил нужную дорогу на всех совершенно одинаковых, снегом покрытых перекрестках.

Уже стало смеркаться, когда мы подъехали к спуску в балку, к большому оврагу, вдоль которого была расположена станица Мелиховская. В последний раз мы оглянулись на Войсковой собор — уже не блестели кресты, и далеко, далеко он выделялся на снежной степи серой массой.

Наш новочеркасский хозяин устроил нас у своей знакомой, вдовы есаула, которая нас приняла на полный пансион. Началась наша станичная жизнь, делать было нечего, тоска ужасная и полная оторванность. Ползли невероятные слухи, и до нас доходили разговоры казаков и казачек с нашей хозяйкой, которыми она с нами делилась. Мы были еще в станице Мелиховской, когда туда дошла весть, что застрелился атаман Каледин. Какой только ерунды не несли казаки, даже говорили о том, что Атаман не застрелился, а бросил Дон, и что вместо него, дескать, «статуй» похоронили.

Но этот трагический поступок Атамана, к сожалению, не всколыхнул Дона, не пробудил казачьей совести...

В это время откуда-то очень издалека стала ясно слышна орудийная стрельба. Для нас было ясно, что приближались красные. А станичники и станичницы атаковали нашу хозяйку вопросами: кто мы такие, откуда мы, как она нас к себе пустила? Нам было ясно, что пока не поздно, нам из станицы пора уезжать. Но тут возникал вопрос - как выбраться из этого медвежьего угла?

К счастью, в Мелиховскую опять приехал тот же брат наших новочеркасских хозяев, и мы решили немедленно с ним возвратиться в Новочеркасск.

На основании обращения ростовских общественных деятелей и для приведения в жизнь их просьбы генерал Алексеев телеграфирует новому Атаману:

«Новочеркасск. Войсковому Атаману.

Высказываю свое мнение, что общая обстановка данной минуты стратегическая и особливо моральная требует удержания Ростова во чтобы то ни стало наших руках. Это поддержит соответствующей высоте замечаемый, но еще не резко высказываемый перелом настроений казачества, даст точку опоры Кругу. Словом, выполнение этой задачи предоставит громадные выгоды, не говоря о том, что нашем распоряжении сохранятся богатые материальные и нравственные ресурсы пробудившегося города. Для достижения задачи нужно сюда из Новочеркасска смело бросить все готовые ополчения числе тысячи пятьсот, лучше двух тысяч человек и употребить исключительные меры для подъема Гниловчан, Александровцев, Аксайцев, Ольгинцев. О мерах беседовал генералом Богаевским.

Сейчас принимал полном составе Комитет общественных деятелей Ростова, заявивший убедительную просьбу объявить общую мобилизацию неказачьего населения Ростова и Нахичевани для усиления боевых сил, для охраны тыла, для тыловых работ. Рабочие заводов, фабрик, торгово-промышленных заведений остаются при своих обычных занятиях. Случае вашего принципиального согласия пятого же февраля приступим подробной разработке оснований этой мобилизации. Свидетельствую высоком подъеме всех общественных кругов Ростова, чем грешно было бы не воспользоваться широкой мере. Дело должно быть выиграно. Жду скорого ответа. 15. Алексеев».

На эту телеграмму был немедленно получен ответ от Походного атамана ген. Попова:

«Ростов. Генералу Алексееву. Телеграмма.

Войсковой Атаман дает полное согласие объявлении общей мобилизации неказачьего населения Ростова и Нахичевани. Объявить немедленно. Гниловчанам, Александровцам, Аксайцам, Ольгинцам отдается приказ Войскового Атамана поголовном ополчении и следовании по вашему распоряжению на помощь Гниловской. 5. февраля. 4 часа. № 3300 Попов»

К этой телеграмме приложена и копия телеграммы станичным атаманам названных станиц:

«Гниловскому, Александровскому, Ольгинскому, Хомутовскому станичным атаманам. Копия генералу Богаевскому.

Натиск большевицких банд подпираемый немцами и латышами, увеличивается. Опасность угрожает непосредственно ст. Гниловской.

Войсковой атаман приказал немедленно поднять поголовное ополчение и направить дружины в Ростов в штаб командующего войсками ген. Богаевского для вооружения и движения на помощь нашим родным братьям к западу от Дона. Примите все самые решительные меры к выполнению этого приказа войскового атамана.

5-го февраля. 4 ч. 40 м. 3300 Генерал Попов.»

Но это была вспышка, искра, которая не дала разгореться огню.

До этих телеграмм, внесших надежду, когда решено было Армии уходить с Дона, отец отправил к нам в Новочеркасск с письмом мужа сестры, Сергея Михайловича Крупина, предполагая, что он с нами останется. Письмо обращено к Анне Николаевне:

«5-го февраля 1918. Ростов на Д.

...Горсточка наших людей, не поддержанная совершенно казаками, брошенная всеми, лишенная артиллерийских снарядов, истомленная длительными боями, непогодою, морозами, повидимому, исчерпала до конца свои силы и возможности борьбы. Если сегодня-завтра не заговорит казачья совесть, если хозяева Дона не выступят на защиту своего достояния, то мы будем раздавлены численностью, хотя и нравственно ничтожного врага. Нам нужно будет уйти с Дона при крайне трудной обстановке. Нам предстоит, по всей вероятности, трудный пеший путь и неведомое впереди, предначертанное Господом Богом. Трудно сказать, как все устроится. Отправляю к тебе Сергея Михайловича, пусть он останется при семье и будет вашей опорой. Горюю бесконечно, что в поспешном разговоре с Колей по аппарату в ноябре я согласился на твой переезд в совсем чужой и далекий Новочеркасск, а не просил переехать в Москву или Тверь. Это гнетет меня бесконечно, не говоря уже про мое вообще душевное состояние при думе о всех вас, дорогих, которых пришлось обречь на невзгоды, лишения и неизвестное будущее исключительно вследствие моих решений и дел.

Ты поймешь мое душевное состояние, которое однако приходится скрывать от всех, чтобы казаться совершенно спокойным среди достаточной бестолочи. Мне особенно тяжело, что я не имею о тебе и девочках вестей, ухожу на неизвестное без этих вестей, что перед уходом не могу повидать тебя и девочек, благословить, поцеловать. Но сделать ничего нельзя...»

Следует восемь с половиной строчек, вычеркнутых Анной Николаевной.

«Если мне Богом суждено погибнуть, то со мной погибнут и те, кто несет на себе...» (Семь строчек вычеркнуто). Насколько помню, в этих строках речь идет о деньгах, кто несет на себе казну Добровольческой армии. Дальше Михаил Васильевич пишет, что посылает Анне Николаевне некоторую сумму денег, чтобы мы могли просуществовать какое-то время. Между вычеркнутыми строками оставлена фраза: «Всю жизнь прожил честно». Кроме денег для семьи, в этих же вычеркнутых строчках, Мих. Вас. пишет, что посылает деньги и для раздачи раненым, чтобы их также обеспечить на первое время.

Продолжение письма: «Хуже то, что погибнет тогда дело, от которого ожидали известных результатов. За это будут нарекать. Но если бы кто знал ту невероятную тяжелую обстановку, при которой прожиты последние три месяца — это было сплошное мучение.

Если тебе придется впоследствии, когда жизнь войдет в берега, собирать наше разбросанное имущество, то имей в виду, что все мои вещи остались в Ростове, где-будет знать С. М. (Крупин, В. Б.).

Там есть кое-что из вещей, окончательная пропажа которых была бы нежелательна.

Если мне не суждено вернуться и увидеть моих ненаглядных, то знай, что мысль о тебе и детях была всегда мне дорогой и бесконечно близкой; с нею я пойду и к моей последней минуте, если она назначена мне именно теперь. Голова забита и не могу молиться так, как я умел молиться в былые тяжелые дни моей жизни. Я всегда получал облегчение моему сознанию, моей душе. Но остатки, проблески молитвы обращаю на то, чтобы Господь помиловал Колю. Я все земное уже совершил; все вы еще не сделали всего и я всем сердцем хочу, чтобы настала минута когда, собравшись вместе, вы дружно помогли бы устроить новую жизнь, чтобы не было бы в ней нужды, чтобы в своей семье, среди всех — именно всех сохранившихся — еще снова родилась радость.

Много теснится в голове в эту минуту, всего не выльешь на бумагу, тем более, что и писать нужно не расплывчато; скорее С. М. нужно отправляться.

Благословляю тебя и девочек; жду твоего благословления и мысленного пожелания, чтобы Господь помог и спас...»

Не застав нас в Новочеркасске, Сергей Мих. уехал обратно в Ростов, не оставив письма. А 8 февраля отец сам был в Новочеркасске; видимо, был вызван присутствовать на заседании Войскового Круга, хотя об этом нет нигде никаких указаний.

Будучи в Новочеркасске, Мих. Вас. пишет Анне Николаевне свое последнее письмо перед походом:

 Отправлено: 21.03.18 18:47. Заголовок: «8 февраля 1918. ....

«8 февраля 1918.

...Сегодня я в Новочеркасске и имею возможность черкнуть тебе еще несколько строк (вычеркнуто моею матерью десять строк) — и то благодарение Богу.

Положение дела в общем не улучшается, так как настроение казаков капризно-нехорошее. Сегодня Круг принял решительную меру (два слова вычеркнуты, а именно: «смертная казнь». Не знаю, найдут ли исполнители силу воли проводить в жизнь это решение, единственно способное отрезвить «славных» сынов Дона.

Не менее нервно поведение навязанного мне на шею К. (Корнилова. — В. Б.). Он дергает войска, особенно раненых, своими ультимативными телеграммами терроризует новых атаманов, а мне, как и раньше, доставляет много огорчений, внося скверный привкус и развал во всё, чего он касается.

Минутами только становится полегче. В общем же переживается все это тяжело. Дни 1915 года не могут идти, по душевному состоянию, в сравнение с настоящими днями. Тогда картина была шире, грандиознее, а теперь трагичнее, грустнее, а по последствиям гибельнее для России.

...Дай Бог быть поспокойнее».

Анна Николаевна не хотела уничтожать эти письма, ведь они могли быть последними, но она вычеркнула, густо замазав чернилами, те места в письмах, которые ей показались опасными.

Эти письма были получены нами позднее. Письмо от 8 февраля привез нам в станицу Андрей Шапошников, один из братьев наших хозяев по Новочеркасску.

На следующий день по приезде Шапошникова, это было кажется 10 февраля, мы вместе с ним выехали обратно в Новочеркасск. Опять та же пустынная, снежная степь, только теперь масса новочеркасского собора приближалась и вырастала перед нами.

В Новочеркасске, на нашей квартире, мы застали Крупина, мужа сестры, который сказал, что Армия оставила Ростов, уходит в неведомый поход и передал письмо отца от 5 февраля. Встреча была короткая, несмотря на желание отца, чтобы Крупин остался с нами, он решил возвращаться в Армию и спешил нагнать ее еще в станице Ольгинской. Это решение было правильное, нам — троим женщинам легче было быть незамеченными, без молодого мужчины. Большевики, придя в Ростов и Новочеркасск, жесточайшим образом расправлялись с офицерами и ранеными.

Оставаться в нашей квартире мы не могли и наши хозяева решили нас отвезти к своим знакомым, тоже торговым казакам, имевшим маленький домик на окраине Новочеркасска.

Но до этого надо было побывать в лазарете, где мы с сестрой работали, раздать раненым присланные отцом деньги, и как-то устроить их вне лазарета, оставаясь в котором они, конечно, подвергались смертельной опасности.

Фактически, в этом лазарете оставался только один тяжело раненый гардемарин, с раздробленной костью ноги. Его госпитальные сестры перенесли в женское отделение госпиталя, где он благополучно пролежал все время пребывания в городе большевиков.

Некоторых, уже ходящих раненых взяли к себе в дома добрые казачки, до этого навещавшие их в лазарете. Некоторые, получив деньги, решили устраиваться самостоятельно. По великой милости Божьей никто их них не погиб.

В тот же день наши хозяева перевезли нас к своей знакомой, которая приняла нас, совсем чужих ей людей, как родных, с удивительным теплом и лаской. Муж ее был в это время в пути, по своим торговым делам, где-то в станицах, что было для данного момента тоже лучше. У этой доброй женщины мы провели первые, самые страшные дни большевистской расправы под Новочеркасском.

***

По приказу генерала Корнилова Добровольческая армия должна была оставить Ростов 9 февраля 1918 г. Все части, прикрывающие отход Армии, сосредотачивались вечером у Нахичевани и Лазаретного Городка.

Сам отец, брат и все близко стоявшие к отцу лица сознавали, что по состоянию своего здоровья, он не в силах совершать поход ни пешком, ни верхом. Поэтому еще днем 9 февраля брат купил для отца тачанку. В его бумагах сохранился оригинальный счет на покупку этой тачанки. Вот он (с сохранением орфографии):

«Специально рессорная и каретная фабрика Алексея Тимофеевича Плаксина в Ростове-на-Дону, Большой проспект д. № 12.

9 февраля 1918 г. Счет № 303.

«Отправлено Господину штаб-ротмистру Алексееву. Продана для вас одна точанка кожаным верхом, обой кожаный, плоскадонка, на железном ходу, оси точенные, дышло, барки и подушка.............. за сумму 2.400 руб.

Итого 2.400 руб.

Две тысячи четыреста рублей. Деньги получены сполна.

П. Плаксин»

С этой тачанкой отец проделал весь Кубанский поход. В ней же он вез и всю казну Добровольческой армии, ее жизненные ресурсы-питание, а иногда и ночлег, потому что всем частям армии, как и лазаретам, было строго приказано ген. Корниловым за все расплачиваться с хозяевами наличными деньгами. Самоличные реквизиции или грабежи были наказуемы расстрелом. Такая крутая мера была объявлена по Армии, дабы в корне пресечь всякое поползновение к грабежам, деморализующе действующим на любую армию.

Но, чтобы вернее обеспечить сохранность армейской казны от возможных случайностей, как то: гибель ген. Алексеева или попадание снаряда в эту тачанку, часть денег была распределена между разными лицами. Так, у отца записано, что какую-то часть этих денег нес казначей Армии полковник Петров, часть — ротмистр Шапрон, часть — доктор Келин. Кроме того, перед выступлением в поход были выданы авансы на довольствие людей и лошадей всем начальникам войсковых частей.

Ген. Деникин тоже вспоминает об этом первом дне похода генерала Алексеева: «Вот проехал на телеге генерал Алексеев. При нем небольшой чемодан. В чемодане и под мундирами нескольких офицеров его конвоя, «деньгонош», вся наша тощая казна — около шести миллионов рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами. Бывший Верховный сам лично собирает и распределяет крохи армейского содержания. Не раз он мне со скорбной улыбкой говорил:

— Плохо, Антон Иванович, не знаю, дотянем ли до конца похода.

Перед самым выступлением в поход, отец кому-то, но не семье, писал: «Мы уходим в степи. Можем вернуться, если на то будет милость Божья. Но нужно зажечь светочь, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

Кому, в каком письме была написана эта фраза — осталось неизвестным. Но эта фраза как бы определила путь Добровольческой армии и ее единственную идею в ту тяжелую трагическую минуту ее существования.

В ночь с 9 на 10 февраля Армия оставила Ростов.

«Ростов погружен в темноту. В домах не видно света. Город мертв... Холодный ветер, несущий сухой снег и городскую пыль. Кое-где раздаются ружейные выстрелы, и они кажутся зловещими.

Только на углу Таганрогского проспекта и Садовой улицы оживление. Там собралась небольшая колонна войск, всего может быть человек до 500... Собравшиеся люди, не желающие укрыться от погоды в больших теплых уютных домах, не желающие скрыться от ожидаемого врага за кирпичными стенами домов и страшной ночи и зимней непогоды, кажутся обреченными. Но эти люди сделали вызов и страшной ночи, и зимней непогоде, и надвигающейся опасности. Они сделали это сознательно и с целью...

Слышим команды, распоряжения».

Около 10 час. вечера войска стали вытягиваться из Нахичевани. Сразу за городом встретил их ледяной ветер, несущий сухой снег. Дорога тяжелая, местами сугробы. Пехоте пришлось вытягивать застревающие в сугробах орудия, помогать и лошадям.

Около одиннадцати часов из своего штаба вышел Корнилов. Его ожидал конный конвой. При появлении генерала в руках у одного из конвойцев в темноте взвился национальный трехцветный флаг, символ России, за честь и славу которой эта маленькая Армия уходила в неизвестность... Уходила она, «чтобы осталась хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

— С Богом! — и Корнилов, вскинув за плечи вещевой мешок, пошел пешком.

С ним шли генералы Деникин, Романовский, чины его штаба. Тут же вместе со штабом в своей тачанке ехал и генерал Алексеев.

Вся колонна двинулась на станицу Аксайскую. Нигде, ни в группе, окружавшей генерала Корнилова, ни среди войск, не слышно разговоров, смеха, все сосредоточены, молчаливы, но не унылы — дух бодр, войска верят своим командирам, своему командующему.

«По бесконечно гладкому снежному полю вилась длинная лента. Пестрая, словно цыганский табор. Ехали повозки, груженые наспех ценными запасами и со всяким хламом. Плелись какие-то штатские люди; женщины в городских костюмах и в легкой обуви вязли в снегу. А впереди шли небольшие, словно случайно затерянные среди кочующего табора, войсковые колонны — все, что осталось от великой некогда Русской армии...

Шли мерно, стройно. Как они одеты? Офицерские шинели, штатские пальто, гимназические фуражки, в сапогах, валенках и опорках... Ничего, — под нищенским покровом ведь живая душа. В этом всё!» (А. И. Деникин. Очерки русской смуты. Т. 2. — С. 227).

Начало в публикации
Алексеева-Борель В. М. КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛАЯ АРМИЯ. Часть 1
Продолжение следует: Алексеева-Борель В. М. КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛАЯ АРМИЯ. Часть 3

 Отправлено: 21.03.18 22:04. Заголовок: Полностью у нас восп..

Полностью у нас воспоминания дочери М.В.Алексеева выходили отдельным томом,но в силу крошечного тиража 100 или 300 экз. они практически неизвестны.

 Отправлено: 23.03.18 04:12. Заголовок: КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛА..

КАК ЗАРОЖДАЛАСЬ БЕЛАЯ АРМИЯ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДОЧЕРИ ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА АЛЕКСЕЕВА, Часть 3

После четырехчасового марша Армия вошла в станицу Аксайскую, где и провела остаток ночи. А с утра началась переправа через замерзший Дон.

«Переправу главных сил начал генерал Алексеев, который пешком, опираясь на палку и ею как бы ощупывая крепкость льда, перешел Дон». (Марковцы. Т. 1. — С. 120).

Вместе с отцом в поход вышли еще четверо из нашей семьи: брат с женой, врач — двоюродный брат и муж сестры. К сожалению, никто из них не оставил своих письменных воспоминаний об этом легендарном походе и о том, как его перенес генерал Алексеев. Правда, муж сестры, корнет Сергей Михайлович Крупин, был убит в мае 1918 года, а доктор Николай Николаевич Келин умер от тифа в Крыму в июле 1920 года. Ничего не написали и оставшиеся в живых, поэтому приходится прибегать к воспоминаниям посторонних лиц, лишь служебно или случайно встречавшихся с генералом Алексеевым в походе.

В этот день, 10 февраля, Армия должна была провести день в станице Ольгинской. В Ольгинской Добровольческая армия была генералом Корниловым реорганизована — все мелкие партизанские отряды были сведены в полки. Таким образом, из нескольких небольших отрядов родились следующие полки:

Сводно-офицерский, который после геройской смерти его командира, генерала Маркова, получил его шефство — Марковский Офицерский полк и Партизанский, после смерти генерала Алексеева получивший его шефство — Алексеевский Партизанский полк.

В Армию входила и небольшая женская рота, состоявшая как из женщин прапорщиков, так и доброволиц, награжденных Георгиевскими крестами. Эта маленькая рота проделала весь поход, неся боевую службу наравне со всеми боевыми частями.

Из воспоминаний Марковцев (стр. 157): на переправе у станицы Усть-Медведицкой 6 марта эта маленькая часть (15-20 человек) прикрывала отход Армии.

— Девочки, тащите сюда пулемет,— услышали Марковцы женский голос.

Многие из них были убиты, искалечены. Они пошли на жертвы ради любви к России.

В Ольгинской же решался вопрос: что делать дальше, куда идти — на Кубань или в Зимовники (северо-восточный угол Донской Области, где было сосредоточено донское коннозаводство), в край мало населенный.

В зимовники уходили Донские части, покидавшие Новочеркасск под предводительством Походного атамана генерала Попова. Ген. Корнилов ждал в Ольгинской его приезда для совместного решения этого насущного тогда вопроса. Но надо сказать, что еще до приезда генерала Попова, генерал Корнилов уже решил вести Армию в зимовники, в Задонские степи.

По этому поводу генерал Богаевский пишет: «Корнилов принял это решение без ведома генерала Алексеева. Последний, узнав об этом, настоял на том, чтобы был собран военный совет старших начальников для обсуждения этого вопроса».

12 февраля отец писал генералу Корнилову:

«…Создавшаяся обстановка требует немедленных решений не только чисто военных, но в тесной связи с решением вопросов общего характера.

Из разговоров с генералами Эльснером и Романовским я понял, что принят план ухода отряда в зимовники, к северо-западу от станицы Великокняжеской. Считаю, что при таком решении невозможно не только продолжение нашей работы, но даже, при надобности, и относительно безболезненная ликвидация нашего дела и спасение доверивших нам свою судьбу людей. В зимовниках отряд будет очень скоро сжат с одной стороны распустившейся рекой Доном, а с другой — железной дорогой Царицын — Торговая-Тихорецкая-Батайск. Причем все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками, что лишит нас совершенно возможности получать пополнения людьми и предметами снабжения. Не говоря уже о том, что пребывание в степи оставит нас в стороне от общего хода событий в России.

Так как подобное решение выходит из плоскости чисто военной, а также потому, что предварительно, перед началом какой-либо военной операции, необходимо теперь же решить вопрос о дальнейшем существовании нашей организации и направления ее деятельности, — прошу Вас сегодня же созвать совещание из лиц, стоящих во главе организации, с их ближайшими помощниками» (Деникин, т. 2, с. 229, 230).

Совет состоялся того же 12 февраля. Мнения на совете разделились. Большинство стояла за движение на Кубань, где «предполагалось найти... сочувственное настроение населения и достаточное количество запасов продовольствия. Екатеринодар был еще в руках Кубанской власти».

Вечером, 13 февраля, в Ольгинскую прибыл Походный атаман. «Приезд ген. Попова, — пишет ген. Богаевский (стр. 58-60), — и его убеждения склонили ген. Корнилова двинуть добровольцев на зимовники. Наш конный авангард, стоявший в станице Кагальницкой, по его приказанию уже готов был двинуться на восток. Однако, ввиду всё же затруднительного размещения по квартирам обоих отрядов и снабжения их продовольствием, было решено не соединяться, а идти параллельными дорогами, поддерживая между собою надежную связь».

А в это время в войсках, по свидетельству Марковцев, «никто достоверно ничего не знает; передают слухи действительные, выдуманные, передают всякий вздор».(Марковцы в боях и походах за Россию, т. 1, стр. 122).

Тогда по этому вопросу ген. Алексеев снова обратился с письмом к ген. Корнилову.

Переписываю это письмо с собственноручного черновика отца, находящегося в его архиве:

«Милостивый Государь, Лавр Георгиевич, настроение среди офицерского состава Добровольческой Армии, по имеющимся у меня сведениям, нервное и неуверенное. Главнейшей причиной такого нежеланного состояния является полное отсутствие для всех освещения во имя чего и как будет в ближайшие дни действовать Армия, какую задачу она себе ставит.

Проникающие различные слухи, между прочим, и об уходе в зимовники, не успокаивают, а напротив, в связи с событиями 15 февраля усугубляют нервность и порождают нарекания на лиц, которые взяли на себя нравственную ответственность за дела и судьбу тех, кто во имя идеи служения родине доверили себя руководству и командованию всей нашей организации.

«Утро 15 февраля показало, что искомого покоя на более или менее продолжительное время, а главное, безопасности не дадут Армии и зимовники. Как 12 февраля, так и теперь я считаю себя обязанным высказать, что остановка в зимовниках грозит нам опасностью, и что ко времени возможного выступления из этого района Армия окажется окруженной и обреченной на борьбу в условиях исключительно тяжелых, быть может, безвыходных, несравнимых с обстановкой настоящей минуты.

В районе зимовников мы рассчитываем пополнить и освежить конский состав и обоз. Но зато во всем остальном мы, отрезанные от сколько-нибудь культурного района, будем терпеть недостаток. Даже денежные средства, хранимые в крупных купюрах, негде будет разменять и мы будем лишены денег на покупку самого необходимого.

Положение на Кубани рисуется, по полученным сведениям, не столь печальным, как на Дону. Быть может, можно рассчитывать, если не на полную согласованность действий, то хотя бы на некоторое сочувствие и помощь. В Екатеринодаре уже собраны некоторые суммы денег на Армию, там есть банки, денежные знаки, материальные запасы. Обоз, вероятно, придется пополнять теперь же путем реквизиции.

Идея движения на Кубань понятна массе, она отвечает и той обстановке, в которой Армия находится, не взирая на тяжелое состояние обоза и конского состава. Она требует деятельности, от которой не отказывается большая часть Армии.

Не нам приходится приурочить выбор и направление своих действий к ненадежным ополчениям Донской области. Напротив, нужно притянуть их к себе, ибо без нас они никакой ценности не имеют и рассеются в скором времени. Во всяком случае начальники ополчений должны категорически ответить, кто из них связывает бесповоротно свою судьбу с Добровольческой Армией и подчиняется безусловно ее командованию?

Условия в которых мы находимся, настоятельно требуют:

1) Немедленного и бесповоротного принятия решения. Как и 12 февраля, высказываюсь, что только движение на Кубань, одним из кратчайших путей к Тихорецкой, имеет почву, цель. Всякие отвлечения на зимовники, или в район Торговой, имея побочные основания, вредны, ибо отвлекают нас от единственной задачи, к выполнению которой нужно стремиться, невзирая на большие физические трудности.

2) Установив решение, нужно с общей идеей его ознакомить начальников и тем приподнять нравственные силы Армии; сделать понятной для массы общую цель; устранить опасные кривотолки и постепенно проникающие в среду исполнителей опасения или бесцельности дальнейшей работы, или возможности оставления Армии ее руководителями, или расселения прежде, чем будет обеспечена возможность выполнения этого безболезненно, или не будет ясна для каждого причина роспуска Армии.

Я прибавлю к этому, что в центрах — Москве и Петрограде — по-видимому, назревают крупные события. Вывести на это именно время из строя хотя и слабую, и усталую Добровольческую Армию можно только с риском, что она навсегда уже утратит свое значение в решении общегосударственной задачи.

Прошу принять и т.д., Ст. Кагальницкая, 16 февраля 1918 г. Алексеев»

На это письмо отец получил тоже письменный ответ:

«Милостивый Государь, Михаил Васильевич, крайне сожалею о существовании в частях Добровольческой Армии толков и пересудов, волнующих массы, я должен отметить, что по имеющимся у меня сведениям, распространителями таких толков и слухов являются прежде всего чины политического отдела, настроение которых далеко не спокойное, что и сказалось в их поведении 15 февраля при обстреле ст. Хомутовской. Я усердно прошу Вас принять в этом отношении меры.

Что касается вопроса о возможности пребывания в течении некоторого времени на зимовниках, то он будет решен на основании данных разведки по выходе частей Добровольческой Армии к станице Егорлыкской. Во всяком случае свертывать на Кубань немедленно нам не представляется возможным по многим причинам и прежде всего потому, что к нам должны присоединиться наши конные отряды полковника Гершельмана и подполковника Яновского.

Я ясно себе представляю, что единственная цель нашего движения на Кубань — это поставить Добровольческую Армию в условия возможной безопасности и предоставить возможность ее составу разойтись, не подвергаясь опасности быть истребленными.

Что касается выполнения каких-либо государственных задач, то я признаю, что при существующей организации управления Добровольческой Армии и при постоянном вмешательстве политического отдела в вопросы, не подлежащие его ведению, это невозможно, почему по выходе на Кубань, я немедленно слагаю с себя командование Добровольческой Армией и совершенно прекращаю свои отношения к организации, о чем мною и сделано заявление представителям финансовой группы 8-го февраля.

Прошу принять уверение в совершенном почтении и преданности

Л. Корнилов

Ст. Мечетинская, 17 февраля 1918».

На том же листе письма Корнилова написан черновик ответа ген. Алексеева. Судя по почерку, отец очень нервно переживал содержание данного письма. Было среди старших начальников известно, что в эти первые дни похода генерал Корнилов хотел отделаться от генерала Алексеева, сведя его присутствие в Армии на роль беженца, едущего как ненужный балласт в обозе...

Отец писал ген. Корнилову:

«1) С передачей команды штабс-капитана Капелько в состав партизанского отряда есаула Лазарева (12 февраля в станице Ольгинской), с переводом части людей в ряды Армии, с откомандированием некоторого числа чинов в центры России для выполнения особой работы, в политическом отделе осталось всего 30 служащих, считая в том числе носителей нашей казны и караул при ящике, содержимое которого нельзя распределить для носки. Не думаю, чтобы эти 30 человек, шедшие 15 февраля в хвосте обозов, повлияли на ход и размеры событий в ст. Хомутовской. Для этого существуют более серьезные причины.

Остались преимущественно младшие чины, которые никакого влияния на общее настроение войсковых частей иметь не могут.

2) Политический отдел не мог вмешиваться и не вмешивался в вопросы, не подлежащие его ведению. По-видимому, речь идет не о вмешательстве «отдела», а о моих двух личных письмах к Вам. На эти письма я не только имею право, но при известных обстоятельствах, я обязан их писать, ибо считаю себя не посторонним лицом, а ответственным за судьбу тех, кто шли в Армию только по моему призыву.

3) Общая идея движения должна существовать и быть известна старшим начальникам. Осуществление ее, конечно, зависит от обстановки. Только обстановка укажет на то, придется ли части на Кубани распустить, или они окажутся способными для выполнения какой-либо другой задачи.

4) Я сожалею о вашем гласном заявлении начальникам частей, каковое решение вы приняли относительно себя, ибо это не подняло, конечно, общего настроения в тяжелую минуту.

Прошу принять и т д.

Михаил Алексеев

Ст. Мечетинская 18 февраля 1918 г.»

Ни в одних воспоминаниях о Первом походе я не нашла указаний на события у станицы Хомутовской 15 февраля. Видимо этот небольшой, частный эпизод, нарочно раздут с известной целью. Армию генерал Корнилов не оставил, да думаю серьезно и не намеревался этого сделать, а только так, чтобы «припугнуть»...

7-го марта, в полночь, Армия подходила к станице Некрасовской, после тяжелого 46-ти верстного перехода. Все мечтали только об отдыхе, о сне. Но вот спереди раздались выстрелы. В это время роты Марковцев поравнялись с головой обоза. — «Генерал Алексеев» — сказал кто-то. На дороге, у своей коляски, стоял генерал Алексеев. К нему подошли офицеры. — Некрасовская занята красными. Армия оказалась в окружении и придется пробиваться — сказал он (Марковцы. Т. 1. — С. 158).

Как всегда спокойствие не оставляло генерала, но недолго пришлось офицерам пробыть и поговорить, как пишут Марковцы, «со своим старым вождем»: был дан приказ двигаться вперед и рассыпаться в цепи... Станицу заняли только к рассвету, но и то, полного покоя и отдыха не было, красные продолжали окружать Армию, все время приходилось отбиваться, но это были небольшие стычки, которые легко отбивались.

В ночь с 8-го на 9-е марта надо было переправляться через реку Лабу, позади которой стерег Армию противник. Мост был испорчен, починить его было нечем. Войска переходили реку вброд, перетаскивали артиллерию и обозы на плохоньких, на скоро приготовленных паромах или через поставленные поперек реки телеги. А на том берегу опять перестрелка с засевшим противником, что вызвало необходимость гнать его. Прорываясь везде через кольцо красных, Армия в тяжелых условиях продвинулась немного вперед. Остановиться было нельзя, ибо это означало гибель.

«Под Усть-Лабой надо было спешить, - пишет Деникин, — так как всегда спокойный и уравновешенный Богаевский доносил, что его сильно теснят и просил подкреплений... Мы идем с Корниловцами, которые выслали колонну влево, в обход станции и наступают тихо, ожидая результатов обхода... Несколько поодаль стоит Алексеев со своим адъютантом ротм. Шапроном и с сыном. Ему тяжело в его годы и с его болезнью, но никогда еще никто не слышал из уст его малодушного вздоха. Тщательно избегая всего, что могло бы показаться Корнилову вмешательством в управлении армией, он бывал, однако, всюду — и в лазарете, в обозе и в бою; всем интересовался, все принимал близко к сердцу и помогал добровольцам чем мог — советом, словом одобрения, тощею казной» (т. 2, с. 251, 252).

«Наша горячая надежда, — вспоминает ген. Богаевский (С. 91, 92) — отдохнуть за Кубанью и привести себя в порядок, не оправдалась.

Наоборот, мы попали в сплошное осиное гнездо большевизма. Каждый хутор, отдельный дом, роща — встречали нас градом пуль. Занимаемые селения оказывались почти пустыми, но в них не было нам ни минуты покоя. Везде свистели пули, смертельная опасность была на каждом шагу. Кольцо, сжимавшее измученную Армию, охватывало ее все плотнее и нужны были отчаянные усилия, чтобы прорывать его и двигаться дальше. Ночь с 8 на 9 марта части Добровольческой Армии провели в разных хуторах к югу от Некрасовской станицы. В первый раз за поход темный горизонт осветился заревом пожаров: хутора загорелись во время боя от разрывов снарядов, иногда поджигались самими жителями, бросавшими их, чтобы ничего не досталось кадетам, или добровольцам, мстившим большевикам. Во всем своем кровавом ужасе открылось страшное лицо гражданской войны, жестокой и беспощадной...»

В этих местах шла не только борьба между белыми и красными, но шла вражда, искусно разжигаемая большевиками, между казаками и крестьянами… «Она, эта вражда, вылилась в это время в жестокое сведение счетов» (Марков, Т. 1. — С. 161). И дальше там же: «Приход Добровольческой Армии в этот район произвел разное впечатление на казаков и крестьян. Последние, обманутые пропагандой большевиков, видели в ней тех же казаков, защищающих исключительно казачьи интересы и несущей возмездие за их насилия, отчего сразу же стали на сторону красных и вступили в их ряды...»

Грустно и тяжело было добровольцам сознавать великую ложь, воспринятую крестьянами в отношении Добровольческой Армии. Но еще более тяжело и с немалой долей озлобления они переживали чувство в отношении казаков. Месть последних к крестьянам была дикой и они проявляли ее жестоко: когда армия в этот день с боем продвигалась вперед, запылали крестьянские хутора. Это было жуткое зрелище... «О чем думали казаки? Как они рассуждали? Они были против крестьян. Но были ли они против красных, против большевиков? Станица Некрасовская что-то не дала пополнения армии»... Да и те станицы, которые давали пополнения — это были или одиночки или небольшие группы. Ночь, проведенную на Киселевских хуторах описывает ген. Деникин (Т. 2. — С. 259-260):

«Лишь к закату армия раздвинула несколько сжимавшее ее огневое кольцо и заночевала в двух хуторских поселках. Штаб — в Киселевских хуторах. Собственно только эти два пункта находились в нашем фактическом обладании. А дальше — раздвинутое кольцо сжималось вновь.

Шел дождь, была стужа. На улицах тесного поселка сбились в кучу повозки, столпились люди — и половине не хватало крыш, пошел ночевать к Алексееву. Он был нездоров и, видимо, несколько расстроен: вчера вышло недоразумение между ним и Корниловым по поводу неправильно отведенной квартиры. Эти два человека органически неприязненные друг другу, но сознание долга и огромной нравственной ответственности заслоняют личные чувства и заставляют идти вместе, одной дорогой, к одной одинаково понимаемой цели... О своих взаимоотношениях с Корниловым Алексеев избегает говорить. Мы делимся впечатлениями минувшего боя и прогнозом будущего. Последний неизменен: — Пробуждение казачества и создание обеспеченной базы... Штаб Алексеева со своим конвоем расположился в одном дворе. Его и меня поместили в маленькой комнате с полатями; на их чья-то добрая рука положила густо соломы и покрыла рядном. Тепло, благодать. Ночью просыпаюсь от страшного удушья: припадок бронхита? Нет... Вся комната полна дымом, огненные языки лижут полати. Вскочил. Подо мною вспыхнула солома. С большим трудом разбудил Алексеева. Выбита рама, полетел в окно, в грязь, мой обгоревший вещевой мешок с последними пожитками.

— Чемодан забыли! В комнату вскочил сын Алексеева, еще кто-то и с большим трудом вытащили оттуда знаменитый «Алексеевский чемодан» — в нем вся добровольческая казна — пожар потушили. Кто-то даже острит: — Казенное добро в воде не тонет, в огне не горит!

Выступление назначено рано, но до полудня продвинулись мало, так как шедший вперед Офицерский полк и, в особенности, Партизанский пробивались с трудом, отвоевывая каждую версту пути упорным боем. Задерживаться на хуторах тоже было небезопасно...

<...>

Трагический день, чуть не ставший гибелью Армии, 10 марта бой под хутором Филипповским, приведу воспоминания ген. Богаевского (стр. 93-96): «Сегодня мой полк в главных силах. Идем за обозом, который поспешно перебирается по мосту через речку Белую с отлогими песчаными берегами и широкой долиной. Едва часть обоза перешла на другую сторону, как с гребня правого берега долины по нему началась неистовая стрельба большевиков с расстояния не более 800 шагов. Корниловцы с чехословаками перешли против них в наступление и несколько оттеснили их, но удержаться не могли, ввиду огромного перевеса в силах на стороне красных, и стали медленно отходить... Залегли, начав окапываться.

В тылу тоже было тяжело: юнкера Боровского с трудом сдерживали наседавших сзади большевиков. Обоз, сшибшись в кучу и прижавшись к крутому скату правого берега долины, переживал тяжкие часы, как под станицей Березанской.... Только здесь было еще хуже, так как снаряды красных падали все время среди него и разбили несколько повозок. Был опрокинут экипаж ген. Алексеева и смертельно ранен его кучер, несчастные раненые доходили до полного отчаяния и многие из них уже спрашивали друг друга, не пора ли застрелиться.

<…>

Уже начинает изнывать Корниловский полк: заколебался один батальон, в котором убит командир... Густые цепи большевиков идут безостановочно, явственно слышатся их крики и ругательства. Потери растут. Мечется нервный, горячий Неженцев — из части в часть, из боя в бой, видит, что трудно устоять против подавляющей силы, и шлет Корнилову просьбу о подкреплении.

Корнилов со штабом стоял у моста, пропуская колонну, сумрачен и спокоен. По его приказанию, офицеров и солдат, шедших с обозом и по наружному виду способных драться, отводят в сторону. Раздали ружья и патроны, и две команды, человек в 50-60 каждая, с каким-то полковником во главе идут к высотам: «Психологическое подкрепление». Действительно, боевая ценность его невелика, но появление на поле боя новой «силы» одним своим видом производит впечатление всегда на своих и чужих.

В это время моему полку было приказано усилить левый фланг Корниловцев. В резерве ничего не осталось.

Когда в бой было введено решительно все, что мы имели, боевое счастье улыбнулось нам: большевики, видимо, потеряли веру в свой боевой успех и ограничивались уже только одной стрельбой, не переходя в наступление.

Стоя на высоком стогу соломы за своими цепями, я хорошо видел все поле сражения: оно было непривычно широко для наших сил... У красных была видна почти сплошная линия цепей; у нас — коротенькие цепочки, такие маленькие и жалкие, с большими промежутками между ними. И все же большевики не решались атаковать нас.

Подъехал к моему стогу Корнилов со своей свитой, влез ко мне, взял бинокль и стал мирно беседовать со мной, как будто мы были вдвоем в уютном кабинете. А уютности здесь было не очень много. Пули все время долетали до меня и раньше, и уже тяжело ранили офицера, приехавшего ко мне с докладом. С приездом Корнилова и его свиты, представлявшей заметную цепь, огонь большевиков еще больше усилился. Стог рыхлой соломы на открытом поле был для нас весьма сомнительным прикрытием...

Так с переменным успехом, бой тянулся почти целый день. Но вот настал психологический момент перелома боя: наша стойкость сломила упорство красных: у них не хватило смелости перейти в решительное наступление; у нас — она нашлась. Корнилов верно схватил минуту для приказа перейти в атаку, — и она вышла блестящей... В полном беспорядке большевики бросились бежать. Мы двинулись за ними.

И вот в это время по нашим бесконечно уставшим рядам, среди измученных раненых в обозе, молнией пронеслась долгожданная радостная весть:

«Покровский с Кубанцами идут к нам на соединение».

Только тот, кто слышал тогда наше «Ура», может понять ту безумную радость, которая охватила нас всех при этом известии... Сколько бодрости и светлых надежд влила эта весть в сердца утомленных бойцов» (Богаевский. — С. 94, 95-96).

Из этого описания видно, какого страшного напряжения стоил этот бой частям Армии и как неустойка в каком-нибудь месте боя могла грозить гибелью всей Армии. Об этом дне муж сестры корнет С. М. Крупин рассказывал нам, что отец сел на каком-то бугорке, откуда мог наблюдать бой, здоровался с проходящими частями. Бугорок этот интенсивно обстреливался, пули свистали вокруг. Крупин и троюродный брат доктор Кельин уговаривали отца уйти в более укрытое место, но он, сознавая себя как бы последним моральным резервом армии, оставался на виду у борющихся частей и лишь старался отогнать от себя своих попутчиков. В это время брат был в бою в Конном дивизионе полк Гершельмана.

О чем думал отец сидя под пулями на этом бугорке, наблюдая за боем, неудачный исход которого был бы гибелью Армии, а с нею и всего дела, в которое верил ген. Алексеев, что оно положит основание возрождения России, думал он и о тех людях, которые по зову его и ген. Корнилова пошли за ними, и какой страшный конец ждет их, если этот бой не будет выигран. Думал и о своих близких и об их участи. В последнем своем письме к Анне Ник. отец писал: «Я не искал смерти, но не считал достойным прятаться от нее, и спокойно не раз смотрел ей в глаза, сердясь, что мои молодые неотступно следовали за мной, когда они не были нужны и сделать ничего не могли».

О роли генерала Алексеева в походе и о его душевном состоянии очень ярко пишет Н. Н. Львов в своих воспоминаниях о походе (Свет и тени. — С. 45-46):

«Сколько раз мне приходилось видеть в степи генерала Алексеева. То он шел в сопровождении ротмистра Шапрона, своего адъютанта, то один, опираясь на палку. Я вглядывался в знакомое мне лицо, всегда такое спокойное, и здесь то же спокойствие в выражении его лица, в его голосе, когда он говорил, в его походке. Он шел стороною, вдали от других. Он не мог командовать армией, не мог нести на себе тяжелое бремя боевых распоряжений на поле сражения. Физически, уже слабеющие силы, не позволяли ему ездить верхом. Он ехал в коляске в обозе. Как будто он был лишний в походе.

 Отправлено: 23.03.18 04:12. Заголовок: Корнилов относился к..

Корнилов относился к нему недружелюбно. Штабные офицеры постоянно подчеркивали, что Алексеев не должен вмешиваться в военные дела, и во время похода не раз заставляли его переживать тяжелые минуты, как будто он своим присутствием только мешал им и лучше сделал бы, если бы остался в Новочеркасске.

А между прочим, попробуйте вычеркнуть Алексеева из кубанского похода, и исчезнет все значение его. Это уже будет не кубанский поход. Одним своим присутствием среди нас этот больной старик, как бы уже отошедший от жизни, придавал всему тот глубокий нравственный смысл, в котором и заключается вся ценность того, что совершается людьми. Корнилов один во главе армии — это уже не то. Это отважный, отчаянный подвиг, но это не кубанский поход.

Судьба послала нам в лице Алексеева самый возвышенный образ русского военного и русского человека. Не кипение крови, не честолюбие руководило им, а нравственный долг. Он все отдал. Последние дни своей жизни он шел вместе с нами и освещал наш путь.

Он понимал, когда, уходя из Ростова, он сказал: «надо зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы». Никогда в самые тяжелые минуты, когда одинокий, как бы выброшенный из жизни, он шел в кубанской степи, он не терял веры.

Я помню. Обоз спускался медленно по покатости холма на мост через речку. Алексеев стоял на откосе и глядел на далекую равнину, расстилавшуюся на том берегу. О чем он думал? О том, чем была когда-то русская армия и чем она стала в виде этих нескольких сот повозок, спускавшихся к переправе? О том ли, что нас ждет впереди в туманной дали?

Я подошел к нему. На душе стало тяжело. Наше положение и неизвестность удручали. Он угадал то, о чем я думал, и ответил мне на мои мысли: «Господь не оставит Своею милостью». Для Алексеева в этом было все. В молитве находил он укрепление для своих слабеющих сил. Те три тысячи, которые он вел, это была армия составом меньше пехотного полка, но это была русская армия, невидимо хранимая Провидением для своего высшего предназначения».

После этого тяжелого боевого дня армия переночевала к станице Рязанской, кроме частей несших охрану. В этой же станице были получены подтверждения, что кубанский отряд находится где-то, верстах в 50-80 от Рязанской. Отряд этот ведет тяжелые бои с большевиками. Эта весть вызвала среди добровольцев радость, укрепляя надежды. Генерал Корнилов решил усиленными переходами идти на соединение и помощь кубанскому отряду, находящемуся где-то в горах в черкесских аулах.

Армия втянулась в черкесские аулы. Тяжелая картина предстала перед всеми. Аулы были жестоко уничтожены большевиками, молодежь вырезана почти поголовно. Уцелевшие ушли в горы вместе со стариками, женщинами и детьми. Сакли были разграблены. Везде пустота, никаких запасов, ни куска хлеба… Соответствовала и погода. «Туман висит в воздухе и мелкими каплями моросит дождь. Холодная сырость ощущается всем телом. Нельзя укрыться от нее. В аулах мы испытали настоящий голод. Куска хлеба нельзя было достать. Голодные раненые бродили, заходя в дома просить у знакомых, нельзя ли чего поесть. А у нас у самих ничего не было.

В одном из аулов встретили разъезд от Кубанского отряда, подтвердившего как местонахождения отряда, так и тяжелое его положение из-за боев с превосходящими силами красных.

Корнилов решил скорее идти ему на помощь, — пишет генерал Богаевский, — поэтому мы сделали в два дня около 80 верст по ужасным размытым дождями дорогам. Для несчастных раненых это было тяжким мучением, для многих из них при отсутствии перевязочного материала, хорошего ночлега и покоя, этот крестный путь окончился смертью. Все эти невзгоды мужественно переносил и больной генерал Алексеев, наконец, 13-го марта в ауле Шенджай мы встретились с генералом Покровским» (Богаевский. — С. 97)

Генерал Покровский, в сущности, капитан, в прошлом летчик и Георгиевский кавалер, был произведен кубанским правительством в генералы за организацию кубанских противобольшевистских отрядов и защиту Екатеринодара. Кубанским правительством он был назначен, хотя и самый молодой и не кубанский казак, но за свою мужественность и предприимчивость, командующим Кубанским отрядом.

<…>

«Во время свидания в ауле Шенджий Корнилов потребовал от Покровского полного подчинения себе, но последний, ссылаясь на решение Кубанской власти, на это не согласился, настаивая на сохранении отдельного Кубанского отряда и только оперативного подчинения его Корнилову. Вопрос не был решен окончательно, однако, все же пришли к соглашению — совместно взять станицу Ново-Дмитриевскую и там уже соединиться и договориться. Обозы обоих отрядов под большим прикрытием должны были сосредоточиться в станице Калужской, накануне взятой с боя Кубанцами» (Богаевский. — С. 98).

Источник:Алексеева-Борель В. М. Как зарождалась белая армия (Из воспоминаний дочери генерал-адъютанта М. В. Алексеева) // Наши вести. — 1990. — № 420. — С. 12-14; № 421. — С. 11-12; 1991. — № 422-423. — С. 20-22; № 425. — С. 11-13; 1992. — № 426. — С. 12-13; 1993. — № 431. — С. 6-10 (печатается в сокращении).